Страница 12 из 39
В русском лагере не было столь шумных восторгов, но не наблюдалось и уныния.
Прапорщик гвардейской артиллерии А. С. Норов:
«Мы поздно полегли спать не раздеваясь, не помышляя, что несколько сот жерл неприятельских орудий смотрят уже на нас с противной стороны, ожидая рассвета. Ночь была свежая и ясная».
Многие молились, готовясь к самому худшему, но большинство просто готовило оружие и амуницию.
Поручик артиллерии И. Т. Радожицкий:
«Все устраивалось для кровопролития следующего дня: московские ратники оканчивали насыпи на батареях, а артиллерию развозили по местам и приготовляли патроны. Солдаты чистили, острили штыки, белили портупеи и перевязи; словом, в обеих армиях 300 000 воинов готовились к великому страшному дню.
Наступила ночь; биваки враждующих сил запылали бесчисленными огнями, кругом верст на двадцать пространства; огни отражались на темных облаках багровым заревом: пламя в небе предзнаменовало пролитие крови на земле. Велики были собранные силы, велико предстояло побоище — знаменитое в летописях мира».
Подпоручик Н. Е. Митраевский:
«Артиллеристы и пехотные офицеры собирались в кружки и толковали о предстоящем деле. Все предполагали, что будет славное дело. Наполеон и его солдаты — не шутка! Ну, да какая надобность! Как будто мы и не видали их?.. Постоим и мы за себя… Бой под Витебском, бой под Смоленском, где мы сражались целый день, слухи о Валутинском деле невольно наводили на мысль: немного же взяли там французы, хотя всегда были в большем против нас числе; да и старик Кутузов, если бы не был уверен в успехе, то не дал бы сражения <…> С самого приезда Кутузова как будто все переродилось: водворилась какая-то надежда и уверенность. Притом мы сроднились с мыслью о смерти, мало кто думал из этой войны выйти целым: не сегодня, так завтра убьют или ранят. В подобных толках проходило время».
Адъютант Кутузова А. И. Михайловский-Данилевский:
«Солдаты точили штыки, отпускали сабли, артиллеристы передвигали орудия, избирая для них выгоднейшие места, генералы и полковые начальники говорили солдатам о великом значении наступавшего дня. Один из них сказал: „Ведь придется же умирать под Москвою; так не все ли равно лечь здесь?“ Наступил вечер; поднялся ветер и с воем гудел по бивакам. С безупречною совестью русские дремали вокруг дымящихся огней. Сторожевые цепи протяжно пересылали одна другой отголоски. На облачном небе изредка искрились звезды. Все было спокойно в нашем лагере. Но ярче обыкновенного блистали огни неприятельские, и в стане их раздавались восклицания, в приветствие Наполеону, разъезжавшему по корпусам. Разноплеменная армия, завлеченная в дальние страны хитростями честолюбца, имела нужду в возбуждении. Нужно было льстить и потакать страстям. Наполеон не щадил ни вина, ни громких слов, ни лести…»
М. И. Кутузов перед сражением всячески подбадривал войска, а теперь сидел, глубоко погрузившись в свои мысли.
Подпоручик Н. Е. Митраевский:
«До этого времени я не видал Кутузова, а тут все мы насмотрелись на него вволю, хотя слишком близко и не смели подойти к нему. Склонивши голову, сидел он в сюртуке без эполет, в фуражке и с казачьей нагайкой через плечо. Генералы и штаб-офицеры из его свиты стояли по сторонам, ординарцы, вестовые и несколько спешившихся казаков расположились позади <…> Из престарелого вождя как будто исходила какая-то сила, воодушевлявшая смотревших на него».
С нагайкой через плечо? Этот факт не может не вызывать удивления.
Подпоручик Н. Е. Митраевский:
«Никак мы не могли разгадать, для чего у него нагайка, тем более что никогда не видали его верхом на лошади».
А что же Наполеон?
