Страница 16 из 133
Тезис о том, что образ женщины как источника и носительницы сексуального удовольствия был едва ли не центральным в православной и вообще христианской этике, давно уже стал трюизмом. Большинство Отцов Церкви, а вслед за ними — составителей учительных текстов, всерьез полагало, что в массе своей женщины изначально более сексуальны, нежели мужчины. На Руси даже библейского Змия-Искусителя изображали подчас в виде женщины-Змеи, фантастического существа с длинными вьющимися волосами, большой грудью и змеиным хвостом вместо ног.[115] Полагая, что в браке именно «жены мужей оболщают, яко болванов», что любая «жена (женщина. — Η. П.) от Диавола есть», авторы проповедей регламентировали интимное поведение женщин с большей строгостью.[116] В многочисленных и разнообразных «беседах» о «женской злобе» (точнее — о зле и «неистовстве», вносимых женщинами в жизнь мужчин), злые жены неизменно представали (как и в аналогичных западноевропейских текстах)[117] ярким олицетворением нравственных пороков, «прелюбодейницами», «блудницами», для которых «любы телесныя», те. физиологическая основа брачного союза, представлялась более существенной, нежели основа духовная. Попытки женщин усилить свою сексуальную притягательность — использование косметики, притираний, нескромные движения — «вихляния» и соблазняющие жесты, в том числе подмигивания — «меганье», — неизменно именовались в православных текстах «дьявольскими», а сами женщины — «душегубицами», «устреляющими сердца» доверчивых мужей.[118]
Разумеется, в канонических сборниках вопрос об удовлетворенности самой женщины интимными отношениями, достижении ею оргазма рассматриваться не мог:[119] секс сам по себе уже считался «удоволством».[120] Единственным оправданием этого «удоволства» для женщины — в глазах древнерусских духовников — было частое рождение ею «чад» и пополнение, таким образом, числа благочестивых христиан.
Не только поздний фольклорный материал, выявляющий трезвое отношение крестьян к супружеской сексуальности («Дородна сласть — четыре ноги вместе скласть!», «Легши сам-друг, будешь сам-третей», «Спать двоим — быть третьему», «У двоих не без третьего» — записи XVII в.),[121] но и сопоставительный анализ православных назидательных текстов XV–XVII вв. с более ранними, XIII–XIV вв., позволяет ощутить смещение акцентов. Речь идет о постепенном отказе от категорического осуждения любых проявлений чувственных желаний и о вынужденном согласии на терпимое отношение к супружескому сексу, медленном избавлении от страха того, что любовь к ближнему может заслонить главную цель жизни (заботу о спасении души) к вынужденному признанию самоценности целомудренной любви. Речь могла идти, разумеется, лишь о любви платонической, нечувственной.[122] Один переписчик учительного сборника, полного всевозможных «богоугодных» запретов и воспевающего аскезу, приписал в сердцах на полях: «Горко мене, братие, оучение! Месо велит не ясти, вина не пити, женне не поимати…»[123]
Действительно, интимная жизнь любого человека, в том числе супругов, если она подчинялась церковным нормам, формально должна была быть далеко не интенсивной. На протяжении четырех многодневных постов, а также по средам, пятницам, субботам, воскресеньям и церковным праздникам «плотного дие творити» было запрещено.[124] Требование это показалось одному из путешественников-иностранцев XVII в. трудновыполнимым.[125] Да и частые детальные описания нарушений подобного предписания (названные в епитимийных сборниках «вечным грехом») создают впечатление о далеко не христианском отношении прихожанок к данному запрету.[126] Отношение к сексу как «нечистому», «грязному» делу заставляло церковных деятелей требовать непременно омовения после его завершения — что совпадало и с элементарными гигиеническими требованиями.[127]
Общим термином для «нормального», вынужденно-разрешенного супружеского секса в древнерусских и московских епитимийниках было съвокупление. Простота и обычность акта совокупления рано вошла в народную поговорку.[128] Но наказаниями за малейшее отступление от введенной проповедниками «нормы» пестрят тексты всех исповедальных сборников, в частности, за «невъздержание» подобного рода после принятия причастия (50 дней поста) и за соитие в постные дни.[129] Желая победить «соромяжливость» (стыдливость) прихожанок, исповедники требовали точной информации обо всех прегрешениях и в то же время, противореча сами себе, полагали, что «легко поведовати» может только морально неустойчивая злая жена.
