Страница 61 из 103
Собственноручно.
Также естьли вы о семъ проектѣ отъ Его Величества разсужденiи слышали, прошу сколь вы о томъ вспомните, ко Мнѣ отписать. Остаюсь вамъ доброжелательная. Екатерина
2 Сентября 1765 года. Царское Село».
Отметка «собственноручно» и скобка при ней сделаны рукой А. С. Пушкина.
Возвращаемся к предмету нашему. От стихотворной пьесы «Моя родословная» к известной статье Пушкина в прозе, содержащей краткую повесть о Пушкиных и Ганнибаловых, переход был естествен, особливо у человека, который почти всякое исследование пояснял еще поэзией и наоборот. Мы уже знаем, что Пушкин уважал справедливую гордость родом и происхождением везде, где она делается источником нравственного достоинства и сочувствия к прошлому своего отечества. Уважение к предкам считал он единственной платой, на какую имеют заслуженное право лица, исчезнувшие с земли. С другой стороны, Пушкин был весьма далек от мысли гордиться даже пороками своих предшественников, что иногда бывает от неправильного понимания достоинства истории и своего собственного. Это доказывается самой «Родословной Пушкиных и Ганнибаловых», где так откровенно и просто рассказал он, без всякой утайки, все, что знал о ближайших своих предках. «Родословная» эта, под названием «Отрывки из дневника А. С. Пушкина», напечатана была впервые после смерти автора в «Сыне отечества» (1840, № VII), и некоторые ошибочные показания ее вынудили известное опровержение отца поэта, Сергея Львовича, опровержение, напечатанное в «Современнике» (1840, № III). По изъявленному тогда Сергеем Львовичем убеждению в несправедливости некоторых анекдотов, касающихся Пушкиных и Ганнибаловых, они были выпущены при перепечатке статьи в посмертном издании 1838–1841 гг. Со всем тем «Родословная» остается образцом ясного взгляда на предмет и образцом мастерского исторического изложения нашего автора.
Здесь представляется возможность сказать несколько слов вообще об отношениях его к историческим исследованиям и трудам той эпохи.
По свойству своего ума и особенно по свойству своего таланта, преобладавшего над всеми другими способностями, Пушкин искал везде ясных образов и положительных результатов; отсюда его безграничное уважение к светлому труду Н. М. Карамзина и равнодушное отношение к критической школе, появившейся за ним. Кто знает, что Пушкин во всю свою жизнь никогда не был скептиком, тот поймет эту черту его жизни. Он не мог долго стоять на полпути и предпочитал всякое объяснение продолжительному недоумению спора и запутанности его. К Карамзину приведен он был и требованиями эстетического рода. Теперь уже ясно, что нет никакой возможности созидать образы из недосказанных намеков критики, неразрешенных определений и вообще из всего тяжелого, предуготовительного труда ее. Для поэта необходимо лицо, совсем отделанное или историей, или преданием: только тогда начинает он свою работу открытия в нем психических сторон, дополняющих и ту, и другое, и только тогда избегает он ошибки тех драм и романов, которые написаны с целью представить собственные соображения авторов на запутанные исторические темы. Таким образом, требования нравственной природы, практической по преимуществу, и требования таланта равно привели Пушкина к Карамзину. Ими же отчасти поясняются все прочие его предпочтения и наконец даже его ученые вражды [200] .
