Страница 38 из 133
Для женщин в период «нечистоты» существовали запреты на определенные виды работ, вызванные уверенностью в негативном влиянии таких женщин на все, к чему они прикасаются. Приведу примеры подобных запретов, записанные в основном во время полевых исследований: «в сад не ходить, яблок не собирать»,[305] «не сажать картошку и вообще ничего не сажать — будет «коростовое»,[306] «грядки не поливать».[307] Обычным был запрет прикасаться в это время к хлебу (муке, тесту, зерну). «В настоящее время, — писал корреспондент из Орловской губернии, — в некоторых семьях есть еще обычай не позволять женщине в период месячных очищений лезть к деже и вообще ухаживать за хлебом».[308] Корреспондент из Владимирской губернии в числе прочих запретов называет запрет резать хлеб.[309] По представлениям жителей Никольского уезда, родильница до церковного очищения[310] «считается такою нечистою, что ей не только не дают пить крещенскую или освященную во время молебствия в деревенский праздник воду, но не позволяют даже до «банной» молитвы (в день крещения ребенка) ни обряжаться, ни прикасаться к хлебу, ни доить коров. До «чистой» молитвы в 40-й день ей запрещается ходить в амбар»,[311] а жители Орловского уезда Вятской губернии до «6 недель роженицу как поганую не допускают до доения коровы и до квашни. Она не может стол накрыть и со стола убрать».[312] Поскольку в системе народных ценностей хлеб — предмет сугубо чистый и священный, то приведенные запреты можно считать аналогичными приведенным выше запретам касаться предметов христианской атрибутики. По широко распространенной традиции, женщины с родильной или месячной кровью не допускались к общей трапезе, особенно строго этот запрет соблюдался у старообрядцев.[313] Существуют свидетельства о том, что в это время женщина не должна была прощаться с покойником.[314] Учитывая повсеместное отношение к женщинам с очистительной кровью и к покойникам как к сакрально опасным, можно предположить, что запрет этот был распространен более широко.
Сорокадневный очистительный срок был нормой для православных крестьянских женщин, живущих регулярной религиозной жизнью под контролем церкви. В то же время у некоторых старообрядческих групп нарушение религиозного контроля и религиозных традиций приводило подчас к тому, что верующие женщины начинали ориентироваться лишь на наличие у нее действительной нечистоты. При этом, как это часто бывало, религиозно-нравственное основание своих поступков они искали и, конечно, находили в Евангелии. Вот, например, рассказ пожилой старообрядки (поморское согласие) из деревни Курья Коми АССР. Религиозные запреты, связанные с родами и послеродовой нечистотой, называемые здесь «кашей», соблюдались очень строго. Живущие «в вере» старики в течение 40 дней не заходили в дом, где произошли роды, и тем более не вступали в контакт с роженицей. Наша рассказчица через 3 недели «пошла к соседям, там бабка была, крепко молилась. И сидел у нее грамотный человек. Писание читал. Его спрашивают, можно ли мне войти, а он на это у меня спрашивает: «Сколько у тебя, Микифоровна?» Я ему говорю: «Три недели». А он говорит: «Нет на тебе уже никакой каши, заходи послушай Писание». Он-то знает, что там, в Писании, сказано, сколько каша длится».[315] В то же время сама роженица в течение 40 дней, и особенно до крещения ребенка, в силу своей нечистоты и частичной изоляции от привычных средств христианской защиты считалась особенно уязвимой (как говорили, в это время «у Господа ее могила пола»). В повседневной жизни это сказывалось в стремлении изолировать ее от посторонних. В некоторых местах, кроме обычных опасений порчи или сглаза, считали возможным нанесение женщине вреда через ее послеродовые очищения. Так, в Ярославской губернии верили, что в «течение 40 дней дьявол крадет с пеленок кровь, потому пеленки следует мыть в избе, а не в реке».[316]
С ранних веков христианства на Руси священнослужителей волновала проблема соотношения женской нечистоты с христианскими требованиями чистоты и святости. Постепенно церковь выработала единые правила, позволяющие совершать положенные таинства в случае угрозы смерти «нечистой» женщины. Тем не менее еще и в XIX веке многие священники на местах, приходя к умирающей женщине, имеющей месячные или родовые очищения, сомневались в возможности совершить положенное таинство причащения. В «Руководстве для сельских пастырей» неоднократно говорится о том, что «многие священники, по неписаному ли преданию или по собственному умозаключению, будучи призваны к одру болящих, в том числе к больным женщинам в состоянии обычных регул дали после родов», отказывают им в таинстве причащения, в то время как «несправедливо лишать их последнего, когда есть опасность близкой смерти».[317]