К началу Нового времени отношение к «соромяжливости» женщины ужесточилось. С внедрением церковных представлений о целомудрии стали считаться предосудительными любые обнажения и разговоры на сексуальную тему, а в исповедных сборниках не только не прибавилось казусов и исповедных вопросов, но и имеющиеся были сокращены и унифицированы.[130] Реже стали встречаться запрещения супругам «имети приближенье» по субботам (ранее сексуальные отношения в ночь с субботы на воскресенье часто вызывали протест церковнослужителей как любой грех, совершенный в праздничный день), исчезло требование воздержания по средам и пятницам. Изменилась «мера пресечения» для тех, кто, «помыслив» о греховных плотских удовольствиях, не совершил ничего из воображаемого («не сътворил ничто же») — исповедник настаивал вместо прежних многодневных постов всего лишь на 40 земных поклонах.[131] Даже за съблазнение во сне предписывалось лишь «помолиться да поклониться» и не налагалось запретов «в олтарь влазати».[132]
Регламентация интимной жизни женщин стала менее мелочной, но не менее строгой: так, в XVI в. в назидательных сборниках появилось требование раздельного спанья мужа и жены в период воздержанья (в разных постелях, а не в одной, «яко по свиньски, во хлеву»),[133] непременного завешивания иконы в комнате, где совершается грешное дело, снятия нательного креста.[134] В то же время стремление избежать богопротивного дела дома заставляло «нецих велми нетерпеливых» «женок» совершать его в церкви со священниками. Вероятно, это не казалось средневековым московитам кощунственным. Об этом говорит и то, что наказание женщин за этот проступок не было строгим.[135]
В отличие от Запада, в православных учительных текстах не было и не появилось запрещений «любы телесной, телесам угодной» во время беременности женщины.[136] Зато достаточно жестким оставалось введенное еще во времена первых переводных учительных сборников запрещение вступать с женой в интимный контакт в дни ее «нечистоты» (менструаций и 6 недель после родов). Несмотря на положительное влияние этой рекомендации на здоровье женщин, «подтекст» ее был отнюдь не гигиенический. Женщина считалась «ответственной» за временную неспособность к деторождению, любое же кровотечение могло означать самопроизвольный или, хуже, специально инициированный аборт (отсюда — требование немедленно покинуть храм, если месячные начались у нее в церкви).[137]
115
Брюсова В. Г. Русская живопись XVII века. М., 1984. № 115; Вгипdage J. A. Carnal Delight: Canonistic Theories of Sexuality // Proceedings of the 5th International Congress of Medieval Canon Law. Salamanca, 1976. P. 375–378.
116
Жарт XVII в. II Державина O. A. Фацеции. M., 1962. C. 45. Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Λ. 174 л.
117
d'Alverny M. — H. Comment les théologiens et les philosophes voient la femme // Cahiers de civilisation médiévale. XXe a
118
Требник 1580 г. // ΗΜ. SMS. № 171. Λ. 252 п.
119
Примечателен сам подход к этому вопросу проповедников, рекомендовавших женщинам «поучаться» «самим себе доволным быти» — в смысле находить удовольствие в самом факте брака, наличия семьи, а не в «похотях телесных». См.: Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 159 л.
120
«Удоволство от Бога ведано [с] человеком совокуплятися» было противопоставлено Григорием Котошихиным (2-я половина XVII в.) «удоволству» принадлежать к царской семье: вторым он объясняет несчастную личную жизнь царевен. Подробнее см.: Пушкарева Н. Л. Женщина, семья, сексуальная этика в православии и католицизме // Этнографическое обозрение. 1995. № 5. Из греческих текстов при переводе на Руси изымались все «неполезные» сюжеты и сцены, к которым относились и любовные (См.: Белобородова О. А., Творогов О. В. Истоки русской беллетристики. Л., 1970. С. 192).
121
С-ІІ. № 248, 700.
122
«Иже хулит женащегося или за муже идущую — а они суть добрии и вернии, — да есть проклят!» (Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 168 п., 206 п. — 207 л.) В учительной литературе XV–XVI вв. появились призывы к супругам «зьдраво человечьство хранити в единой женитьбе сущще», уверения в том, что «любовь — суть мира, плод многаа жизнь…». См.: Требник XVI в. // HM. BNL. № 246. Л. 165 п.
123
Требник XV–XVI вв. // HM. SMS. № 378. Л. 174 л.
124
См., напр.: ЖРД. С. 86–89; Требник XVI в. // HM. BNL. № 246. Л. 158 л.; Требник 1580 г. // HM. SMS. № 171. Л. 250 л., 258 л.
125
Miége G. A Relation of Three Embassies from his Sacred Majestie Charles to the Great Duke of Muscovite, the King of Sweden and the King of Denmark. London, 1969. P. 74.
