На берегу Днепра

Как-то к Леньке пришел худой и высокий, как жердь, Леша Куценко и, чуть ли не плача, сообщил:

— Сегодня опять мать скандалила. Говорит, убирай куда хочешь свой приемник, а то я его топором изрублю.

— Да ну? — испугался Ленька.

— Точно! Так и сказала. От нее всего можно ожидать. Боится она очень, что фашисты дознаются.

Мальчики задумались. Надо было укрыть приемник в надежном месте. Однако прошли сутки, другие, но Лешке все никак не удавалось передать приемник Кабанову. Не принимали за это время и сводку Совинформбюро: мешали ставшие на постой в доме Куценко солдаты. На исходе третьих суток Леша, наконец, появился в доме Кабановых. Но в каком виде! Он был бледен, руки его дрожали.

— Что случилось? — заволновался Ленька.

— Изрубила! Нет больше у нас приемника.

Ленька тоже побледнел. Без приемника их группа почти ничего делать не сможет.

А через несколько дней группу постигло новое горе: почти всю колхозную молодежь, в том числе и многих членов подпольной группы, погрузили на автомашины, увезли на станцию, а оттуда товарным поездом повезли в гитлеровскую Германию. И подпольная молодежная организация, созданная комсомольцем Ленькой Кабановым, по существу прекратила свое существование, если не считать того, что сам Кабанов, а иногда и Леша Куценко по ночам писали на свежевыбеленных стенах мазанок один и тот же лозунг: «Смерть немецким оккупантам!»

Как-то в дождливый октябрьский день 1943 года бывший кладовщик колхоза Савелий Лукич Пономаренко подозвал к себе Леньку и, внимательно посмотрев ему в глаза, спросил:

— Это ты малюешь? — Савелий Лукич скосил глаза на исписанную углем стену углового дома, хозяйка которого под присмотром Тришки Наливайко торопливо затирала свежеразведенным мелом аккуратно выведенную надпись.

Ленька растерянно молчал.

— Ну? — поторопил его Савелий Лукич.

— Я, дядя Савелий, — решил открыться Ленька. Он уже слышал кое от кого, что Савелий Лукич держит связь с партизанами.

— Молодец! Сегодня вечерком заходи ко мне, потолкуем.

А через день Савелий Лукич уже вручил Леньке несколько десятков отпечатанных на машинке листовок об успешном наступлении частей Советской Армии по просторам Левобережной Украины. Народ зашевелился. Листовку бережно передавали из рук в руки, читали, перечитывали, верили, сомневались, перешептывались и вздымали.

Люди под разными предлогами стали чаще заходить друг к другу. Говорили о Москве, Сталинграде, Левобережной Украине, о том, что не век будут хозяйничать фашисты в родном селе.

После разговора с Савелием Лукичом у Леньки все чаще стала собираться сельская молодежь. Вскоре он снова сколотил нечто вроде боевой дружины, в которую вошло двенадцать человек. У многих из них оказалось оружие. Ленька принялся было за разработку плана налета на комендатуру, но узнавший об этом Савелий Лукич строго-настрого запретил осуществлять какие бы то ни было вооруженные налеты на коменданта и его охрану.

— Пока рановато, да и не справиться вам с ними, — строго говорил он. — А в общем это хорошо, что у вас есть уже оружие. Когда потребуется, я вам дам знать, что надо делать.

И Ленька и его дружина терпеливо ждали такого сигнала. Потихоньку от Савелия Лукича они все-таки прикончили двух гитлеровцев и одного полицая-инспектора. Все это было сделано очень ловко на дороге в двадцати пяти километрах от Сахновки.

Эта удача окрылила ребят, и они, несмотря на запрет Савелия Лукича, стали подумывать о более крупной операции. С этой целью они и собрались дождливым осенним утром на квартире Леньки Кабанова. Однако разговор вели о другом, так как на этот раз Ваня Хворостов привел с собою нового человека — смуглого шестнадцатилетнего Петю.

Петя был из хорошей семьи. Его два старших брата служили в Красной Армии, а отец партизанил в отряде Колодченко, но, несмотря на это, Ленька недолюбливал товарища. И на это у него были все основания: Петя был не в меру любопытен и хвастлив. Поэтому посвящать его в дела боевой дружины ему не хотелось, но коль уж Ваня Хворостов привел его, делать было нечего: пришлось кое-что рассказать. Однако Пете этого было мало. Он без конца расспрашивал Леньку то о том, то о другом и, когда разговор зашел об успешно действующей на Левобережной Украине Советской Армии, вдруг возразил:

— Сбрехнул тебе кто-то, а ты и уши развесил.