Пушкин высоко ценил труды известного историка нашего М. П. Погодина, с которым находился в дружеских сношениях. Уважение его к точному смыслу и к самой букве летописей было, в глазах Пушкина, ручательством за истину и достоверность выводов, хотя, с другой стороны, Александр Сергеевич любил спорить с ученым профессором о данных, представляемых летописями, толковать их по-своему и объяснять с своей точки зрения лица и происшествия. Как бы то ни было, но он писал ему, приглашая в 1834 году разделить с собой труды по сбору материалов для истории Петра Великого: «С вашей вдохновенной деятельностию, с вашей чистой добросовестностию – вы произведете такие чудеса, что мы и потомство наше будет за вас бога молить, как за Шлецера и Ломоносова». Исторические драмы заслуженного профессора нашего ценились им чрезвычайно высоко, почти наравне с его учеными трудами – и по одной и той же причине, имевшей в глазах Пушкина необыкновенную важность: они представляли характеры и лица, которых можно распознать и о которых потому судить можно; словом, существенность, которой он добивался во всяком произведении. Он писал к М. П. Погодину в 1832 году: «Мне сказывают, что вас где-то разбранили за «Посадницу», надеюсь, что это никакого влияния не будет иметь на ваши труды. Вспомните, что меня лет 10 сряду хвалили бог весть за что, а разругали за «Годунова» и «Полтаву». У нас критика ниже даже и публики, не только самой литературы, сердиться на нее можно, но доверять ей в чем бы то ни было – непростительная слабость. Ваша «Марфа», ваш «Петр» исполнены истинной драматической силы, и если когда-нибудь могут быть на сцене, то предрекаю вам такой народный успех, какого мы, холодные северные зрители Скрибовых водевилей и Дидлотовых балетов, и представить себе не можем». Драма г-на Погодина «Марфа Посадница» была переслана автором ее в Болдино осенью 1830 года по просьбе самого Пушкина, писавшего оттуда: «Из «Московских ведомостей», единственного журнала, доходящего до меня, вижу, любезный и почтенный М[ихаил] П[етрович], что вы не оставили матушки нашей. Дважды порывался я к вам и опять возвращался на мой несносный островок, откуда простираю к вам руки и вопию гласом велиим: пошлите мне слово живое, ради бога… Никто мне ничего не пишет. Ради бога, отпишите мне в Лукояновский уезд, в село Абрамове, для пересылки в село Болдино. Если притом пришлете мне вечевую свою трагедию, то вы будете мне благодетелем, истинным благодетелем: я бы на досуге вас раскритиковал, а то ничего не делаю» [201] . Пушкин не раскритиковал трагедию, но написал разбор ее, впервые напечатанный по смерти его в «Москвитянине» (1842, 10), он очень любопытен как образец понимания Пушкиным приличий и эффектов русской драмы. За разбор «Марфы Посадницы» он взялся чрезвычайно серьезно и хотел предпослать ему полную теорию драмы – почти то же, что предполагал он сделать для собственного «Бориса Годунова». Из заметок его, набросанных для будущей статьи, составилась та статейка о драме, о которой мы уже упоминали. В рукописи она кончается словами: «Но перед нами лежит опыт народной драмы…» – т. е. «Марфа Посадница» г-на Погодина.
Имя «Бориса Годунова» напоминает, что в печатных литературных заметках Пушкина находятся эти слова: «Вероятно, трагедия моя не будет иметь никакого успеха. Журналы на меня озлоблены. Для публики я уже не имею главной привлекательности: молодости и новизны литературного имени. К тому же главные сцены уже напечатаны или искажены в подражаниях». Слова эти требуют пояснения. Когда писались они осенью в Болдине, трагедия Пушкина печаталась в Петербурге и вышла в свет 1 января 1831 года, без предисловия, которое замышлял он присоединить к ней, и даже без обозначения: трагедия ли это, драма иди хроника. Заглавный лист носит только имя: «Борис Годунов» и после пометки места печатания, года и типографии, слова: «С дозволения начальства». «Борис Годунов» вышел при всеобщем молчании. Общественное мнение, никем не направляемое, притихло. Лучший современный разбор «Бориса Годунова», как уже мы сказали, в «Телескопе» 1831 года, принадлежал перу старого противника Пушкина, критика, разбиравшего «Графа Нулина» и «Полтаву» в «Вестнике Европы», и действительно произвел некоторое впечатление тем, что прежний хулитель обратился, с некоторыми оговорками, в поклонника его, между тем как всегдашние поклонники Пушкина мало-помалу отходили от него и скрывались [202] .
Глава XXVI Продолжение того же. Болдино, 1830 г. Отдельные стихотворения
«Паж, или 15-й год»; «Безумных лет угасшее веселье…»; «Разлука»; «Расставанье»; «Мадонна»; «Каприз»; «Бесы». – «Осень», четыре последние строфы «Онегина», «Труд». – Появление нового рода произведений с характером спокойно-поэтических рассказов. – Первый образец: «Странник», «Подражания Данту». – Дальнейшее развитие эпического направления, стихотвор [ения] «Полководец», «Он между нами жил…», «С Гомером долго ты беседовал один…», начало поэмы «Стамбул гяуры нынче славят…». – Что значило у Пушкина заимствовать и подражать. – «Пью за здравие Мери…»; «Я здесь, Инезилья…»; значение этих заимствований. – Заметка об отношениях Пушкина к Шенье. – Еще образец подражания: «Как с древа сорвался…». – О других подражаниях. – Конец деятельности Пушкина в Болдине.