Малахит

Как фокусник в цирке он извлек из воздуха очередную зеленую дощечку.

— Здесь, — он потряс документом перед носами своих мучителей, — говорится, что в случае моей смерти я завещаю государство Обсидиану. Он же будет принимать решения, пока я буду там. Больше я на эти темы разговаривать не желаю.

Павел выскочил из палатки даже не простившись с Вадимом, и зашагал вперед, туда, где возвышались стены усадьбы, где не стояли люди, и где снег изредка вспарывали пули солдат Веселова, посылаемые для острастки.

Нога тут же провалилась под наст, холодные крупинки посыпались в сапог. Стало мокро. За спиной воцарилась поразительная тишина. Если не оборачиваться, можно было подумать, будто там, позади, только спящий зимний лес. Хрипло каркали вороны, да голые ветки деревьев шумели от порывов ветра. Больше ничего.

Впереди тоже напряжение, тоже тишина.

Усадьба Алмазника. Темные окна. Синие, зеленые, желтые, красные стеклышки витражей. В декоративных башенках, возвышающихся над зданием — темные силуэты часовых.

Павел дернул дверную ручку, и дверь легко открылась. Он прошел вперед, в зал, и только там увидел не тени — живых пока еще людей.

Солдаты по периметру. Много. Боеприпасы, сложенные в центре и несколько человек, готовых все это взорвать. Дети. Много. Большие и маленькие. В центре — высокий и худой молодой человек. Смотрит внимательно и тревожно.

Кто-то положил руку Павлу на плечо, и он повернулся, обливаясь потом от внезапно подступившего страха. Перед ним стоял военный в камуфляже.

— Майор Веселов, — сказал он. — Я здесь главный.

— Король Малахит, правитель государства, — Павел благодаря своему росту смотрел на майора сверху вниз. — Я пришел для того, чтобы лично услышать ваши требования, обговорить детали и убедиться, что с детьми все в порядке.

— Как видите, — Веселов указал рукой на испуганную толпу.

Павел смотрел и видел испуганные детские глаза. Он едва заставил себя вновь повернуться к ним спиной и продолжить:

— Алмазника мы вам вернем. Что же касается признания его законным правителем, то вам стоит посмотреть на него, прежде чем настаивать на этом.

— А что с ним такое?

— Он слегка повредился умом. Не знаю, что послужило тому причиной, но он явно ущербен и интересуется сейчас только своим ускользающим здоровьем. Впрочем, я понимаю, что вам — без лукавства — его назначение было необходимо лишь для того, чтобы обеспечить гарантии безопасности. Я и сам могу дать вам такие гарантии. Я был неправ, не дав вам амулетов раньше, вы ушли бы домой и избавили бы нас от многих неприятностей. У нас уже есть необходимое количество амазонита и в данный момент ювелиры работают над тем, чтобы придать ему нужную форму. Я думаю, что несколько сотен амулетов мы сможем изготовить за день — два.

Павел остановился и выжидательно посмотрел на Веселова. Тот в задумчивости потер подбородок и ответил:

— Ну хорошо. Мы подождем. Но мы все же хотели бы видеть Алмазника.

— Без проблем, я пришлю его вам сейчас же.

— И я хотел бы еще раз указать вам на то, что мы доверяем вам, но в случае попытки нарушить обещания, дети пострадают.

— Я понял. Я хотел бы попросить отпустить со мной самых маленьких заложников. Во-первых, люди там, на улице, взволнованы, они могут не выдержать и натворить бед, а если вы отпустите нескольких детей, это докажет, что вы не хотите ничего плохого. А во-вторых, посмотрите, как устали малыши. Они будут капризничать, плакать, доставят вам множество неудобств.

— Договорились. В обмен на письменные гарантии нашей безопасности.

Малахитовая табличка осталась у Веселова. Павел вышел из усадьбы, обвешанный малышами как лоза — виноградом. Двое самых маленьких на руках, еще десяти было велено крепко-крепко держаться за плащ, и, идя к лесу, король думал только о том, как бы не поддаться желанию побежать или хотя бы сделать широкий шаг. Он шел медленно и спокойно, чтобы не опрокинуть малышей.