Наличие или отсутствие месячных очищений определяло, особенно в отдельных обрядовых ситуациях, половозрастное деление женского общества. Так, само по себе наступление регул не делало девушку постоянно «нечистой». Поэтому, например, в обрядах опахивания, когда женщины объединялись прежде всего по принципу «чистоты», главными участницами становились девушки и пожилые вдовы. Иным был взгляд на замужнюю женщину: греховность половых отношений и регулярные месячные очищения заставляли относиться к ней как к потенциально нечистой. Это очевидно следует из описаний русских обычаев, связанных с повивальной бабкой. Таковой, по общерусскому обычаю, могла быть лишь женщина пожилого возраста, и притом «не имеющая на себе», «не носящая детей».[318] Такие же требования церковь предъявляла и к просвирням.[319] В то же время существовали специфически «женские» праздники, на которые собирались женщины детородного возраста. Например, таковым было празднование «бабьих каш» на второй день Рождества Христова в день Собора Пресвятой Богородицы или празднование дня Жен-мироносиц (как их назвали в Смоленской губернии «Мироностье», «Маргоски», «Бабий брык»), на которые ни девушки, ни пожилые женщины не приходили.
Народная нравственность регулировала до известной степени и интимные отношения. Половой акт рассматривался как греховное действо, требующее от супругов, особенно от женщины, соблюдения особой гигиены. Так, «по совершению акта оба должны каждый раз обмыться во дворе. Если же женщина не обмывшись будет доить корову, то молоко у коровы испортится или не будет молока».[320] По воспоминаниям пожилых женщин, их матери обязательно имели по 2 рубашки — ночную и дневную. «Утром нужно встать, обмыться, тогда одеть дневную, — говорили они. — И прежде чем кормить ребенка, нужно и самой омыться, и грудь обмыть, иначе вся грязь на ребенка сойдет, неблагочестивый будет, от Бога отойдет».[321] Одной из причин выкидышей считалось греховное поведение женщины, пришедшей в церковь «не обмывшись».[322] Очистительные обмывания женщина должна была совершать и при отсутствии интимных отношений ввиду ее постоянной нечистоты, особенно если ей предстояло идти в церковь или касаться христианских святынь дома. Интимные отношения с женщиной переносили «нечистоту» и на мужчину. Поэтому если он, например, собирался идти в лес и там ночевать, то накануне ему «не следовало сообщаться с женой или подругой, а то нечистый задушит в лесу, он не любит поганых». Но если это случилось и необходимо ночевать в лесу, то «под лежание себе клади топор острием наружу, без топора не ложись».[323] Еще в XII в. новгородский священник Кирик составил своеобразный календарь для супругов, в котором, в частности, утверждалось, что дети, зачатые под «пяток, субботу или воскресенье, будут больными или преступниками». Также церковь исключала и возможность интимных отношений с женщиной в период ее нечистоты.[324] Эти запреты, не предусматривавшие (во всяком случае, по церковному учению XIX в.) каких-либо конкретных наказаний за их нарушение в земной жизни, оказывали постоянное влияние на культуру интимной жизни мирян. Причем народное воображение само подсказывало возможные варианты возмездия. Так, в народе говорили, что совокупление с женщиной по средам, пятницам, праздникам и во время ее месячных очищений приведет к тому, что дети «родятся черными».[325] Такими же греховными считались и супружеские отношения с роженицей в течение 40 дней после родов.[326] Близость с женщиной, имеющей «на себе», таила особую опасность для мужчин. Жители Владимирской губернии, по сообщению Г. К. Завойко, «после общения с женщиной, чтобы не оставалось следов, моются, «помилуй Бог, если не помывши. Божья воля (гроза) убьет». Очевидцы из крестьян рассказывали уморительные случаи, как такие непомывшиеся иногда версты за три сломя голову убегали с места работ домой, завидя приближающуюся грозу, чтобы «оградиться» — то есть помыться: такие лица, по выражению крестьян, «как дьяволы, грозы боятся».[327] В этнографических описаниях нам встретились лишь две суеверные приметы, как бы выпадающие из общей массы сообщений и имеющие, по-видимому, сугубо локальный характер: «если во время месячных очищений совокупляться с мужчиной — обязательно забеременеешь»,[328] «ребенок, зачатый под «краску», будет красив, под праздник — урод».[329]
305
Псковский отряд ИЭИА РАН. 1981 г. Л. 65. Островский р-н.
