Страница 13 из 40
— Был человек — и нет человека, — говорит Спицын упавшим голосом. — Канул в воду, словно камень.
2
Камень канул в воду, но по воде бегут круги, все дальше и дальше. В большой аудитории в Москве поднимаются со своих мест студенты, чтобы почтить память старшего товарища. О гибели Виктора говорят в геологических институтах, в далеком Ташкенте Сошин рассказывает новым практикантам:
— Прекрасный парень был, честный, скромный, требовательный к себе. Но, очевидно, не в меру безрассудный… Забыл, что геолог обязан быть осторожным. У геолога одна-единственная цель — разведать недра. Он должен беречь себя, чтобы не сорвать работу.
Черноволосый худощавый паренек, совсем не похожий на Виктора, горячо возражает:
— Есть случаи в жизни, когда рисковать необходимо.
— Нет правил на все случаи жизни, — соглашается Сошин.
В хорошо обставленной московской квартире на широкой тахте лежит Елена Тартакова. Она уже выплакалась, устала от слез и теперь, ни о чем не думая, с тяжестью на сердце смотрит на стены, увешанные туркменскими ковриками, на стулья орехового дерева с резными ножками, на мужа в полосатой пижаме. Вот он обернулся к ней, поднял на лоб очки, сказал с укором:
— Как тебе самой не стыдно! Хныкаешь целый час! И о чем, спрашивается? Глаза красные, опухла, вылиняла, смотреть противно. Почему ты лежишь в туфлях на диване? Порвешь каблуками материю. Опять придется обивать заново.
— Да, да, я знаю! — кричит Елена срывающимся голосом. — Вещи надо беречь! Ты говорил это тысячу раз! Все надо беречь: обивку, мебель, глаза и цвет лица… Я тоже вещь, ты привел меня сюда, чтобы хорошо одевать и показывать гостям. Но эта глупая вещь портит другие вещи. Она не хочет быть украшением, у нее есть душа. А душа — не фарфор и не обои, и тебе до нее дела нет!
Тартаков собирает бумаги и уходит в другую комнату. Он ценит спокойствие, не хочет тратить силы на семейную сцену.
— У тебя плохое настроение. Выпей валерьянки, — говорит он и плотно затворяет за собой дверь.
Оставшись одна, Елена снова начинает плакать.
— Только он, только Витя любил меня по-настоящему! — шепчет она, и ее себялюбивые слезы капают на вышитую подушку.
В двух километрах от квартиры Тартакова, в полукруглом доме у Калужской заставы, расхаживает по своей комнате профессор Дмитриевский. Напрасно надрывается будильник, расписание сегодня нарушено. Целый день профессор думает о Викторе. Ему тяжело, грустно, его томят сомнения — не он ли виноват, генерал геологической науки, пославший молодого солдата навстречу смерти. Может быть, он сам должен был бросить работу на год, изучить подземный рентген и поехать на Камчатку. Теперь поздно жалеть, дело сделано, Виктора не воскресишь. Написать Сошину в Среднюю Азию, чтобы оттуда послали работника на смену Виктору? Нет, второй раз профессор не возьмет на себя такую ответственность. Самому поехать? Но его не отпустят в середине учебного года. И все равно, прежде чем он освоит новое дело, прежде чем доберется до Камчатки, извержение придет к концу.
И он ходит из угла в угол, заложив руки за спину. Наступает вечер, в комнате постепенно темнеет, но Дмитриевский забывает зажечь свет.
— Что же делать? — спрашивает он себя.
И вот, повернувшись на каблуках, профессор подходит к телефону, набирает номер…
— Телеграф? Запишите телеграмму. Срочную: "Камчатская область. Село Гореловское. Начальнику вулканологической станции. Прошу тщательно собрать все материалы, связанные с работой Виктора Шатрова, и переслать в Московский университет на имя профессора Дмитриевского. Прошу также, не откладывая, сообщить биографические сведения для большой статьи в "Университетском вестнике" о Шатрове и значении его исследований для советской вулканологии".
3
Тася получила эту телеграмму на почте вечером после работы и не поленилась вернуться на станцию, хотя до нее было шесть километров. Но Грибова не было дома. Он измерял толщину пепла на ближайших холмах. Спицына увидела надпись "срочная" и решила вскрыть телеграмму.
