Лощина

Вероника остановилась. Она повернулась к Джону и, засмеявшись, показала на бассейн, покрытый опавшими листьями.

– Не очень-то похоже на Средиземное море? Верно, Джон?

Теперь он понял, чего постоянно ждал все это время… Понял, что все пятнадцать лет разлуки с Вероникой она все-таки была с ним. Синева моря, запах мимозы, жаркий песок… Все это было загнано внутрь, подальше от взглядов, но не забыто. И значило только одно – Вероника! Он снова был двадцатичетырехлетним юношей, страстно и мучительно влюбленным, и на этот раз не собирался бежать.

Глава 9

Джон Кристоу вышел из каштановой рощи к зеленому склону около дома. Светила луна, и дом нежился в лунном свете, так невинно сияя своими завешенными окнами.

Джон взглянул на часы. Было три часа утра. Он глубоко вздохнул, лицо его стало озабоченным. Теперь он даже отдаленно не напоминал влюбленного двадцатичетырехлетнего юношу. Это снова был трезвый, практичный человек примерно сорока лет.

Он, конечно, вел себя как дурак, как последний дурак, черт побери, но не жалел об этом! Потому что знал – теперь он свободен! Все эти годы он тащил на себе груз, а сейчас он его сбросил. Свобода! Он стал самим собой, и теперь для него, Джона Кристоу, преуспевающего специалиста с Харли-стрит, Вероника Крэй ничего, ровным счетом ничего не значит! Все это в прошлом… Но все эти годы он презирал себя за то, что тогда попросту сбежал, вот почему образ Вероники никогда не оставлял его.

Сегодня она явилась из юношеской мечты, сновидения… и он принял это как сон, но теперь, слава богу, навсегда освободился от наваждения. Он вернулся в настоящее… однако было три часа утра, и он порядком нагородил глупостей…

С Вероникой он пробыл часа три. Она появилась, как пиратский фрегат, захватила его в плен и унесла, словно трофей. Господи, что все они подумали о нем?!

Что, к примеру, подумала Герда?

Или Генриетта? Впрочем, Генриетта не так его беспокоила. Он чувствовал, что, если понадобится, он сможет ей все объяснить. Но что он скажет Герде!

Он не хотел, не хотел ничего терять! Всю жизнь он прибегал только к оправданному риску: в лечении больных, вложении капитала… Никакого безрассудства, лишь трезвый расчет на грани безопасности.

Если Герда догадалась… если у нее есть хоть малейшее подозрение…

Полно, какие подозрения? А в сущности, что он знает о Герде? Вообще-то Герда поверит, что белое – это черное, если он ей так скажет, но в таком вопросе, как этот…

Интересно, как он выглядел, следуя за высокой, торжествующей Вероникой? Что выражало его лицо? Было это лицо мальчишки, ослепленного, измученного любовью, или мужчины, выполняющего долг вежливости? Этого он не знал… Не имел ни малейшего представления!

Джон испугался… испугался за привычную легкость своего упорядоченного и безопасного существования. «Я просто сошел с ума, совершенно обезумел!» – с отчаянием подумал Джон и находил утешение именно в этой мысли: никто, конечно, не поверит, что он мог до такой степени потерять голову!

Наверное, все давно в постели и спят. Стеклянная дверь в малой гостиной наполовину открыта, очевидно, оставлена до его возвращения. Джон снова посмотрел на безмятежно спящий дом. Какой-то уж слишком безмятежный и невинный.

Внезапно он вздрогнул. Он услышал, или ему показалось, что услышал, слабый звук закрываемой двери. Он резко повернул голову. Если кто-то шел за ним до бассейна… ждал его возвращения, а потом, когда он вернулся, пошел за ним следом, то этот кто-то мог войти в дом через боковую дверь. Похоже, именно ее сейчас закрыли.

Джон пристально вглядывался в окна. Ему показалось или действительно дрогнула занавеска, которую отодвинули и сразу опустили?.. Комната Генриетты…

«Генриетта! Нет, только не Генриетта! – застучало в панике сердце. – Я не могу потерять Генриетту».

Ему вдруг захотелось бросить горсть гравия в окно и позвать ее:

«Выйди, любовь моя! Выйди ко мне. Мы пройдем через лес до вершины холма, и там я расскажу… расскажу обо всем, что знаю теперь о себе самом и что должна знать и ты, если еще не догадалась обо всем сама.

