Сара

Зажигалка щелкнула в полной тишине.

Сколько раз я домогался слезами желаемого, сколько пытался ими привлечь внимание к своим ссадинам, синякам — и когда меня пытались утешить, все равно ревел — чтобы они знали, как мне больно, и что они сами в этом виноваты.

Но сейчас никто не прибежит, никто не утешит, а если они и появятся — теперь я это понял точно — вдруг до меня дошло, то просто перейдут на другую сторону дороги, как в тот раз, и будут смотреть оттуда, как меня забирают и увозят, на пытки и казнь. И все звезды, и все карты, заработанные «хорошим мальчиком», теперь сорваны и выброшены на ветер.

У меня снова хлынули слезы, тут же с опаской остановившись где-то в горле.

— Так мы не едем к ним? — Она пыхнула несколько раз сигаретой, не выпуская ее изо рта.

Я стал кивать, но остановил себя.

— Да, пожалуйста, мадам. Спасибо, благодарю вас.

— Очень хорошо! — Она похлопала меня по затылку. — Теперь мы сделаем из тебя образцового мальчика… сделаем с тобой такое, чего ни одна полиция бы не смогла до сих пор.

Она закрутила рукоятку подъемника, закрыв окно. Несколько тяжелых капель дождя ударили в стекло. Автомобиль наполнился табачным дымом, и она потрепала меня по колену.

— Так вот, теперь мы в одной команде. Я на твоей стороне. А ты на моей — понял? Я — все, что у тебя есть.

Она улыбнулась.

И я представил большой двор с белым домом с комнатами в динозаврах и кровать в виде гоночного автомобиля, и полки с игрушками, и карты, полные звезд, и как я улыбаюсь маме и папе, и все это сворачивалось передо мной — навсегда, я зарыл их в памяти точно карту острова сокровищ.

Машина остановилась, скрипнули колеса, когда она выворачивала на дорогу.

Я посмотрел в штормовое небо, исполосованное синими и черными разводами, неотступно следующее за нами.

Нужно было срочно собираться и уезжать. Часы со светящимся циферблатом показывали 3:47. Я стоял перед ней и тер глаза. Она повесила трубку телефона: снова звонили мои приемные родители. Звонили они почти каждый вечер, всю последнюю неделю, с тех пор как я уехал. Я больше не плакал и не тянулся к телефону. Не кидался из кровати на звонок, только неспешно выбрался оттуда, когда она подозвала меня к трубке. Стоял и ждал, запустив палец в рот, прижимая Багса Банни, пока она кивала, повторяя список моих прегрешений, и говорила о том, что меня ждет тюрьма, куда они непременно меня отправят, как только она отвезет меня обратно, к опекунам. Больше я не просил поговорить с ними. Я ждал, пока она повесит трубку и решит, что будет дальше.

— Они в самом деле хотят, чтобы я вернула тебя! — грохнула она трубкой. Я вжался лицом в набивную игрушку — от шерсти зайца пахло моими обмоченными за ночь простынями. — Но мы же одна команда, верно?

Она отхлебнула пиво из банки, стоявшей рядом с телефонным аппаратом. В ожидании я переминался с ноги на ногу.

— Пока я была на работе, ты делал все, что я сказала, не так ли? — Она стянула черную сетку с волос и сняла значок с именем «Сара» и какой-то смешной рожицей с короткого розового платьица.

Я кивнул. За день я проделал немало, стараясь угодить ей. Послушный мальчик сделал себе сэндвич с арахисовым маслом и джемом, помыл тарелки, поставив стул к раковине, как она показала. Он никого не пускал в дом и лег в кровать ровно в восемь, в точности соблюдая ее указания.

— Свет повсюду включен, — сказала она, прикуривая. — А мне, между прочим, приходится платить за электричество. Какой добрый папочка будет за него платить? — Она обвела взором комнату, затем присела на кушетку, закинув ногу на ногу на кофейный столик. — Думаешь, приятно ночь напролет общаться с наигравшимися водилами? Отдавать им задницу на растерзание за их паршивые никели и медяки? — Она сбросила пустую банку со столика, глубоко затянулась и носом выпустила дым. — Вот так ты, значит, прожигаешь мои денежки?

Я потряс головой и уставился на ее кроссовки грязно-белого цвета, с серебристыми шнурками.

— И не пускать никаких социальных работников — понятно?

— Никаких, — пробормотал я.

— Забыл?! — она грозно подалась вперед.

— Никаких, мадам.

— И по телефону не отвечал, правильно?

Я снова потряс головой, затем быстро добавил:

— Нет, мадам.

— Когда они снова придут, что ты должен будешь сказать? — Она выжидательно постукивала ногой.

— Когда вы на работе, со мной сидит нянька-бебиситтер. — Я вспомнил о Кэти, как засыпал под ее болтовню и смех по телефону.

— Потому что они просто проверяют тебя. Один неправильный ответ — и загремишь в тюрьму. Слышишь, что тебе говорят? — Она сбросила ногой вторую пустую банку.

— Да’м-м, — произнес я в одно слово.

— Ты испорченный ребенок, и не знаешь этого. Ну все, хватит с тебя, скверный мальчишка. — Она сунула руку в карман платья и вытащила несколько скомканных долларов. — Пятнадцать вонючих долларов, нормально? Пятнадцать! И как я прокормлю тебя с таким дерьмом? — Она сбросила деньги со стола. — Чертов сопляк, щенок избалованный. — Она уткнулась лицом в колени. Спина ее тряслась от рыданий — по ней как будто прокатывалась рябь. Наконец она подняла голову: глаза ее затекли черной тушью. — Марш в постель! — взвизгнула она.

— Надо срочно… срочно отсюда сматывать.

Мешки с барахлом занимали полкухни. Отстегнув браслет, она бросила свои часы в один из мусорных пакетов с нашими пожитками.

— Одевайся… быстрее! — махнула она рукой.

Я пошел в свою спальню, зажег свет и стал вытягивать одежду из молочных коробок. Собственно говоря, эта одежда предназначалась на выброс. Мне даже некуда было это все сложить. Когда я говорил, что у меня нет чистой одежды, и показывал ей кучу этого хлама, она отвечала, что сама носит одежду, пока та с нее не свалится, так что и я как-нибудь обойдусь. Приятный запашок старой, ношеной одежды вселял уверенность и покой, пока я ее натягивал.

— Чертовы социальные работники, будут меня учить, что мне делать, — донеслось до меня ее бормотание. — Суки, мать их… давай, живее, сюда, шевелись!

Она зашла в комнату с большим черным мусорным пакетом.

— Пихай все сюда. — Открыв пакет, она сунула туда одежду и затем всучила его мне. Потом стала стягивать простыни с кровати. — Черт возьми, опять обмочился! — Простыни были сорваны и полетели туже же. — Я тебя предупреждала — будешь спать на вонючих пеленках, пока не научишься ходить в туалет! Нет, это ж надо. — Она выскочила с пакетом из комнаты. До меня донесся шум: она чертыхалась, швыряя и запихивая вещи в пакеты, пока я складывал одежду поверх одеял.

— Мы здорово развлечемся! — кричала она. — Возьму тебя в Диснейленд. Устроюсь туда работать — добрую принцессу играть или еще что-нибудь. И ты все время сможешь там быть со мной, тебе же нравится Мики Маус?! Там нам будет лучше, вот увидишь… Я тебе игрушек надарю, сколько твоим опекунам в жизни не купить, придуркам несчастным.

Говоря все это, она расшвыривала вещи по комнате.

— Я сама позабочусь о своем ребенке, мать вашу, скоты! — Что-то ударилось в стену и разбилось. — Будьте вы прокляты!

Наконец все было загружено в машину: пластиковые пакеты в багажнике, на заднем сиденье и у меня под ногами.

— Здорово? — спросила она, открывая банку пива.

— Да, м-м, — все так же в одно слово пробубнил я и зевнул, задирая голову в небо, затянутое густыми непроницаемыми тучами. Машина съехала задом с потрескавшегося тротуара. Насекомые и пыль клубились в свете фар точно сталкивающиеся метеориты.

— Ты мой — и только мой. И катись они все в задницу, будут меня учить, как жить. — Желтые огни дежурных фонарей прощально подмигнули с веранды. — Платить чертовой бебиситтерше по четыре доллара в час — да мне в жизни не заработать таких чаевых в этом сраном городишке. Пошли они к черту.

Она ударила кулаком по панели управления, и я вздрогнул.

— Зато нам пришел почтовый перевод на двести долларов. — Она ухмылялась, уставившись в ветровое стекло, затем повернулась ко мне с загадочным выражением. — И знаешь от кого? — Я промолчал. — Ты просто не поверишь — кто мог выслать нам эти две сотни, — рассмеялась она. — Единственная вещь на свете, которую твой дед ненавидит больше, чем нераскаявшуюся грешницу вроде меня… — она ударила себя в грудь, — это чертово правительство, которое все время учит людей, что им делать со своей жизнью, деньгами и детьми. И самые назойливые учителя — это соцработники. Господь внушил ему к ним особую ненависть.