— Конечно, нужно собрать все бумаги, даже черновики расчетов, — сказал Петр Иванович. — Об этом мы Тасеньку попросим. А восковую модель запакуем и отвезем в Москву. Она должна стоять в музее. Это хорошо, что там интересуются. Значит, работа не останется без внимания, каждую букву проверят.
— По-настоящему не проверять, а продолжать надо! — сказал Ковалев. Аппараты у нас есть, как они ставятся, я знаю, видел тысячу раз, помогал, сам ставил. Пожалуй, аппарат я настрою. Но что и как снимать, не знаю. Какие-то расчеты были у Виктора. А расшифровка — совсем темное дело.
— Он смотрел на пятнышки и сразу диктовал, — вставила Тася. — Этому надо учиться в институте. Может быть, вы могли бы разобраться все вместе?
Но Спицына не поддержала ее:
— Трудно сейчас разбираться, самое горячее время. Да и Грибов не даст. У него свой план наблюдений.
— А мы не позволим ему ставить палки в колеса! Он все время мешал Шатрову, теперь радуется небось! — запальчиво сказал летчик и быстро обернулся.
Дверь отворилась, в столовую вошел Грибов.
— О чем речь? — спросил он отрывисто. — Телеграмма? Покажите!
Грибову совсем не нужно было измерять пепел — он уходил, чтобы подумать наедине. В жизни его произошла катастрофа. Именно катастрофа — не ошибка, не оплошность, а глубокое поражение. Грибов лежал на обеих лопатках и сознавал это. Погибший Виктор победил его. Был ли Виктор умнее? Нет. Способнее? Нет. Больше работал? Нет, нет, нет! Не Шатров победил Грибова, а метод Шатрова победил. Искусный ямщик отстал от самолета.
Жгучий стыд терзал Грибова. Как получилось, что он не оценил Виктора, он, гордившийся своей проницательностью! Тысячу двести научных работ взялся он взвесить, но просмотрел самую главную, ту, что делалась у него под носом. Не только просмотрел — ведь он мешал Шатрову, третировал его, одергивал, высмеивал. Люди скажут: "В трудной борьбе с Грибовым Шатров сделал свое открытие". Правда, потом Грибов поздравил Виктора. Да, поздравил задним числом, когда только слепой упрямился бы. Эх, если бы Виктор был жив, Грибов сумел бы исправить положение! Он бы сделал работу Виктора главной, помогал бы ему ежечасно. Ведь тот был неопытным ученым, знал теорию недостаточно глубоко. Но исправлять положение поздно. Виктор ушел. Сколько он совершил бы еще открытий после такого удачного начала!..
А что делать теперь Грибову? Бросить свою теорию, сжечь записи и расчеты, идти за Виктором? Нет, в его работе есть своя ценность. Круговорот тепла в природе надо понять и описать математически. Но для предсказания извержения это уже не имеет значения.
Грибов честно старался найти новый, правильный путь, а в голове его еще всплывали какие-то уточнения, убедительные примеры, доводы, выводы, относящиеся к прежней, работе. Мысленно он начинал отстаивать свою правоту. И вдруг вспомнил: не нужно, поздно, извержение уже предсказано.
Часа два Грибов бродил по черным от пепла сугробам, под конец замерз и решил идти домой. Он вернулся на станцию и в сенях услышал нелестное высказывание о себе. "
Неприятный тип этот Ковалев, — подумал Грибов. — Давно надо было поставить его на место. Предлагает то, что я хочу предложить, и меня же хулит…"
Но эти мысли тотчас же подавила привычная педагогическая: как должен держать себя начальник — обрезать или не заметить? Пожалуй, лучше не заметить.
Он трижды медленно перечел телеграмму, обдумывая, как распределить работу.
— Материалы мы отошлем, — сказал он наконец. — Тася упакует бумаги, Ковалев отвезет их в Петропавловск. Но статью о Шатрове я предлагаю написать здесь. Я знаю профессора Дмитриевского. Дмитрий Васильевич добросовестный человек, но очень занятой. Начатая статья может пролежать в столе у него полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я беру на себя. Кроме того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно кому-то изучить аппараты и продолжать его работу. Это я тоже беру на себя, поскольку у всех других определенные обязанности.