Голова самца богомола

Потом – уже на мегаскоростном дельтаплане – пронёсся над степями Монголии. Посмотрел бы, как падают несколько небоскрёбов. Нет, много небоскрёбов.

Трахнул бы Анжелину Джоли поставив на колени, сзади бы взял на фоне развалин догорающего мегаполиса. Сзади, с её губами, нелогично, конечно. Ладно, разворачиваем Анжелину.

Пообедал бы неаполитанской пиццей, обжигающе-горячей, только что приготовленной. Винцо хорошее калифорнийское. Фуагра с яблочным пюре или малиновым соусом от какого-нибудь Бокюза.

Снова за штурвал, и досмотрел бы до конца закат над Гранд Каньоном, пролетая в метре от скал.

Офигенный секс – неважно где, но уже не с Джоли, а с маленькой горячей Евой Лонгорией – посадил бы сверху её и поскакали.

И чтобы, засыпая, знать, что завтра утром отправлюсь на сафари в Кению или Зимбабве. С предвкушением приключения засыпать.

Вернулся в реальность, открывая дверь, принёс молоко и булочки. Пей, любимая. Ешь, солнышко. Свалил бы сию секунду, но закатит истерику вдогонку, будет звонить с упрёками, знает, что могу ещё полчаса провести дома.

Такое чувство, что я сам в себя сру. И эти Авгиевы конюшни уже не разгрести.

В моей жизни, наверное, нет Событий, таких вот, с большой буквы. Может быть, потому что всё идёт естественно, не особо революционно, не через ступеньку. Смерть матери разве только – Событие. Отца – нет. Единственный момент, заставивший меня подумать о том, что у меня нет ничего по-настоящему своего, отрубивший меня от корней, зачеркнувший принадлежность к семье. Нет семьи, – думал я тогда, – а что есть? То, что я теперь должен сделать сам? Создать. Взрослый теперь, да?

Или у меня неправильные критерии События. Недозначимость всего. Для кого-то и первый секс – Событие. И повышение. И свадьба, для женщин. Рождение ребёнка. Покупка машины – Событие. Измена даже, точнее – уличение в измене, как у Женьки, приятеля. Для кого-то и шмотка или девайс. Или пожрать, блин. Событие.

Я так ничего и не сделал. С такой бессмысленной вовлечённостью делая якобы необходимое ничего каждый день.

Агнии теперь всегда недостаточно. Можно биться лбом о стену, выполнять бессмысленные условия, устраивать сюрпризы или грубо посылать – ей всегда всего недостаточно.

Её бесконечные неоправданные ожидания заставляют меня замечать, что на ней плохо сидят джинсы, что на ней – плохо.

И даже если иногда бывает хорошо, как сегодняшней ночью, то это лишь ещё отчётливее проявляет утренний облом.

Я хочу её – другую, может быть позапрошлогоднюю, может быть второго или третьего месяца срока наших отношений, может быть даже летнюю, но не это вот, не эту, реальную – уже нет, уже нет.

– Ты можешь объяснить мне в двух словах, чего ты хочешь?

– Это не имеет смысла, важно, чтобы ты хотел этого сам, – талдычит с упорством макаки, вставляющей во время интеллектуального теста для обезьян квадратную палку в круглое отверстие.

– Чего «этого»?

– Быть со мной по-настоящему. Обнять меня, например, утром, поцеловать.

– Я хочу. Я обнимаю тебя, потому что хочу.

– Нет. Потому что я тебя прошу об этом, – говорит с интонацией, вызывающей у меня зудящее напряжение от воспоминания об училках в средней школе.

Долгая пауза. Мне омерзительно скучно, огромный насос выкачивает кислород из лёгких, вытягивает серотонин и эндорфины, обесцвечивает кровь, забирает молекулы кислорода, я прикидываю, сколько времени в неделю я трачу на эти разговоры, и на кой чёрт?

– У меня есть обычные человеческие потребности, мне нужно, чтобы ты позвонил мне просто так в течение дня, написал смс. Ты сидишь в аське, ну что ты мотаешь головой? Я же вижу. Неужели трудно написать любимому человеку пару слов? Или ты не хочешь? Не хочешь, да?

Может быть, тебе уже неприятно меня трогать, так ты скажи прямо! Нет? Да?

Мне, знаешь ли, тоже не нравится выпрашивать твоё драгоценное внимание. Можно подумать, мне больше делать нечего, как клянчить подачки! Нет, ты скажи, просто скажи и всё!

Я что, прошу что-то невероятное? Луну с неба? Бриллиантовое колье? А? Всего-то пару раз в день немного тепла. Это так сложно? Раньше такого не было, ну что ты смотришь в сторону? Ты как робот!

