Миксы

Он занял место подлее неё и уставился в пол.

Лера положила одну ногу на другую. Полуснятая остроносая туфелька болталась на пальцах её ноги и хлопала по узкой пятке. Лера сидела ссутулившись и упершись вытянутыми руками в сидение стула. Её серебристо-сиреневое платье слегка мерцало. Это было единственное холодное пятно здесь – пятно, не тронутое кумачовым отблеском стен.

– Лера, – начал Валерик, – зачем ты так?.. Ну зачем?

– Потому что это инцест... Ну, или похоже на то.

– Значит, со мной похоже, а со Львом - нет? – Валерик поднял голову.

Лера молча смотрела в его близорукие глаза, будто принимая важное решение, а потом, внезапно меняя тему, сказала:

– Принеси мне вина. Красного, сухого.

– Лера, тебе же нельзя! – у Валерика сжалось сердце, и нос под очками покрылся холодной испариной. Он знал, что если Лера решила, она непременно выпьет, и мучился от невозможности удержать её.

– Не указывай мне! – возмутилась Лера, как он и предполагал. – Ты не Лев. Его слово...

Лера не окончила фразу, но Валерик понял. Она всегда слушалась Льва. Валерик уставился в пол.

– Принеси вина! – настойчиво повторила Лера.

– Не принесу, – Валерик сердито помотал головой, рискуя, что свалятся очки, которые едва держались на его плоском, почти без переносицы, носу. – Лера, я не буду в этом участвовать.

Она лишь пожала плечами.

– Знаешь, что сейчас начнется? Тётки-бабушки набегут и начнут кудахтать. И я, между прочим, окажусь виноват, что тебе налил. И ребёнка жалко, он же не виноват, – последнюю фразу Валерик произнёс почти шёпотом, хотя именно эта мысль была для него главной. Валерик не хотел, чтобы Лера снова назвала его занудой.

Лера ещё раз пожала плечами. Валерик знал этот жест и знал упрямый остекленевший взгляд, который появлялся в моменты, когда Лера хотела делать только то, что хотела. Он беспомощно смотрел, как она встала, подошла к столу и взяла пустой стакан. Долго – примерно минуту – Лера смотрела внутрь стакана. Валерику хотелось бы думать, что она решает: пить или не пить, но он прекрасно понимал, что Лера оценивает, достаточно ли он чист. Лера была брезгливой.

Потом она дунула внутрь и потянулась рукой к бутылке красного. Бутылка была пузатая, с высоким вытянутым горлышком, и очень красиво смотрелась в Лериной тонкой руке. Валерик всегда любовался сестрой, когда она делала неправильные вещи, и ничего не мог с собой поделать.

Лера налила себе вина и снова уселась на стул. Она принялась потягивать вино из стакана и снова мотала ногой – но уже расслаблено.

– Я просто пригласил тебя танцевать, – Валерик тоже был упрямым. Раз начав, он должен был договорить, объясниться, выяснить. – Ты сидела одна и ныла, что такая безобразная со своим животом – это ты сказала, не я, я так не думаю – и что тебя никто не приглашает. И я тебя пригласил, чтобы ты не чувствовала себя одинокой. Только поэтому...

– Ой, поэтому, – Лера махнула рукой, и Валерик отчётливо услышал, что тон её помягчал. Лера слегка захмелела: она не сделала ни глотка спиртного за последние полгода, и теперь вино моментально ударило ей в голову. – А то я не вижу, как ты на меня смотришь. Даже сейчас, даже с пузом. А пузо-то, между прочим, Лёвкино!

Валерик отшатнулся.

– Ага! – Лера торжествующе подняла вверх руку со стаканом и выставила указательный палец. – Не любишь Лёвку. Потому что он тебя лучше.

Валерик вскочил.

– Я его люблю. Потому что он мой брат!

– Ну и что? – Лера сделала большой глоток. – Каин и Авель тоже были братья. Ты ведь, как Каин, с радостью бы сказал: "Разве я сторож?.." и бла-бла-бла... Потому что ты на Лёвкином фоне... Ну сам знаешь, как ты смотришься. Ну жалко же... Тебе бы Лёвку убрать не помешало бы. Хотя какой ты Каин? Ты Авель, ты вечная жертва. Просто Лев тебя никогда не прибьёт. Потому что ты такой мелкий, что Лев тебя просто не замечает. Кавель...

