Страница 3 из 14
Мы идем на кухню, и он показывает, где что лежит, что в холодильнике можно съесть на обед, а еще белую пластиковую доску, прикрепленную к стене, к которой на леске подвешен черный маркер.
— Я пишу для тебя напоминалки, — говорит он.
На доске одинаковыми ровными буквами написано: Пятница и ниже: Стирка? Прогулка? (Взять телефон!) ТВ? Под словом Обед он написал, что в холодильнике есть немного лосося, и добавил: Салат? В конце приписал, что будет дома к шести.
— Еще у тебя есть ежедневник, — говорит он. — В сумочке. Там в конце важные номера телефонов и наш адрес, на случай если ты потеряешься. И еще мобильный.
— Что?
— Телефон. Только без проводов. Его можно носить с собой и пользоваться вне дома, где угодно. Обязательно возьми его, если решишь куда-то пойти.
— Хорошо, — говорю я.
— Отлично. — Мы идем в прихожую, он берет поношенный кожаный портфель. — Ну все, я пошел.
— Ладно, — говорю я. Ощущаю себя заболевшей первоклассницей, которую родители, уходя на работу, оставляют дома одну. Кажется, сейчас услышу: «Ничего не трогай! И не забудь принять лекарство!»
Он подходит и целует меня в щеку; я не отстраняюсь, но и не целую его в ответ. Он собирается открыть дверь и вдруг оборачивается.
— Ой, чуть не забыл! — говорит и смотрит на меня. Говорит слишком громко, с неестественно радостной интонацией. Пожалуй, он слишком переигрывает. Очевидно, что он заранее приготовил этот маленький спектакль.
Все оказалось гораздо проще, чем я думала.
— Мы сегодня вечером уезжаем, — говорит Бен. — На выходные. У нас ведь годовщина, и я решил забронировать кое-что. Ты не против?
Я киваю:
— С удовольствием.
Он улыбнулся как будто с облегчением.
— Я уже жду не дождусь. Подышим морским воздухом, а? Это пойдет нам на пользу. — Он поворачивается к двери. — Я позвоню тебе попозже. Проверить, как дела, — говорит он.
— Да, — отвечаю я. — Позвони, пожалуйста.
— Я люблю тебя, Кристин. Всегда помни об этом.
Он закрывает за собой дверь. Я поворачиваюсь и возвращаюсь в гостиную.
Немного позже, около полудня. Я сижу в кресле. Посуда вымыта, тарелки аккуратно стоят в сушке. Белье крутится в машине. Я придумала, чем себя занять.
Но сейчас я почувствовала опустошенность. Бен сказал правду — у меня нет памяти. Ничего не помню. В доме нет ни единой вещи, которую я бы помнила. Даже фотографии — ни вокруг зеркала, ни в дневнике — не вызывают никаких ассоциаций, и с Беном у меня не связано никаких воспоминаний, не считая нашего утреннего общения. Как будто моя память стерта.
Я закрываю глаза, пытаюсь вызвать что-нибудь из небытия. Хоть что-нибудь. Вчерашний день. Прошлое Рождество. Любое Рождество. Свою свадьбу. Ничего.
Встаю, брожу по дому. Из комнаты в комнату. Медленно, словно дрейфуя. Веду рукой по стенам, по столам, по изгибам мебели… Но на самом деле ничего не ощущаю. Как же так получилось? Я размышляю. Рассматриваю ковры, разноцветные половички, фарфоровые фигурки над камином, коллекцию декоративных тарелок на стене в кухне. Пытаюсь внушить себе, что это мое. Все это — мой дом, мой муж, моя жизнь. Но нет, это не принадлежит мне. Открываю шкаф в спальне, в нем висит незнакомая мне одежда — аккуратно, словно пустая оболочка некой женщины-невидимки. Женщины, в дом которой я проникла, попользовалась мылом и шампунем, надела халат и тапочки. Она затаилась во мне, как призрак, холодный и неприступный. Утром я со странным чувством перебирала белье в ящике, рассматривала трусы, лежавшие вперемешку с колготками и чулками, как будто боялась, что меня застукают. Когда я обнаружила в глубине шелковые трусики с чулками, мне стало ужасно неловко — такое белье покупают не только для себя. Наконец, положив все обратно в том же виде, я выбрала бледно-голубые трусы и лифчик, натянула плотные колготки, надела брюки и рубашку.