Я все начинаю сначала, – хотелось ему сказать Генриетте. – Сегодня я начинаю новую жизнь. Все, что уродовало меня и мешало мне жить, ушло. Ты права была сегодня, когда спросила, не пытаюсь ли я убежать сам от себя. Именно это я и делал все последние годы, потому что не знал, сила моя или слабость оторвала меня от Вероники. Я боялся себя, боялся жизни, боялся тебя…»

Если бы он мог разбудить Генриетту, заставить ее пойти с ним через лес туда, где они вдвоем могли бы смотреть, как солнце поднимается из-за края земли!

«Ты с ума сошел, – сказал себе Джон. Он весь дрожал. Было холодно, стояли поздние дни сентября. – Какого черта? Что с тобой творится? Ты и так достаточно накуролесил для одного дня! Если все обойдется, можешь считать, что тебе повезло!» Господи, что подумает Герда, если он явится только утром вместе с разносчиком молока?

А что подумают Энкейтллы? Впрочем, это его не волновало. Энкейтллы сверяли время не по Гринвичу[30], а по леди Энкейтлл, а для Люси все необычное представлялось вполне разумным.

Но Герда, к сожалению, не была Энкейтлл. Гердой придется заняться, и чем скорее он это сделает, тем лучше.

Допустим, Герда следила за ним ночью…

Не стоит уверять себя в том, что люди не поступают подобным образом. Он ведь врач и слишком хорошо знает, как иногда ведут себя возвышенные, утонченные, уважаемые люди… Как они подслушивают под дверью, вскрывают чужие письма, подсматривают, и не потому, что могут найти этому хоть какое-то оправдание… Просто сила страсти доводит их до отчаянных поступков.

«Бедняги, – думал Джон. – Несчастные страдальцы…» Джон Кристоу знал немало о человеческих страданиях. В нем не было особой жалости к слабым, но он жалел страждущих, потому что знал: страдают сильные.

Если Герда знает…

«Глупости, – говорил он сам себе, – как она может знать? Она сразу ушла к себе и сейчас крепко спит. У нее никогда не было воображения».

Джон вошел в дом, включил лампу и закрыл стеклянную дверь в сад. Затем, выключив свет, вышел из гостиной, зажег свет в холле, быстро и легко поднялся по лестнице и выключил свет поворотом выключателя наверху. Постояв минуту перед дверью в спальню, он нерешительно взялся за ручку и наконец вошел.

В комнате было темно, и слышалось ровное дыхание Герды. Когда он закрыл за собой дверь, Герда пошевелилась.

– Это ты, Джон? – послышался ее голос, со сна невнятный и неразборчивый.

– Да.

– Ты что-то очень поздно! Который час?

– Понятия не имею! – ответил он легко. – Извини, что разбудил. Я вынужден был зайти к этой женщине и выпить. – Джон старался, чтобы голос звучал как у человека скучающего и сонного.

– О! Спокойной ночи, Джон! – пробормотала Герда.

Все было в порядке! Как всегда, ему повезло. Как всегда… Мысль о том, как часто ему везло, на минуту отрезвила его. Много раз наступал момент, когда он затаив дыхание говорил себе: «Если это не удастся…» Однако все удавалось! Но, конечно, настанет день, когда удача изменит ему…

Джон быстро разделся и лег в кровать. Ему вспомнилось забавное детское гадание: «А эта карта, которая над твоей головой, папа, она имеет над тобой власть!» Вероника! Она действительно имела над ним власть… «Но впредь, душенька, этого не будет! – подумал он с жестоким удовлетворением. – С этим покончено! Теперь я совершенно свободен!»

Глава 10

Когда на следующее утро Джон спустился вниз, было уже десять часов. Завтрак стоял на буфете. Герде подали завтрак в постель, хоть она все время переживала, что «причиняет беспокойство».

– Глупости, – сказал Джон. – Люди ранга Энкейтллов, которые все еще могут иметь дворецкого и прислугу, должны занять их работой.

Этим утром Джон был очень добр к Герде. Нервная раздражительность, буквально разъедавшая его последнее время, исчезла.

30

Принятая в большинстве стран система исчисления времени, при которой земной шар разбит на 24 пояса и за точку отсчета берется время первого (начального) временного пояса, средний меридиан которого проходит через городок Гринвич, недалеко от Лондона.