Генерал Филипп-Поль де Сегюр:
«Император спал мало. Генерал Коленкур вернулся из завоеванного [Шевардинского — Авт.] редута. Ни один пленный не попал в наши руки, и Наполеон, изумленный, забрасывал его вопросами. Разве его кавалерия не атаковала вовремя? Быть может, русские решили победить или умереть?.. Ему отвечали, что русские, фанатизированные своими начальниками и привыкшие сражаться с турками, которые приканчивают своих пленных, скорее готовы были умереть, нежели сдаться. Император глубоко задумался над этим фактом и, придя к заключению, что наиболее верной была бы артиллерийская битва, отдал приказание, чтобы поспешили подвезти парки, которые не явились».
Генерал Жан Рапп:
«Настала ночь. Я был дежурным и спал в палатке Наполеона. Отделение, где он спал, обычно было отделено полотняной перегородкой от другой, где спал дежурный адъютант. Император спал очень мало. Я будил его несколько раз, чтобы передать ему рапорты с аванпостов, которые все доказывали, что русские ожидали атаки. В три часа ночи Наполеон позвал камердинера и приказал принести себе пунша; я удостоился чести пить его вместе с ним. Он осведомился у меня, хорошо ли я спал; я ответил, что ночи стали уже свежими и что меня часто будили. Он сказал мне: „Сегодня нам придется иметь дело с этим пресловутым Кутузовым. Вы, конечно, помните, что это он командовал под Браунау. Он оставался в этом месте три недели, ни разу не выйдя из своей комнаты; он даже не сел на лошадь, чтобы осмотреть укрепления. Генерал Беннигсен, хотя тоже старик, куда бойчее и подвижнее его. Я не знаю, почему Александр не послал этого ганноверца заместить Барклая“. Он выпил стакан пунша, прочел несколько донесений и продолжал: „Ну, Рапп, как ты думаешь, хорошо у нас пойдут сегодня дела?“ — „Без сомнения, Ваше Величество; мы исчерпали все свои ресурсы и должны победить по необходимости“. Наполеон продолжал свое чтение и потом заметил: „Счастье — самая настоящая куртизанка; я часто говорил это, а теперь начинаю испытывать на себе“. — „Как, Ваше величество, помните, вы сделали мне честь сказать под Смоленском, что дело начато и надо довести его до конца. Именно теперь это справедливо более, чем когда-либо; теперь уже некогда отступать. Кроме того, армия знает свое положение: ей известно, что припасы она может найти только в Москве, до которой ей осталось всего лишь 120 верст“. — „Бедная армия! Она сильно-таки поубавилась; но зато остались лишь хорошие солдаты; кроме того, и гвардия моя осталась неприкосновенной“. Он послал за Бертье и работал до половины шестого. Мы сели на лошадей. Трубили трубы, слышался барабанный бой. Лишь только войска заметили императора, раздались единодушные клики».
Генерал Филипп-Поль де Сегюр:
«Он [Наполеон — Авт.] спрашивал Раппа, верит ли он в победу? „Без сомнения, — ответил Рапп, — но только в кровавую!“
— Знаю, — возразил Наполеон. — Но ведь у меня 80 000 человек, и я с 60 000 вступлю в Москву. Там присоединятся к нам отсталые и маршевые батальоны, тогда мы будем еще сильнее, чем перед битвой!
По-видимому, в эти расчеты не входили ни кавалерия, ни гвардия, но тут опять им овладело прежнее беспокойство, и он послал посмотреть, что делается у русских? Ему отвечали, что лагерные огни продолжают сиять по-прежнему, а количество подвижных теней, окружающих их, указывает, по-видимому, что тут находится не один арьергард, а целая армия. Присутствие неприятеля на том же месте успокоило императора, и он решил немного отдохнуть.
Однако переход, сделанный им с армией, утомление предшествующих дней и ночей, бесчисленные заботы и напряженное ожидание истощили его силы. На него подействовало охлаждение атмосферы. Его съедали лихорадка, вызванная чрезмерным возбуждением, сухой кашель и сильное недомогание. Ночью он тщетно старался утолить жгучую жажду, мучавшую его. Эта новая болезнь осложнялась у него припадками старого страдания. Со вчерашнего дня он страдал мучительными приступами той ужасной болезни, которая давно уже давала себя чувствовать, а именно — дизурией (затруднением мочеиспускания).
Наконец пробило 5 часов».
Бородинское сражение
Перед началом сражения