— Что ты сказал? — изменившись в лице, переспросил Ленька.

— А вот то самое! Кто тебе поверит, что Красная Армия подошла к левому берегу Днепра, когда я точно знаю, что немец все еще в Москве сидит.

— Дурак ты, вот ты кто! — зло обругал его Ленька.

— Может быть, да только я сам сегодня слышал, как Тришка с обер-лейтенантом разговор про это вели. И еще обер-лейтенант сказывал Тришке, что фронт проходит не на Украине, как ты говоришь, а уже где-то в Сибири.

— И ты поверил?

— А кто его знает, может, он и правду сказал.

— Ну тогда слушай… Во-первых, такой разговор они затеяли при тебе нарочно, так как уже знают, что ты человек по натуре болтливый и, конечно, об этом начнешь всюду звонить. Это раз! А во-вторых, знай, что наша матушка Москва никогда под немцем не была и не будет. Я тебе точно говорю, что она так же стоит, как и стояла. Кишка тонка у фашистов взять ее. Попробовали, да обожглись. И под Сталинградом тоже жару дали им. Помните, как они три дня носили черные повязки?

— Помним, — ответил за всех красноголовый Ваня Хворостов.

— Так это они траур справляли по своим погибшим армиям. Там им устроили котелок, — Ленька подмигнул при этом Леше Куценко, — в который, как говорят, вошло совсем немного.

— А сколько — не знаешь? — не утерпел, чтобы не спросить, Петя.

— Полмиллиона солдат и офицеров.

— Ого! — удивился Ваня, и все захохотали.

— А они еще все брешут, что их фронт проходит уже где-то в Сибири, — более горячо заговорил Ленька. — Эх, трепачи! Лучше поверить самому последнему кобелю, чем любому фашисту. Фронт в Сибири… Не в Сибири, а здесь. Рядом он, на Днепре. Наши давно уже взяли Орел, Белгород, Харьков, Полтаву и на широком фронте вышли к левому берегу Днепра. А скоро и здесь будут. Первая ласточка уже прилетела. Скажу вам по секрету — на нашей стороне уже выбросили целую дивизию парашютистов. Они в Яблоновском лесу столько набили фашистов, что и передать невозможно. Три дня хоронили их.

— А ты откуда знаешь? — спросил Ваня.

— Сам видел.

— Да ведь он в те края по приказанию старосты возил сено, — пояснил Леша Куценко.

— А-а! — протянул Ваня и снова спросил: — А насчет парашютистов тоже правда?

— Конечно, правда! Видел я их. Ребята все один к одному. Здоровые, крепкие, а дерутся, рассказывают, как львы. Один за всех, все за одного. В плен — боже упаси! Лучше сам себя пристрелит в трудную минуту, чем сдастся в плен. Вот какой народ у них…

— Тише! Одноглазый идет! — прервал его Леша.

— У-у-у! Прибить его мало! — сердито процедил сквозь зубы Ваня, с ненавистью смотря через окно на идущего по улице Тришку.

— Доберемся и до него! — сказал Ленька.

— Смотри, да ведь он сюда! — взволнованно прошептал Ваня. — Видимо, приметил нас, когда заходили.

— Спокойно! — сказал Ленька, вытаскивая из-под лавки гармонь. — Ты, Ванюшка, ко мне гармонь пришел торговать. Понял?

Ваня молча кивнул головой, и все четверо, повернувшись спиной к двери, уткнулись в поставленную на стол гармонь, внимательно рассматривая через открытую крышку голосовые планки.

— Здорово, хлопцы! — без стука войдя в дом, заискивающе произнес Тришка.

— Здравствуй, — отозвался Ленька и снова уткнулся в гармонь.

— Что это? Сломалась, что ли? — спросил Тришка.

— Нет! — ответил Ваня. — Один клапан фальшивит. Вот торгую у него, да дорого просит.

— Сколько просит-то?

— Две тысячи марок.

— Дороговато.

— Вот и я говорю. Не стоит она этого. Послушай, как она играет. У нее и звук-то какой-то ненормальный.

Ваня взял гармонь, перекинул через плечо ремень, заложил ногу на ногу и ударил по клавишам. Его пальцы быстро забегали по белым рядам перламутровых пуговиц, и гармонь заговорила. Ваня играл гопака.