На берегу Днепра

— Понятно!

— Ваша же рота идет следом за разведкой, скрытно пробирается к танкам, и когда разведчики начнут бросать гранаты, вы, не медля ни секунды, начинайте поджигать танки! Ясно?

— Понимаю.

— Вот так! Давайте выполняйте!

…Через полчаса батальон Черноусова окружил со всех сторон Пошатню. Солдаты лежали в огородах, за амбарами, в садах и ждали сигнала атаки, но сигнала все еще не было. Черноусов начал уже было беспокоиться о своих разведчиках, которые должны были совершить налет на штаб. Однако его опасения были напрасны. Сидоров давно уже был около штаба, снял часового и уже хотел было бросить в окно гранату, но Кухтин остановил его.

— Подожди, — шепнул он ему на ухо.

— Ну?

— Вот тут в легковичке банка с бензином лежит. Давай дом обольем бензином и подожжем. Тогда наверняка ни один не спасется.

— Давай, — тихо отозвался Сидоров и, достав из машины бидон с бензином, облил им дверь, а остаток поставил у входа.

— Лешка! — снова вкрадчиво шепнул Кухтин.

— Ну что еще?

— А что с пленным делать?

— Из рабочих, видать, пленный-то, да и майору все правильно рассказал. В тыл его надо отправить.

Сидоров тихо отошел от Кухтина, взял танкиста за руку, отвел в сторону и сказал, нажимая рукой на плечо:

— Ложись вот здесь и не рыпайся.

— Ну что ты возишься?.. — упрекнул его Кухтин.

— Спички приготовь, — ответил ему на это Сидоров и, смело подойдя к окну, разбил кулаком стекло, бросил туда пять связанных вместе ручных гранат.

Раздался взрыв. Темное небо лизнули длинные языки. Через минуту загорелись и танки.

В селе снова установилась настороженная тишина. Но она длилась недолго. Из домов начали выскакивать полураздетые солдаты и офицеры, воздух огласился стрекотней автоматов, послышался звон стекол: кто-то из штабных работников выбил прикладом оконную раму, и все увидели, как из окна горящего дома выскочил весь охваченный огнем человек.

Кухтин прицелился и выстрелил…

Сотрясая воздух, в горящих танках начали рваться снаряды. Вслед за этим из большого дома, что был расположен напротив горевшего штаба, застрочил пулемет.

Парашютисты поспешили блокировать этот дом, но, прежде чем они успели это сделать, двое из них были убиты наповал.

Черноусов, видевший все это, приказал пулеметчику Шахудинову:

— А ну-ка, подвинься!

Шахудинов уступил место. Черноусов лег за пулемет, навел его на огрызавшийся огнем дом и выпустил длинную очередь.

Пулемет в доме смолк. Комбат приподнялся, вглядываясь в темноту. В тот же миг Шахудинов увидел, как у лежащего около разрушенного плетня бревна появилась какая-то тень. Это был раненный в перестрелке ефрейтор. Он приподнялся и навел автомат в спину комбата. Еще какая-то доля секунды — и последует выстрел. Шахудинов рванулся, прикрыл своей грудью комбата, и сейчас же раздался выстрел.

Солдат покачнулся, зажал рукою простреленную грудь и медленно опустился на землю.

Черноусов поспешно обернулся и увидел, как, неуверенно держа в руке автомат, раненый гитлеровец снова целился в него.

Майор выстрелил, и гитлеровец уронил автомат. Потом комбат склонился над Шахудиновым, приподнял его обмякшее тело, заглянул в лицо. Оно было без признаков жизни.

Черноусов бережно опустил солдата на землю.

— Что с ним? — подбежав к комбату, спросил ординарец Ванин.

— Убит, — тяжело выдохнул Черноусов. — Командира своей грудью прикрыл.

Он не сказал, что этим командиром был именно он, Черноусов, но Ванин понял это и без слов.

…Через полчаса батальон по размытой дороге возвращался домой. Впереди шагал сгорбленный и угрюмый майор, за ним следом на сделанных из плащ-палаток носилках несли Шахудинова и других погибших в этом бою парашютистов.

Шли очень тихо. А на рассвете, когда тусклое небо озарили первые блики восходящего солнца, Черноусов остановил батальон. Здесь же, у дороги, наскоро вырыли братскую могилу, положили в нее погибших товарищей. Над могилой никто не произносил речей и не салютовал, но эти похороны навсегда остались в памяти майора Черноусова.

