Калигула

Пизон, Планцина и их друзья возвращались в Рим настолько же медленно, насколько быстро они плыли в Антиохию; и в том и другом случае они хотели показать преднамеренную дерзость по отношению к Германику, когда они критиковали его склонность к путешествиям и ожидали известие о его смерти. Оно дошло до них, когда корабль зашел в порт Козу. Во всей свите Пизона сразу обрадовались, а жертвоприношения и многочисленные посещения храмов были истолкованы как действия, что исполнились его желания. Планцина отказалась от траура по своей сестре и надела праздничное платье. Можно не верить такому изложению событий Тацитом, но оплошности, если не глупости Пизона в этом деле, делают подобное сообщение правдоподобным.

Узнав о кончине Германика, Пизон колебался, что делать дальше — вернуться в Сирию или же направиться в Рим, чтобы опровергнуть обвинения в отравлении Германика. Однако Домиций Целер, один из богатейших друзей Пизона, советовал ему незамедлительно вернуться в Сирию и восстановить свои права на управление провинцией, полученные в свое время от принцепса и сената. Он напомнил Пизону, что Секций Сатурний таковых прав не имеет и потому его правление незаконно. Домиций Целер говорил, что Пизону будет гораздо легче опровергнуть все обвинения, если он будет обладать легионами, расквартированными в Сирии. Пизон принимает этот совет и решает вернуться в Сирию. Домиций Целер направляет своего представителя в 6-й легион, находящийся в сирийском городе Лаодикее, чтобы подчинить его Пизону, однако этот план терпит неудачу, так как Секций Сатурний уже назначил одного из сенаторов легатом этого легиона.

Вскоре Пизон высадился в Киликии и, собрав армию из рабов, перебежчиков и новобранцев, занял сильную крепость Келендерий. Некоторые из киликийских царьков оказали ему помощь своими войсками. Однако Сатурний со своими легионами взял штурмом крепость, и Пизон сдался. Он просил, чтобы ему разрешили остаться в крепости, пока не прибудет указание Тиберия, кому же управлять Сирией. Однако Секций Сатурний отклонил эту просьбу и предоставил ему корабли для возвращения в Италию, где общественное мнение к тому времени было настроено против Пизона.

Известие о болезни Германика потрясло столицу, сообщение о его выздоровлении вызвало радость, а его смерть — глубокую скорбь. Стихийно остановился ход жизни, настолько народная скорбь ощущалась как личное горе. Сенат собрался и утвердил общенародный траур, который продолжался с 9 декабря 19 года до апреля 20 года. В память о Германике были изобретены самые разнообразные почести.

Флотилия, которая везла из Сирии прах Германика, сделала остановку в Корфу, чтобы дать возможность людям собраться в Бриндизи, пункт прибытия. Тиберий отправил сюда две преторианские когорты. Весь город вышел на берег для того, чтобы встретить с громким плачем Агриппину, которая несла урну с прахом своего супруга и которую сопровождали двое ее детей — Калигула и Юлия.

Траурная процессия прошла через Калабрию, Апулию и Кампанию. Офицеры и центурионы сменяли друг друга для того, чтобы нести урну, за ней несли знамена, лишенные украшений и опущенные вниз. В каждом городе, через который они шли, процессия останавливалась, чтобы разрешить гражданам, облаченным в черное, и их магистратам и преторам, одетым в белое, делать жертвоприношение и курить фимиам. В ста километрах от Рима похоронная процессия встретила другую, шедшую из Рима, в которой находилась семья, то есть два брата Германика — Клавдий и Друз II и два его старших сына, Нерон и Друз III, которых сопровождали оба консула и большое число сенаторов и всадников. В Риме не было официальных похорон, которых ждали люди, поскольку тело было сожжено в Антиохии; урну внесли в мавзолей Августа, на Марсовом поле. Присутствующих удивило, что ни Тиберий, ни Ливия, ни сама Антония, мать Германика, при этом не были. Принцепс, несомненно, осуждал это проявление народом своих эмоций; он напомнил, что если Республика вечна, то правители — смертны, и с этим надо смириться. И все же похороны Германика стали грандиозной народной манифестацией, и как во время похорон Августа, Тиберий боялся, ненавидел и избегал это сборище толпы; его презрение к играм и зрелищам было общеизвестно. Наконец, он был очень строгим, потому что считал, что обязан быть таким, тем более, что он являлся верховным жрецом.