Его не сразу увидели — или не сразу поняли, что это он. Толпа волновалась еще какое-то время, потом затихла. А когда он подошел, взорвалась надсадным всхлипом. Что-то закричали, начали оборачиваться, звать, пытались пропустить, но потом подняли над головами и передали вперед одну, двух, трех женщин… Матери — понял Павел. Они обнимали и целовали своих малышей, стоя на коленях перед ними, они целовали и его — руки, край плаща, носок сапога. Он не знал, куда деть себя и тоже встал на колени, обнял за шею одну женщину, погладил по голове ребенка, поцеловал кого-то в пахнущие пряными травами волосы.

Через несколько минут выбрался из этой толпы, и никто уже не заметил его исчезновения. Слезы на глазах высохли, в палатку Павел вошел хмурым и повзрослевшим лет на десять. Здесь было пусто, только сидел в одном углу бормочущий какую-то ерунду Алмазник, да настороженно прислушивались к дядиному бреду Опал и его жена.

Следом за Павлом вошли в штабную палатку члены совета, возбужденные и взволнованные увиденным.

— Поставить десять палаток, — начал отдавать приказания Павел, — привезти из города весь имеющийся в наличии амазонит, немедленно начать работу по изготовлению амулетов.

— Так мы их все-таки отпускаем? — осторожно спросила Бирюза.

— Нет, — ответил Павел и, пытаясь унять дрожь в руках, опустился на табурет.

Справившись с собой, он встал и сказал, пытаясь быть по-королевски официальным:

— Уважаемые члены королевского военного совета, господа. Как вы знаете, мы рассмотрели требования вражеской армии и нашли, что они вполне выполнимы. Но, по законам нашей страны, каждый из этих солдат — преступник и каждого должно судить и наказать. Они убивали наших братьев, они грабили наши дома, они украли наших детей и должны ответить за это. Они обещают отпустить всех до одного и не причинять никому более вреда, но за прошлые преступления они ответить обязаны. Эти ублюдки направили на детей оружие. Они обложили их взрывчаткой в надежде, что мы не пойдем на штурм. Дети напуганы. Их страх и наши слезы нуждаются в искуплении.

Павел замолчал. Он почувствовал, что волнение прошло, и он способен принимать решения.

— Прошу вас, господа, — произнес он уже обычным, без пафоса, тоном и первым уселся за совещательный стол.

— Первым делом хочу попросить вас, Авантюрин, переправьте в Торговцы Выродка. Пусть развлекаются. Смотрите, чтобы он со страху не сбежал — они бояться подвоха. Амулеты будем делать по-настоящему — пусть думают, что мы готовы их отпустить. В крайнем случае, отпустим на самом деле — дети важнее. Теперь о том, как будем действовать. Обрушить дом нельзя — там все вперемешку, и дети, и солдаты, плюс взрывчатка. Стрелять нельзя тоже — кто-нибудь успеет все взорвать. Какие будут предложения?

Предложений почти не было, разве что самые фантастические. Через час Павел встал и сказал:

— Отдыхайте пока. У нас есть два дня, чтобы подумать. Но видимо, придется отпускать.

Ему было гадко. От ненависти тошнило. Он не хотел отпускать солдат, но не видел иного выхода. Павел вышел из палатки, и, знаком отпустив назначенных Авантюрином телохранителей, пошел в лес по протоптанной крестьянами тропе. Он шагал широко, смотрел, как вырывается изо рта пар. Глаза болели — то ли от подступающих время от времени слез, то ли от белизны снега, на фоне которого тусклая зелень еловых ветвей казалась черной. Спускались ранние декабрьские сумерки и Павел хотел уже идти обратно, когда заметил, что уже не один. Кто-то маленький семенил рядом. Павел опустил глаза и увидел Кабошона. Не удивительно, что, занятый своими мыслями, он не заметил его сразу — старик лысиной едва доставал ему до локтя.

— Ты выслушаешь меня? — спросил Кабошон.

Павел подошел к стоящим в ожидании людям — они стояли уже целый день и продолжали стоять в темноте, не разжигая костров, не требуя еды — и заговорил. Говорил он так тихо, что слышать его могли лишь несколько человек, но слушая, они серьезнели, их настроение передавалось дальше, слова Павла тоже передавались дальше, толпа затихала.