После разгрома гитлеровцев в селе Пошатня батальон Черноусова два дня отдыхал. Солдаты жгли костры, стирали белье, сушили его, приводили себя в порядок.

Позади остались бои, выстрелы, размытые дождями дороги. По утрам солдат будят птицы, приветливо шумят высокие сосны, пахнет смолой и прелью.

Сидоров сияет: вчера самолет доставил почту, он получил еще два письма в голубых конвертах. Разумеется, письма были от Ани. Радовало Алексея Сидорова еще и то, что с этим же самолетом Москва прислала отличившимся награды и сегодня в полдень заместитель командира бригады подполковник Рыбин будет вручать ордена и медали.

Волновался и Кухтин. Сегодня ему дадут первый за все время пребывания на фронте орден. Необычными были для него и нашитые на полевые погоны сержантские лычки и должность командира отделения. И вот теперь, в ожидании общебатальонного построения, Кухтин в стороне от друзей бродит по лесу в надежде встретить Настю, поделиться с ней своей радостью. Но Настя почему-то не появляется. «А ведь обещала», — посматривая на часы, раздумывает Кухтин. Он не замечает того, как Настя, осторожно вынырнув из-за дерева, бесшумно остановилась у него за спиной. Она обвивает его шею своими теплыми упругими руками, прижимается к нему, нежно шепчет:

— А вот и я.

Кухтин целует девичью руку, прижимается к ней щекой, потом, оглядевшись по сторонам, отстраняется и взволнованно говорит:

— Ты что это белым днем обнимаешься?

— А что особенного? — улыбается раскрасневшаяся Настя и вскидывает на него свои лучистые, большие, синие глаза.

— Заметят, смеяться будут.

— Ну и пусть!

— Нельзя. Я ведь теперь командир отделения, — с важностью произносит Кухтин.

Настя громко хохочет.

— Я правду говорю. Раз командир, то и держи себя солидно, чтоб никаких разговоров лишних не было, — продолжает Кухтин, и Настя раздумывает, шутит он или говорит все это всерьез.

Девушка с интересом рассматривает блестящие золотом лычки на погонах любимого.

— Ой! Тебя же поздравить надо, — снова улыбается она и протягивает Кухтину пухленькую белую руку. — Значит, уже сержант?

— Пока младший.

— Молодец, Митя! Я рада за тебя. А ты доволен?

— Да все бы ничего, если бы ответственности не прибавилось. Теперь ведь у меня десять человек. За каждого головой отвечаю, — все с той же важностью говорит Кухтин.

— Ничего, справишься. А в случае чего Алексей поможет.

— Некогда ему. Он ведь теперь тоже поднимай выше: со вчерашнего дня вместо погибшего лейтенанта взводом стал командовать.

— Ух ты! — удивилась Настя.

— А что? Не заслужил разве? Алешка — правильный человек. С ним в огонь и в воду не страшно. Если не веришь — спроси, тебе про это всяк скажет. И комбриг его тоже очень любит. Тут как-то при всех, как сына родного, обнял его, расцеловал и говорит: «За твою храбрость, товарищ Сидоров, и находчивость в бою присваиваю тебе звание старшего сержанта». Что и говорить, заслужил парень. И командир из него толковый выйдет. Ты, Настенька, смотри не забудь только: как увидишь Алексея, поздравь его.

— Ну как же! Конечно, поздравлю.

— А теперь иди. У нас сейчас общебатальонное построение — награды вручать будут.

— Правда?

— Ну вот еще, не верит. Смотри, вон и комиссар Рыбин уже пришел.

— Значит, и тебе тоже?.. — обрадовалась Настя.

— Должны. А там кто их знает. Ну иди, иди!

— Постой! А посмотреть нельзя, как вручать эти награды будут?

— Что ты, что ты! — испугался Кухтин. — Как увидят тебя, и скажут: вон, глядите, кухтинская уже здесь.

— Ну и не надо! — обиделась Настя и, чтобы не показать навернувшихся слез, торопливо зашагала в расположение своего отряда.

— Постой, Настенька, подожди! — спохватился Кухтин.

Но Настя уже скрылась между деревьями.