Страница 56 из 133
Характерно, что данные персонажи также относятся к разряду заложных покойников, не изживших своего века: «Майкэ ходэли, купалися и на бэрэг выходэли, вэгрювалэся, спэвалэ. Така звичайна людэна, алэ в ний плэчиў нэ було, усё видно усэрэдэни… Мать родит ребенка, задушит его и кидае его — стачча, кажут, и майка з тех» (Ясень, рожнят. ив. — фр.; КА, 1988, зап. автора). «Поветрули дйўкы таки, косати, косы у них вэлыкы, дужэ файни, спиваjут… То та повитруля причепаjеца до чоловека… Повисица диўка, то она с того получйjеца, тота повитруля» (Пилипец, меж-гор. зак.; КА, 1991, зап. Е. Чекановой). «Витрэнэцэ — диўчатэ дужә красәвә, шо хлопцәў причаровәвалә. [Они] з потоплэникоў. Та, шо д'ивчэна утопәлас'а, то з нәй робәца витрәнәцә. То витрэница — русалка. То одно и тож. А ти витрәнәцә в дуплах живут, а русаўкә в водах. Их [витрениц] можно побачәтә, шо они роздэваjуца, шо трэба одэг их найтә, то вона придә до тэбэ. Оно роздэвалэсь, танцювалә, спәвалә. Шо волосйе было доўго, зэлэнэ — то витрэнэца» (Тисов, долин, ив. — фр.; КА, 1988; зап. автора). «Бисиця. То жынка… То jакось моей мамы дід росказываў, шо даўно сам бачыў ті бисицы. То она показывается йак діўчына та и ўсё. Шо даўно пшоў чоловик у лис, так она показалася, шо он у нэй улюбәўся и за ней ходыў, и она за ним ходыла. И он прийдэ до хаты, и у хати так посыдыт, посыдыт и далэ туды у лис. И ходыў цэло лито. [Люди] самы сэбэ думают: шо з чоловиком стало, що цэ он туда ходыт? Можэ он там заболил, можэ на голову шо? и так збралыся люды, сусиды просто. [Приходят] они у лис, там така смэрэка [вывернутая], там глэна така, там коринья такэ, вин туда залезйjе, и она приходэ, и то, шо она ўжэ зловэла, достає… [Люди забрали этого человека домой и не выпускали его из хаты]. Так она ходыла доколо хаты, так верещәла коло хаты…» (Самаково, путил. черновиц.; КА, 1987; зап. автора).
Сюжеты о любви подобных персонажей с мужчинами имеют довольно точные параллели в южнославянских традициях. Близость карпатских персонажей типа витреницы сербским и болгарским самовилам и самодивам отмечал еще Ф. Потушняк: «Видимо, с представлениями о поветруле соединились представления о лесных женах (укр. Маня, чеш. Matoha; divé zeny, dziwie zony, div je dev oj ke, divíte žena) и о вилах. Общие признаки: крылья, возможность жениться, рождение детей от смертного человека, способность поднимать бурю и ветер, любовь к пению и пляскам, пребывание на вершинах гор, необыкновенная красота» (Потушняк, 1940).
Добавим еще несколько сходных черт, объединяющих карпатские и южнославянские персонажи. В балканских поверьях также присутствует представление, хотя и значительно ослабленное, о связи самовил с заложными покойниками: вилы происходят из проклятых дочерей Адама и Евы, а также из обычных девочек, украденных вилами (СМР, 67). Согласно болгарским верованиям, самовилы живут под корнями деревьев (Георгиева, 1983, 112–113; в уже цитированной гуцульской быличке бисица живет под корнями вывернутой пихты: «там така смэрэка [вывернутая], там глэна така, там коринья, такэ, вин туда зaлeзаje, и она приходэ»).
Карпатский и, слабее, балканский материал позволяют сделать вывод о происхождении демонических существ, домогающихся земной любви. Это в основном персонажи, принадлежащие к разряду заложных покойников, умерших неестественной или преждевременной смертью. Это люди, «что ушли недолюбив…» и поэтому после смерти «доживающие» свой неизжитый земной срок.
Для мифологического любовника характерны все черты демона, и в первую очередь оборотничество — он только прикидывается настоящим человеком: «бо нечисты, то сатан присох ся, дух святый з нами, проаў бы» (Луги, зак. рах.); «Вин переводится йак чоловик знайомый, и так обманывает людей» (Головы, верхов, ив. — фр.). «Так он перекинеца и станет йак чоловик» (Рясное емельч. жит.). Появляется такой персонаж путем, обычным для всей нечистой силы — через места, символизирующие открытую границу между «этим» и «тем» миром: «Ун прийшоў з комина и вихром спустыўся» (Худлево, ужгор. зак.; КА, 1988).
Ведет себя такой персонаж как типичный ходячий покойник: ходит по дому, гремит, стучит домашней утварью, выполняет по ночам хозяйственную работу (эта черта позволяет сблизить мифологического любовника с чёртом-слугой, поверья о котором весьма распространены на Карпатах): «[Умерший муж] приказуваў, што вин буде усё робыты (бо нечысты, то сатан присох ся, дух святый з нами, пропаў бы). И так сусида [видит], шчо вин ходэ. Ночью бида зробыт, встанут, у неj пороблэно» (Луги, рах. зак.; КА, 1989).
Такой же мотив встречается и в восточнославянской традиции: «Казали, к етим ведьмам лятав змей. И ён змей етот им ўсе богатство носиў» (Челхов, клим. брян.). Ср. любопытное свидетельство из Белгорода середины XVIII века, ставшее предметом синодального разбирательства: некто Федор Щедров «говорил слова, якобы живет змей и летает тогож белгородского президента Осипа Селиванова сына Морозова с женою ево, и носит к ней тот змей летаючи немалое богатство деньги, злата и серебро и жемчуг, отчего оной Морозов обогател, и оборачивается оная нечистая сила человеком оной жене, а как прилетает, то онаго Морозова обмертвит, а притом свидетели были…» (Никольский, 1895, 494–495).
При этом такой любовник, как и любой мертвец, может «утянуть» за собой все хозяйство: «Коли перелестник перелетить понад чию хату, то з того господарства нічого не лишить ся, воно зведеть ся ні на що» (Гнатюк, 1912, 2, XXXIII).
Потусторонняя природа такого «любовника» обнаруживается при сопутствующих обстоятельствах: «Умэр чоловик, а она [жена] горевала, и зачал чоловик ходить. И сплять. Мэртвый прынис яблок чэрвоных, она рано подывилася — то кизяки киньскы» (Новоселица, межгор. зак.; КА, 1987, зап. И. Двойнишниковой и автора). Такой любовник «дужэ студэний», исчезает он после пения петухов (Онищук, 1909, 84). Он обычно запрещает рассказывать о своих посещениях — черта, общая для карпатского и балканского ареалов.
Неестественность, аномальность возникающих между человеком и демоном отношений отражается и в глаголах, которые их описывают: «летучие прикачиваются от думы и горя» (нижегор.; Зеленин, 2, 784). «Ни чоловикови за жинкою, ни жинци за чоловиком ны годыцця плакать, бо прыплачешь змия» (елисаветград; Из народных уст, 153). «Так голосила за ним, плакала, шчо він присох» (Луги, рах. зак, КА, 1989). Также говорят не о естественно возникающей любви, а об искусственно вызванной магическими средствами помимо воли партнера. Ср. присушить, присушка — о вызывании такой любви.