Тайны народа

— Господин Лебрен, — проговорил Жорж глубоко растроганным голосом, — трудно передать то, что я чувствую в эту минуту. Могу сказать только одно: да, я буду достоин вашей дочери, буду достоин вас. Бремя благодарности меня не пугает. Поверьте, я всей жизнью своей постараюсь доказать это.

— Я верю вам, мой честный Жорж, — ответил купец, горячо сжимая руки молодого человека в своих. — Еще несколько слов… У вас есть оружие?

— У меня есть винтовка, спрятанная здесь, и пятьдесят патронов, которые я приготовил в эту ночь.

— Если сражение начнется, что кажется неизбежным вечером, мы забаррикадируем улицу как раз против моего дома.1 Место превосходное. У нас есть большой запас оружия и пороха, я осматривал сегодня военные припасы, относительно которых мы полагали, что о них проведали сыщики, но все в порядке. При первом же движении возвращайтесь к себе домой, Жорж. Я вас извещу, и мы пойдем вместе прямо на баррикады! Скажите, ваш дед умеет хранить тайну?

— Я отвечаю за него, как за себя, господин Лебрен.

— Он там, в комнате?

— Да.

— Хорошо, позвольте мне сообщить ему большую радость.

И Лебрен вошел в комнату старика, продолжавшего курить свою трубку подобно паше, как он выражался.

— Дядюшка, — сказал ему торговец полотном, — у вашего внука такое доброе и благородное сердце, что я отдаю ему свою дочь, в которую он безумно влюблен. Прошу вас только сохранить это в секрете в течение нескольких дней, после чего вы получите право надеяться, что сделаетесь прадедом, а я — дедом. Жорж объяснит вам все. Прощайте, дедушка! До свиданья, Жорж!

Простившись с Жоржем и стариком, Лебрен направился к графу де Плуернелю, драгунскому полковнику, который ждал его до полудня, чтобы уговориться с ним относительно крупного заказа полотна.

Глава IV

Гонтран Неровег, граф де Плуернель, занимал прелестный маленький особняк на улице Паради-Пуассоньер, построенный его дедом. По изяществу этого жилища во вкусе рококо можно было угадать, что оно должно было быть выстроено в середине XVIII столетия и служило гнездышком любви. Квартал Рыбаков (des poissoniers), как говорили во времена регентства, очень пустынный в ту эпоху, вполне подходил для этих таинственных убежищ, посвященных культу Венеры.

Де Плуернель завтракал тет-а-тет с очень красивой девушкой двадцати лет, смуглой, живой и насмешливой, по прозвищу Праделина.

Де Плуернель пригласил накануне ее и нескольких своих друзей к себе на ужин. После ужина, длившегося до трех часов утра, нельзя было отказать Праделине в ночлеге, а утром ее пришлось угостить завтраком. Праделина и де Плуернель уселись за стол в маленьком будуаре во вкусе Людовика XV, смежном со спальней. В мраморном камине пылал огонь, толстые занавеси из бледно-голубого дама, усеянного розами, смягчали дневной свет, в больших фарфоровых вазах красовались цветы. Воздух был теплый, напоенный благоуханием. Вина были тонкие, кушанья изысканны. Праделина и де Плуернель отдали должную честь тому и другому.

Полковнику было около тридцати восьми лет. Он был высок ростом, тонок, но в то же время силен. Черты его лица, немного утомленного, но отличавшегося гордой красотой, изобличали в нем тип германской или франкской расы, характерные черты которой столько раз описывали Тацит и Юлий Цезарь: белокурые волосы, длинные рыжие усы, светло-серые глаза, орлиный нос.

Де Плуернель, одетый в великолепный домашний костюм, казался не менее веселым, чем молодая девушка.

— Ну, Праделина, — сказал он, наливая рюмку старого бургундского, — за здоровье твоего любовника!

— Какая глупость! Разве у меня есть любовник?

— Ты права. За здоровье твоих любовников!

— Ты не ревнив, мой друг?

— А ты?

При этом вопросе Праделина быстро осушила свою рюмку.

— Так как ты не ревнива, моя крошка, — продолжал де Плуернель, — то дай мне совет… дружеский совет. Я влюблен, влюблен до безумия. Это значит, что ее родители имеют лавку. Тебе должен быть известен этот мир, его нравы, привычки. К какому средству посоветуешь ты мне прибегнуть, чтобы добиться успеха?

— Посмотрим. Прежде всего скажи, эта лавочница очень бедна? Она сильно нуждается? Голодает?