Валерик ходил перед ней туда и сюда, пытаясь унять бешенство, ревность и злость. Он подумал, что Лера оговорилась, сказав последнее слово, но тут же понял, что она безудержно икает и прикрывает рукой рот, чтобы вино не полезло наружу. Приступы икоты находили на неё в последнее время, когда живот начал сильно расти, и в этом не было ничего необычного. Валерик с облегчением увидел, как Лера ставит стакан, ещё наполовину полный, обратно на стол, и повел её к туалетам: умыться и продышаться.

Малыш родился перед самым Новым годом, двадцатого декабря. Он был длинный и тонкий и смешно тряс сведенными в полукольцо ручонками перед тем, как разразиться громким младенческим криком. У него был высокий лоб, а подо лбом – крохотное личико с темными щёлочками глаз, чуть выступающим носом и ртом, то маленьким, похожим на начавшую вызревать садовую земляничину, то огромным и круглым.

Валерик подолгу и с интересом разглядывал ребёнка. Его мама ни разу к нему не подошла, нарочито игнорировала, готовилась к Новому году, гремела посудой, ходила выбивать ковры на свежевыпавшем снегу и громко разговаривала, ничуть не боясь разбудить новорожденного.

Лера выглядела усталой и осунувшейся. Она двигалась, как сомнамбула, и лишь раз оживилась, увидев, что Валерик сидит за ноутбуком.

– Ты Л ёве написал про сына? – спросила она.

– Написал, – ответил Валерик.

– И что?

– Пока ничего. Но он ответит, я знаю. Он ответственный.

Валерик хохотнул над неуклюжим каламбуром, приглашая и Леру посмеяться тоже, но она развернулась и ушла. За ней закрылась крашенная белым старая дверь. Прямоугольная резинка, прибитая для того, чтобы дверь закрывалась плотнее, издала негромкое "шшшшш...", скользнув по косяку. Глухо скрипнули за дверью старые половицы.

Валерик, мама, Лера и младенец жили в двухкомнатной хрущобе. Лера с малышом занимали дальнюю комнату. Комната была тёмной и узкой: два метра шириной, или чуть более того. В ней помещались кровать, детская кроватка, небольшой шкаф и стол. Оставшегося места едва хватало на то, чтобы пройти, и на узкой полоске пола лежала вытертая красно-зелёная ковровая дорожка. Лере всегда было плевать на обстановку, и с тех пор, как её мать сбежала, тут почти ничего не изменилось.

Валерик с мамой занимали большую комнату. Комната была проходной, и ночами мать вздыхала каждый раз, когда Лера прокрадывалась, чтобы выбросить памперс или застирать пелёнку.

Ребёнок надрывался, в ванной текла вода, мать ворочалась, Валерик не мог спать. Ему хотелось пойти и помочь. Но как-то утром, на кухне, мать сказала Валерику:

– И, слышь меня, не смей по ночам к ней скакать. Понял? Сама наворотила, сама пусть справляется. А у тебя докторская...

– Ма-ам... Ну какая докторская? – Валерик привычно заныл, но она сделала вид, что не слышит. Для мамы вопрос с докторской был решён, хотя Валерик, всё ещё оставался под впечатлением от защиты кандидатской, и не знал, как подступиться к работе.

На следующий вечер от Льва пришло письмо. Он извещал, что перечислил Лере на счет деньги и что будет поступать так и впредь, а так же упомянул, что отчёты о расходах ему не нужны. О сыне в письме не было ни слова.

На следующий день Лера сходила в ЗАГС и зарегистрировала ребёнка.

– Как назвала? – полюбопытствовала мать, увидев на столе синюю обложку свидетельства о рождении. Лера молча кивнула на документ. Мать не взяла и не открыла. Открыл Валерик. Мальчика звали Валерий Валерьевич Левченко. Мать, заглянув сыну через плечо, охнула:

– Ну и семейка! И маманя – Груня, и папаня – Груня, сам я вырасту большой – тоже буду Груня! Тебя хоть в ЗАГСе-то не обсмеяли, Лерк?

– А это не их дело, тетя Люда, – Лера обиженно повела плечом. "И не ваше", – читалось в выражении её лица.

Валерик ошарашенно смотрел на документ. В семье появился четвёртый Валера.

Стараясь казаться небрежным, Валерик бросил свидетельство на стол. Плотная обложка сильно стукнула по столешнице. Вздрогнули и покачнулись спичечные коробки с образцами миксомицетов.