Страница 3 из 121
«Муж пропускает жену через мясорубку, жена прокалывает мужа насквозь вязальными спицами, бандиты пылесосом опорожняют несгораемый шкаф банка, контрабандист тайком перевозит тонны фасоли, спрятанной в отворотах брюк… Я уж не говорю о вымогательстве, грабежах, убийствах, продаже наркотиков, домах терпимости и прочих милых вещах… Город, в котором полно омерзительных рож, и если б я стал на перекрестке и начал награждать пощечинами всех прохожих подряд, то наверняка бы ни разу не ошибся».
Этими словами главного героя — частного детектива Яко Пипы — Мандзони сразу четко очерчивает контуры дикого мира, который читатель найдет в повести-детективе «Штрафной удар в твое прекрасное личико». Автор осознает, что описание мерзостей бытия, именуемого в данном случае современным профессиональным футболом, требует самых резких и сильных изобразительных сатирических средств — гиперболы, гротеска, карикатуры. Болельщики и футболисты, тренеры и полицейские наделены такими приметами внешности, которые адекватны их плохо скрываемым внутренним порывам — наружу то и дело прорываются скрежет зубовный, вой, визг, истерические слезы. В повествовании очень силен пластический элемент: персонажи запечатлены в гротескных позах и жестах, говорящих зачастую ярче, чем их стандартизованный лексикон. Действительность в контексте повести с трудом поддается истолкованию, она непроницаема, бредообразна. А потому логично и оправданно обилие «черного юмора» и в изрядных дозах — натурализма. Герои К. Мандзони — люди, обитающие на обочине общества, они — завсегдатаи баров, где их оглушают низкосортным виски, какофонией дискомузыки, призрачностью выигрыша в игральном автомате. В них успешно подавлены даже самые робкие ростки бунтарства, их пороки неизменно останавливаются на грани подлинной преступности: вместо яда используется слабительное, вместо удавки гангстера — изнуряющие объятия продажных девиц. Словом, персонажи Мандзони — ярчайший продукт буржуазной обыденщины. Причем «сюрреалистическое начало здесь, — указывает критик Андреа Вителло, — имеет тот же вес, что и реальная действительность. Признаем откровенно, в нашей повседневности с ее абсурдом, насилием, жестокостями случаются события куда более чудовищные, чем те, о которых пишет этот наш писатель. А люди? Разве они зачастую не страшнее и не злее созданных фантазией автора героев? К сожалению, наш мир — худший из миров: чудовищ порождает сама действительность, а не авторский вымысел».
Воспринимая эту удушающую реальность современного города, осознаешь, почему многие современные итальянские писатели нередко обращаются к жизни провинции, с особенной теплотой выписывают еще сохранившиеся там естественные человеческие отношения, подчеркивают их нерасторжимость, ощущаемую даже без громких слов — в скупых жестах, в простом внимании, участии. Такова тема представленного в сборнике рассказа Дж. Арпино «Предложение». Его герои — одинокие пожилые мужчина и женщина — лишены каких-то особых притязаний. Они понимают, что единственного их достояния — честно прожитой жизни — слишком мало, чтобы можно было мечтать на склоне лет о чем-то экстраординарном. Для полноты бытия им недостает лишь теплого человеческого общения, и весьма показательно, что автор усматривает возможность для достижения этой цели как раз вдали от дикой цивилизации. Рассказ пронизан легкой грустью, добрым участием к судьбам своих героев, мягко и плавно очерченным провинциальным пейзажем. В этом цикле рассказов Джованни Арпино, «вероятно, как никто другой, — это слова критика Джулиано Манакорды, — сумел вернуть читателю удовольствие от чтения, свободного как от легкой развлекательности, так и от чрезмерных претензий на ангажированность».
Авторов сборника «Два веса, две мерки», несмотря на всю множественность их литературных, философских и даже политических концепций, объединяет одна общая и действительно принципиальная позиция, которая проявляется прежде всего в четком, однозначном противопоставлении человечности и античеловечности. Именно в этом остросоциальном противопоставлении видится мне корневая суть антибуржуазности таких писателей, как Антонио Амурри, Акилле Кампаниле, Лука Гольдони, у которых внешняя развлекательная оболочка является, по сути, литературно-стилистическим средством концентрации читательского внимания на вскрываемых пороках и нелепостях жизни «маленького человека»: это и помешательство на открытках, и слепая вера в созданный рекламой образ модного писателя, и мелкое жульничество, подстерегающее «героев» на каждом шагу. Все эти зарисовки с живой натуры, проникнутые глубокой, хотя и юмористической философичностью, гиперболизированные авторами почти до абсурдных размеров, смешны необычайно, поскольку вводят читателя — сразу и непосредственно — в мир легко узнаваемого и конкретно осязаемого земного бытия.
По убеждению Антонио Амурри, для создания многоплановой и многоцветной картины этого мира совсем не обязательно писать роман-эпопею. В качестве своего основного метода писатель избирает гиперболизирование «усредненности» наиболее привычных житейских ситуаций. Его миниатюры «о моей жене, моих детях, обо мне самом» окрашены всеми цветами психологической радуги. Авторское кредо («многое из того, что происходит в нашей средней семье, происходило, происходит или еще произойдет и с вами») дает писателю реальную возможность для создания картины «космоса» (пусть с приставкой «микро» — суть от этого не меняется) современной семьи. Отдавая явное предпочтение гиперболе, Амурри вместе с тем несомненный мастер тончайшей иронии: он так легко и естественно подводит изображаемый типаж к карикатуре, что на первый взгляд нет никаких оснований говорить о каком бы то ни было нарушении пропорций реальной действительности. Нельзя, однако, не отметить и некоторой смещающей подчеркнутости ситуации. Взять хотя бы небольшую сцену из рассказа «Лето, зима…». Утро. Мать собирает своих «бесценных» в школу, пытаясь одновременно — потом уже будет не до того — наскоро позавтракать: «Валентина, ешь скорее. Как это — не хочется? Прекрасный кофе! Да ты даже поджаренную булочку с маслом и джемом не ела. Франко, не говори, что ты уже сыт… Роберта, как не стыдно! Запихнула в свой портфель три рогалика, два тоста и всю пастилу из вазочки!» Все реально, все очень знакомо, но вот и «смещающая» деталь: «Обетта, не ааваивай ф ионым том!.. Роберта, не разговаривай с полным ртом».
Говоря об Антонио Амурри, хотелось бы особо отметить необычайно человечную теплоту его прозы. В ней даже насмешка неизменно полна доброты и понимания. Понимания того, что не «лук из оранжереи Диора» или «бифштекс марки Шанель-бойня № 5» составляют главное, на чем держится наш скромный мир.
Ироничен, но гораздо острее и злее другой автор этого сборника — Лука Гольдони, хотя его также с полным правом можно назвать историком-бытописателем современного итальянского общества. В одном из рассказов-очерков Гольдони есть такие слова: «В целом я живу в атмосфере сердечной терпимости». В этом и сам автор, и его творческая позиция: «списывая» с действительности, он создает не безличную фотографию, а полную страстной боли и заинтересованного участия картину сегодняшней Италии, вызывающую то безудержный хохот, то смех, от которого как бы плакать не пришлось.
Поезд вдруг останавливается: прошел слух, что в нем спрятана бомба (сколь трагично обыденны подобные происшествия в Италии!). «Подхожу к окну. На платформе в Рогоредо гуляют пассажиры. На моих глазах двое полицейских поднимаются в соседний вагон и вскоре выгружают из него чемодан, по-видимому ничейный. Они осторожно спускают его с платформы на землю. Оглядываюсь на соседей: на лицах никакого волнения, одно любопытство. Буквально никто не верит в трагический исход дела. Какой-то военный иронически комментирует действия перепуганных полицейских: „Ну давай же, давай!“ Вдруг события принимают совершенно иной оборот: из окна туалета доносится громкий женский вопль: „Это мой, мой чемодан! Куда вы его потащили?“ Волна смеха прокатывается по платформе, а полицейские, только что прикладывавшие ухо к чемодану в надежде уловить какой-нибудь подозрительный звук, чувствуют себя ни за что ни про что оставленными в дураках, но теперь уже и сами не могут удержаться от смеха и втаскивают чемодан обратно в вагон…» («Равнодушие»).