Потом я села за туалетный столик, чтобы рассмотреть хорошенько свое лицо. Я осторожно подняла глаза на отражение в зеркале. Я разглядывала морщины на лбу и мешки под глазами, улыбнулась, увидела свои зубы, тонкие морщинки в углах рта, «птичьи лапки» вокруг глаз. Я заметила пигментные пятна на коже, а на лбу странное бледное пятно, похожее на не до конца прошедший синяк. Я нанесла немного тонального крема. Потом чуть-чуть пудры и румян. Мне представилась женщина — моя мать, как я понимаю, называвшая это «боевой раскраской». И сегодня, после того как я накрасила губы и ресницы, это выражение было точно к месту. Я действительно ощущала, что готовлюсь к некой битве или битву готовят для меня.
Отправить меня в школу. Сесть и накраситься. Я пытаюсь представить еще какие-нибудь действия мамы. Но безрезультатно. Только какое-то марево, бездонные провалы между крохотными островками воспоминаний, годы, ушедшие в никуда.
Я в кухне. Открываю шкафчики: упаковки пасты, пачки риса «Арборио», банки фасоли. Я не знаю этих марок. Я вдруг вспомнила, как ела тост с сыром, рыбу на пару, сэндвичи с солониной. Я беру наугад банку с надписью «Молодой горошек» и пакетик с каким-то «кускусом». Понятия не имею, что там внутри, и уж тем более — как это готовить. Как я выкручиваюсь, хозяйка дома?
Я вижу доску для письма, которую показал мне перед уходом Бен. Она грязно-серого цвета, слишком много слов было на ней написано, стерто, другие написаны поверху, исправлены, и от каждого остался еле заметный след. Интересно, что я прочитала бы, если бы «вскрыла» все слои, до самого начала, расшифровав таким образом свое прошлое, но понимаю, что это ничего не дало бы. Уверена, я бы обнаружила краткие напоминалки да списки покупок и домашних дел.
«Неужели это вся моя жизнь? — думаю я. — И это все, что у меня есть?» Я беру фломастер и пишу: Приготовиться к вечеру? Ничего выдающегося, зато надпись моя.
Послышался какой-то звук. Мелодия. Прямо из моей сумки. Открываю ее и высыпаю все содержимое на диван: кошелек, пачка салфеток, ручки, помада, пудра, чек за два кофе… И записная книжка. Размером с ладонь, на обложке — цветочный орнамент, в переплет вставлена ручка.
Нахожу телефон, который, как я понимаю, описывал Бен: он маленький и пластиковый, какой-то игрушечный. Звенит звонок, мигает экран. Я нажимаю, как мне кажется, на нужную кнопку.
— Алло, — говорю я.
Мне отвечает незнакомый мужской голос:
— Алло. Кристин? Это Кристин Лукас?
Мне не хочется отвечать. Фамилия звучит для меня так же незнакомо, как и имя. Мне вдруг кажется, что небольшой участок твердой почвы, который я обрела, превратился в зыбучий песок.
— Кристин, вы меня слышите?
Кто это может быть? Кто знает, где я и кто я такая? Но я понимаю — это может быть кто угодно. Чувствую, как мной овладевает паника. Палец тянется к кнопке, чтобы выключить телефон.
— Кристин, это я, доктор Нэш. Ответьте, пожалуйста.
Имя мне незнакомо, но все же я говорю:
— Кто это?
Человек отвечает уже по-другому, как будто с облегчением:
— Это доктор Нэш, я ваш врач.
Я снова напрягаюсь.
— Врач? — Мне хочется добавить, что я не больна, но даже в этом я не уверена. У меня вдруг резко начинает кружиться голова.
— Да, — говорит мужчина. — Вы не волнуйтесь, мы пытаемся разбудить вашу память. Все хорошо.
Я отмечаю, что он говорит в настоящем времени — «пытаемся». Значит, это еще один человек, которого я не помню.
— Что значит питаемся?
— Мы вместе хотим достигнуть улучшения. Понять, что конкретно вызвало провалы в вашей памяти, и можем ли мы повлиять на это состояние.
Вроде все логично, хотя у меня тут же возникает новая мысль: почему Бен не упомянул о враче сегодня утром?
— Вот как? А что именно мы делаем? — спрашиваю я.
— Мы с вами встречаемся регулярно уже несколько месяцев. Два раза в неделю, как правило.
Звучит неправдоподобно. Человек, с которым я якобы встречаюсь регулярно, но которого совершенно не помню.