К концу марта 20 года, когда урна с Германиком была установлена в мавзолее Августа и принцепс предпринял все меры, чтобы течение дел вошло в нормальное русло, общественность Рима думала только о возвращении Пизона.

Между тем, будучи человеком осторожным, он не спешил в Рим. Пизон задержался в Азии — в Эфесе, Ахайе и, вероятно, в Коринфе. Затем Пизон завернул в Далмацию, чтобы встретиться с Друзом II. Своего сына Марка он отправил в Рим, где тот, как представитель знатного семейства, был принят Тиберием. Что касается Друза II, брата покойного Германика, то Пизон рассчитывал на признательность с его стороны за устранение соперника. Однако тот принял Пизона официально и высказал свое неодобрение его медлительностью. Считали, что такое поведение Друзу II предписал Тиберий.

Пизон пересек Адриатическое море, высадился в Анконе и поехал по Фламиниевой дороге в сопровождении 9-го «испанского» легиона, который шел из Паннонии в Африку. В конце концов он сел на корабль, словно собирался совершить беззаботную прогулку по Нере, а затем по Тибру. Он появился в Риме на Марсовом поле, перед мавзолеем Августа, где находился прах Германика. Его соратники, стихийно или по приказу, пришли встретить Пизона и Планцину, затем направились на Форум, где возвышался его особняк, в котором он дал большой пир, чтобы отметить свое возвращение. Пизон вел себя так, словно ни во что не ставил народное мнение. На следующий день Фульциний Трион, хотя и не был другом Германика, обратившись в сенате к консулу, вызвал в суд Пизона.

Сразу же возникли многочисленные трудности в судопроизводстве. Сначала происходила борьба между обвинителями, и в итоге верх взяли друзья Германика по Антиохии — два претора Вителлий и Вераний, которые добились того, чтобы стать главными обвинителями. Затем возникло юридическое затруднение. Пизон вначале надеялся быть обвиненным в одном преступлении — отравлении — перед, судом всадников во главе с претором; между тем имела место его попытка поднять сирийские легионы, чтобы снова стать наместником в этой провинции. Он также послал письмо, обвиняющее Германика, уже покойного, в роскоши и спеси, т.е. в царском поведении, недостойном для представителя принцепса, т.е. давал понять, что покойный изменил Тиберию. Пизон добивался суда принцепса, поскольку знал о его пренебрежительном отношении к мнению толпы. Но Тиберий, поскольку Пизон был выбран наместником Сирии сенатом, отправил дело туда. Впрочем, это было обычное требование сенаторов, — быть судьями для себе равных, когда речь идет о государственном деле. Тогда плебс начал наблюдать за сенатом, опасаясь того, что сенаторы оправдают своего из чувства солидарности.

Между тем дела Пизона обстояли неважно. Он обратился по очереди к пятерым своим друзьям-сенаторам с просьбой быть его защитниками, но все они отказались. В конце концов защищать Пизона взялись его брат Луций Пизон, консул Марк Лепид и еще один сенатор. Сенат предоставил два дня обвинителям, затем, после перерыва в шесть дней, три дня подсудимому и защите. Друзья Германика обвинили Пизона в заговоре, заявив, что из ненависти к Германику он подкупал легионы, чтобы те не повиновались посланнику принцепса. Пизона также обвинили в отравлении Германика, однако подобное обвинение провалилось, поскольку не было доказательств. Женщина-отравительница, арестованная в Сирии, вскоре после прибытия в Италию умерла. Городская беднота, недовольная таким поворотом судебного разбирательства, заявила, что если сенат не свершит правосудие, то это за него сделает народ. И все же большинство обвинений защита опровергнуть не смогла. Действительно, Пизон выступил против Германика, своего начальника, радовался его смерти и пытался поднять на мятеж легионы, выступив, в сущности, против семьи Юлиев.