— Как голодает? Черт возьми, что ты хочешь этим сказать?

— Полковник, я не могу отрицать твоих качеств. Ты красив, остроумен, мил, любезен, приятен. Но для того чтобы бедная девушка могла тебя оценить как следует, надо, чтобы она умирала с голоду. Ты не можешь себе представить, до какой степени голод содействует тому, что начинаешь находить людей достойными обожания.

— Моя прекрасная лавочница не голодает, — возразил граф.

— Она кокетлива? Любит наряды, драгоценности, зрелища? Вот тоже отличные средства, чтобы погубить бедную девушку.

— Она, вероятно, любит все это, но у нее есть родители, за нею, должно быть, хорошо смотрят. У меня явилась идея…

— У тебя? Наконец-то! Какая же идея?

— Я хотел купить у них побольше товара, одолжить им даже в случае нужды денег, ибо этим мелким торговцам всегда приходится туго!

— Ты, значит, думаешь, что они продадут свою дочь… за наличные?

— Нет, но я надеюсь, что они по крайней мере будут смотреть сквозь пальцы. Тогда я могу привлечь девушку подарками и быстро прийти к цели! Ну-с, что ты думаешь об этом?

— Боже мой, я не знаю, — ответила Праделина, прикидываясь простодушной. — Если в твоем высшем свете так делается, если родители продают своих дочерей, то, быть может, то же самое делается и среди людей маленьких. Только, видишь ли, не были бы они слишком буржуазны для этого, слишком мелочными торговцами’?

— Поговорим, малютка, серьезно.

— Прежде всего мне необходимо знать квартал, в котором обитает твоя любовь, — возразила молодая девушка наставительным тоном, развалившись в кресле, — знание квартала очень важно… То, что дозволяется в одном квартале, не допускается в другом.

— Это очень верно и глубокомысленно, моя красавица, квартал оказывает очень большое влияние на добродетель женщин. Я могу без всяких опасений открыть тебе, что моя лавочница живет на улице Сен-Дени.

При этих словах молодая девушка вздрогнула и встала так быстро, что де Плуернель, с удивлением взглянув на нее, воскликнул:

— Черт возьми, что с тобой?

— Я… — ответила Праделина, овладев собой. — Я укололась, но это ничего. Ты сказал, мой дорогой, что твоя любовь живет на улице Сен-Дени? Это уже кое-что, но все-таки мало.

— Я скажу тебе еще, что моя прелестница живет недалеко от ворот Сен-Дени, и больше я ничего не скажу.

— Мне ничего больше не нужно, чтобы дать совет, — ответила молодая девушка, стараясь говорить шутливым тоном.

Но человек, более наблюдательный, чем де Плуернель, заметил бы беспокойство, отражавшееся в лице Праделины.

— Хорошо, посмотрим! Что же ты посоветуешь? — спросил он.

Разговор был прерван стуком в дверь.

— Войдите, — произнес граф.

Вошел лакей со смущенным выражением лица и быстро сказал своему господину:

— Ваше сиятельство, его высокопреосвященство…

— Мой дядя! — проговорил удивленный полковник, вставая.

— Да, ваше сиятельство, господин кардинал вернулся сегодня ночью из путешествия и…

— Кардинал! — воскликнула Праделина, прервав лакея с громким смехом, так как она забыла уже свою недавнюю задумчивость. — Кардинал! Это забавно! Кардинала не всегда увидишь в Мабиле или Валентино!

— Оставьте же, моя милая, это глупо! Замолчите!.

Кардинал, о котором только что доложили, не предполагая, без сомнения, застать своего племянника в столь нечестивом обществе, пошел вслед за лакеем.

При виде кардинала де Плуернель подбежал к двери и, обняв его, тихонько оттеснил снова в гостиную, откуда тот вышел. Тогда лакей, хорошо выдрессированный, запер осторожно за своим хозяином дверь будуара, задвинул задвижку, а затем позаботился о том, чтобы выпроводить Праделину из дома.

Глава V

Кардинал Плуернель был высоким, костлявым и сухопарым стариком шестидесяти пяти лет. Тип его лица был тот же, что и у его племянника. Его длинная шея, лысая голова, нос, загнутый крючком, как у хищной птицы, и круглые далеко расставленные глаза с проницательным взором придавали ему сходство с ястребом, несмотря на глубокий ум, светившийся в его чертах. В своей красной кардинальской мантии этот служитель церкви имел, наверное, грозный и внушительный вид; но теперь он явился к своему племяннику в простом черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы.