Страница 3 из 27
не в чилийскую,
не в итальянскую землю
в нашу русскую землю
на тихом холме
на зеленом.
где впервые
себя
я почувствовал всеми.
1972
15
Я — землянин Гагарин
Я — Гагарин.
Я первым взлетел,
ну а вы полетели за мною.
Я подарен
навсегда, как дитя человечества,
небу землею.
В том апреле
лица звезд, замерзавших без ласки,
замшелых и ржавых,
потеплели
от взошедших на небе
смоленских веснушек рыжавых.
Но веснушки зашли.
Как мне страшно остаться
лишь бронзой,
лишь
не погладить траву и ребенка,
не скрипнуть садовой калиткой.
Из-под черного шрама почтового штемпеля
улыбаюсь я вам
отлетавшей улыбкой.
Но вглядитесь в открытки и марки
и сразу поймете:
я вечно —
в полете.
Мне ладони всего человечества грохали.
Обольстить меня слава пыталась,
да вот не прельстила.
Я разбился о землю,
которую первым увидел я крохотной,
и земля не простила.
А я землю прощаю,
сын ей духом и плотью,
и навек обещаю
быть в бессонном полете
над бомбежками,
над теле-, радиоложью,
опутавшей землю витками,
над бабешками,
выдающими лихо стриптиз для солдат во Вьетнаме,
над тонзурой
монаха, который хотел бы взлететь, да запутался в рясе,
над цензурой,
засосавшей в Испании крылья поэтов, как ряска...
Кто —
в полете,
в крутящемся взлетном самуме.
Кто —
в болоте,
устроенном ими самими.
Люди, люди, хвастливо-наивные,
вам не страшно — подумайте сами! —
что взлетаете с мыса имени
человека, убитого вами?
Устыдитесь базарного визга!
Вы ревнивы,
хищны,
злопамятны.
Как вы можете падать так низко,
если так высоко вы взлетаете?!
Я — землянин Гагарин,
человеческий сын:
русский, грек и болгарин,
австралиец и финн.
Я вас всех воплощаю,
как порыв к небесам.
2 Е. Евтушенко
17
Мое имя случайно.
Не случаен я сам.
Как земля ни маралась,
суетясь и греша,
мое имя менялось.
Не менялась душа.
Меня звали Икаром.
Я — во прахе, в золе.
Меня к солнцу толкала
темнота на земле.
Воск растаял, расползся.
Я упал — не спасти,
но немножечко солнца
было сжато в горсти.
Меня звали холопом.
Злость сидела в спине —
так с притопом, с прихлопом
поплясали на мне.
Я под палками падал,
но, холопство кляня,
крылья сделал из палок
тех, что били меня!
Я в Одессе был Уточкин.
Аж шарахнулся дюк —
так над брючками-дудочками
взмыл крылатый биндюг.
Под фамилией Нестеров,
крутанув над землей,
я луну заневестивал
своей мертвой петлей!
Смерть по крыльям свистела.
К ней презренье — талант,
и безусым Гастелло
я пошел на таран.
И прикрыли бесстрашные
крылья, вспыхнув костром,
вас, мальчишки тогдашние,
Олдрин, Коллинз, Армстронг.
И, надеждою полон,
что все люди — семья,
в экипаже «Аполло»
был невидимо я.
Мы из тюбиков ели —
нам бы чарку в пути.
Обнялись, как на Эльбе,
мы на Млечном Пути.
Шла работа без трепа.
Жизнь была на кону,
и ботинком Армстронга
я ступил на Луну!
Ты — Россия
Когда ты за границею,
когда
ты под обстрелом взглядов и вопросов,
то за тобой —
уральская гряда,
и спасский звон,
и плеск у волжских плесов.
С надеждой смотрит враг,
с надеждой друг
и с любопытством —
праздные разини.
Ты говоришь
и ощущаешь вдруг,
что ты —
не просто ты,
а ты —
Россия.
Да,
ты для них
та самая страна
немыслимых свершений и страданий,
которая загадочна,
странна,
как северное смутное сиянье.
Ей столько было страшных мук дано,
но шла она,
не ведая привала,
и коммунизм,
как малое дите,
простреленной шинелью укрывала.
Будь беспощаден за него в бою,
неправые отвергни укоризны,
но будь правдив.
Любую фальшь твою
сочтут,
быть может,
фальшью коммунизма.
Ну а когда домой вернешься ты
со стритов
или кайес
в быт московский,
где женщины, суровы и просты,
несут
картошкой полные авоськи,
где не хватает этого,
того