Смотрю на два растения с незапомненным названием на полке и думаю, что у них есть невидимые уши и интимная жизнь. Интимная жизнь растений меня отвлекает и умиротворяет, даже сама фраза – «интимная жизнь растений».

Днём они растут, делают кислород, делают этот, как его, фотосинтез, а по ночам занимаются симпатичным радостным растительным сексом.

Думаю, интимная жизнь растений в этом доме страдает от наличия у них невидимых ушей. Они скукоживают тычинки и сушат свои пестики с горя. От голоса Агнии они замирают, у них пропадает эрекция.

Да. Я её не хочу уже давно. Редко хочу. Всё реже и реже. Кто хочет – это? Дорогая, давай-ка я не буду на тебя смотреть, чтоб ты треснула сейчас, милая, на фига я терплю эту хрень, да ещё в понедельник, надо не забыть проверить отчёт Санин, так, всё, изыди, изыди, демон, лучше бы она начала утро с минета, как иногда делала ещё полгода назад.

Орёт. Слышит только себя. Может быть, я недостаточно изобретателен?

Представляю: просыпается утром, топает в туалет, ощущая странное неудобство при ходьбе, останавливается и с изумлением извлекает из себя записку. Прямо оттуда. Аккуратно свёрнутую трубочку. В клеточку лист, как в школьной тетради. «Доброе утро, я очень хочу секса, перестань трахать мозг своему мужику с утра пораньше, чтобы он хорошенько отымел тебя сегодня вечером. С наилучшими пожеланиями. Твоя вагина». Не оценит, боюсь, креативчика моего.

– Почему ты не смотришь на меня, когда я с тобой разговариваю? Никогда! Оу, да! Ты бы видел сейчас свой взгляд! Тебе весело? Как ты так можешь? За что, я не понимаю, за что? Ты делаешь из меня истеричку, я не была такой раньше. Почему бы тебе не открыть свой рот и не сказать мне что-нибудь? Просто не обнять и не успокоить?

Я сама себя ненавижу уже, мне на хрен не надо ни смс твоих, ни звонков. Конечно, у тебя всегда есть дела поважнее. Я – идиотка. Ну и чёрт с тобой, смотри куда угодно, делай, что хочешь, я устала, я так устала от всего этого.

Слёзы. Снова.

Думаю, что когда бабы плачут, то представляют себя со стороны. Причем, стопудово, совсем не так, как это выглядит на самом деле.

Её картинка, наверняка, такая: хрупкие руки, тонкие пальцы, бледные щеки, грустные глаза, милая домашняя пижама; он смотрит и понимает, что снова ранил меня в самое сердце. Довёл до слёз. Надо всхлипнуть, но несильно, как бы сдерживаясь. И отвернуться, нет, лучше выйти в ванную.

Выходит.

Интересно, он понял вообще, что я заплакала? А вдруг нет? Вот теперь он не мог не услышать, как я всхлипываю. Не идёт, козёл. Всхлипнуть ещё раз, уже погромче. Посмотреться в зеркало: не покраснел ли нос.

Не слышит. Всплеск злости. Сейчас я ему устрою.

Она возвращается в комнату, плач Ярославны во мраморе, и в этот момент, вот прямо в ту секунду, когда она появляется в дверном проёме, я хочу её ударить. За то, что засоряет моё пространство, за то, что терплю эти спектакли, за эту неистребимую коровью мимику и стопроцентно предсказуемую смену масок: пройти мимо, показать мне зарёванное лицо, – и теперь я должен отреагировать, если не хочу продолжения.

Не хочу. Но что-то заставляет меня сидеть неподвижно и молчать.

Ни капли не жалко её. Кто их научил этому? Кто их так сурово обманул в детстве?

Кто сказал им, что вся эта бесконечная драма под названием «Я хочу рассказать о своих чувствах» кому-то может быть интересна? Или любимое: «Ты сказал то-то и то-то. – Я этого не говорил. Я имел в виду совсем другое. – А я услышала именно это, и какая разница, что ты имел в виду, если я так чувствую»?

Она не то что не трогательна, её не то что не хочется утешать и защищать, её не хочется – видеть. Не слышать. Не возвращаться сюда вечером. Не звонить.

Я же не могу всё время чувствовать одинаково. Иногда сил и эмоций море, иногда – абсолютное обезвоживание. Ноль. Особенно по вечерам. Сидишь, невосприимчивый, как под наркозом, ковыряешь ужин. Ничего не чувствуешь. Ничего не хочешь.

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.