126
МДРПД. C. 43, 67, 116, 207. Даже (и особенно!) в царской среде этот запрет соблюдался. См.: Котошихин Г. Указ. соч. С. 10; Исповедь. С. 273–279. См.: Flandin J. — L. Un temps pour embrasser. Paris, 1983. P. 56–57. Весьма реалистичным выглядит мнение новгородского епископа Георгия, считавшего, что «добро удержатися», но «аще ли не можета», «не ублюлися» — «в своей бо жене нетуть греха» (РИБ. С. 43).
127
Отрицали необходимость омовения после супружеской связи лишь еретики, например, Феодосий Косой. См.: Об умствованиях Косого. Из «Многословного послания» Зиновия Отенского. Подг. текста, перевод Я. С. Лурье. // ГІЛДР. Середина XVI в. М., 1985. С. 235–236.
128
В записях пословиц XVII в., сделанных П. К. Симони: «У мужа толсто, у жены широко», «Детина глуп — а пехает все вглубь», «Пехай рогатину в бабью телятину». — См.: С-ІІ. № 555, 719, 1177.
129
МДРПД. С. 43, 67, 116, 207.
130
Тот же процесс шел на Западе. См.: Matthews Gneco S. F. La retour de la pruderie II Duby G., Perrot M. (Dir.) Histoire des femmes en Occident. Paris, 1991 (далее — HdF). V. III. P. 76. Утверждение A. И. Клибанова о том, что уже в конце XV — начале XVI в. «с чувственного опыта была согнана мрачная тень греха» (Клибанов А. И. Реформационные движения в России в XIV — первой половине XVI в. М., 1960. С. 352), представляется «подтягиванием» России к ренессансному Западу. «Ничто же пред очесы человеческими обнажит еже обыкновение и естество сокровенно имети хочет» (Епифаний Славинецкий. Гражданство обычаев детских // Антология педагогической мысли Древней Руси и Русского государства XIV–XVII вв. М., 1985. С. 330).
131
Требник XVI в. // HM. BNL. № 246. Л. 162 п.; Требник 1580 г. // HM. SMS. № 171. Л. 263 п. В том числе в случае эротических снов: Там же. Л. 159 п. Если в подобной ситуации окажется поп — наказание 150 поклонов и «да не литургисает» (то есть служить в такой день он не должен). См.: Там же. Л. 253 л.
132
Требник XVI в. // HM. BNL. № 246. Л. 159 п.
133
МДРПД. С. 51, 65, 241; Исповедь. С. 92, 145, 148, 151, 161, 279; раздельное спанье могло быть осуществлено лишь в домах элиты; особо строго к требованию «опочивать в покоях порознь» относились в царской семье (См.: Котошихин Г. Указ. соч. С. 157); простой народ спал «на печи, рядом мужчины, женщины, дети, слуги и служанки, под печами мы встречали кур и свиней» (Олеарий А. Указ. соч. С. 203, 222).
134
Требник 1606 г. // Collection of Printed Slavonic Books. University of Toronto. № 49. P. 671; Русский требник. XVI в. // HM. BNL. № 246 (103). Λ. 135.
135
Сексуальный грех в церкви считался даже менее предосудительным, чем «упьянчивый» священник (Памятники старинной русской литературы. T. IV. СПб., 1862. C. 149). В «Повести о Тимофее Владимирском» юная прелестница совершает в церкви «блудный грех» с исповедующим ее священником: «не могши терпети разгорения плоти своея», священник «пал на девицу» прямо в храме, но покаялся и был прощен митрополитом (Русские повести XV–XVI вв. М., 1958. С. 292–294). За подобное преступление во Франции совершившие его подвергались остракизму и быть «прощены» не могли (Maurel Ch. Structures familiales et solidarités linagères à Marseille au XV siècle: Autur de l'ascension sociale des Forbin // A
136
Яковлев В. A. К литературной истории древнерусских сборников. Опыт исследования «Измарагда». Одесса, 1893. С. 57–59; Flandňn J. — L. Un Temps pour embrasser: Aux origines de la morale sexuelle occidentale (VI–XI ss.). Paris, 1983. P. 13–15, 82.
137
Требник 1580 г. // HM. SMS. № 171. Λ. 266 л. (наказание — 100 поклонов); то же в католических странах: Flandrin J. — L. Un Temps pour embrasser… P. 73–82. Однако примечательно: осужденную на казнь беременную женщину в Московии не подвергали наказанию до родов и 40 дней после них. См.: Законодательные акты Русского государства второй половины XVI — первой половины XVII в. Л., 1986. № 244. С. 179.