306
Там же. Л. 45. Себежский р-н.
307
Там же. 1982 г. Л. 17. Великолуцкий р-н.
308
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 1019. Л. 12. Орловская губ., Карачевский у.
309
Там же. Д. 65. Л. 4. Владимирская губ., Шуйский у.
310
Очищение роженицы шло постепенно в течение 40 дней, начиналось с чтения ей специальной молитвы, крещения ребенка, обряда «размывания рук». Полностью очистившейся женщина считалась после принятия очистительной молитвы на 40-й день. Длительность запретов и их характер имели местные и конфессиональные различия, например, у старообрядцев они и на рубеже XX в. были строже, чем у православных, и во многом зависели от внутреннего распорядка жизни каждой семьи.
311
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 307. Л. 18. Вологодская губ., Никольский у.
312
АГО. Ф. 12. On. 1. Д. 12. Л. 39.
313
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 1019. Л. 12. Орловская губ., Карачевский у. Корреспондент подчеркивал, что запрет этот «существовал раньше, лет 50 назад». Также см.: На путях из земли Пермской в Сибирь. М., 1989.
314
РЭМ. Ф. 7. Оп.1. Д. 359. Л. 18. Вологодская губ., Тотемский у. Костромской отряд ИЭИА РАН. 1986 г. Л. 17.
315
Пермско-Печорский отряд ИЭИА РАН. 1983 г. Л. 53об.
316
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 1752. Л. 29 Любимский р-н. У украинцев Подолья в течение 40 дней женщина не отходила от хаты — «страшно, у нее нет души» — и, куда бы ни пошла, должна была иметь за поясом нож (Казимир Е. Е. Из свадебных обрядов Подольской губернии).
317
Руководство для сельских пастырей. Киев, 1861. № 20. С. 40.
318
Cм. подробнее: Листова Т. А. Русские обряды, обычаи и поверья, связанные с повивальной бабкой // Русские. Семейный и общественный быт. М., 1989.
319
Смирнов С. Древнерусский духовник. М., 1913. С. 119.
320
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 65. Л. 5. Владимирская губ., Меленковский у.
321
Тамбовский отряд ИЭИА РАН. 1984 г. Л. 53. Кирсановский р-н.
322
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 1058. Л. 1. Орловская губ. и у.
323
Шустиков А. А. По деревням Олонецкого края // Известия Вологодского общества изучения северного края. Вологда. 1915. Вып. 2. С. 102.
324
Смирнов С. Указ. соч. С. 118.
325
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 603. Л. 15. Нижегородская губ., Макарьевский у.
326
Там же. Д. 826. Л. 15. Ярославская губ., Борисоглебский у.; Псковский отряд ИЭИА РАН, 1982. Л. 15. Великолуцкий р-н; Пермский отряд ИЭИА РАН, 1981 г. Л. 67. Пермская обл.
327
Завойко Г. К. Верования, обряды и обычаи великороссов Владимирской губернии // ЭО. 1914. № 3–4. С. 172.
328
РЭМ. Ф. 7. On. 1. Д. 1411. Л. 6. Псковская губ., Порховский у.
329
Там же. Д. 1752. Л. 25. Ярославская губ., Любимский у.