Страница 13 из 35
[11]
Но Жанна еще не была во власти англичан. Она находилась в руках Жана Люксембургского, и лишь один человек, кроме него, имел бесспорное право распорядиться ее судьбой. Этим человеком был герцог Бургундский, который в качестве сюзерена Жана Люксембургского мог затребовать пленницу к себе.
Он не сделал этого. Филипп предпочел оставить Жанну у своего вассала. Не ответил он и на письмо Парижского университета от 26 мая. Почему? Не потому ли, что сам еще не принял окончательного решения относительно дальнейшей судьбы Жанны?
Проницательный политик, он великолепно понимал все значение разгрома англичан в долине Луары и последовавших за этим разгромом военно-политических успехов Франции. В его глазах дело Англии было безнадежно проигранным, а полная победа Франции представлялась лишь вопросом времени. Блюдя свои интересы, он начал исподволь высвобождаться из английской упряжки. Начиная с лета 1429 г. в политике Филиппа Доброго заметна осторожная тенденция сближения с Францией. Первым шагом в этом направлении было августовское перемирие. Оно оказалось, правда, недолгим, но и после возобновления военных действий дипломатические контакты между Бургундией и Францией не прекращались. Роль посредника взял на себя савойский герцог Амедей.
25 мая 1430 г. - через день после пленения Жанны - Филипп пишет из лагеря под Компьенем письмо Амедею, в котором просит выяснить, насколько серьезны намерения французского правительства начать мирные переговоры. В конце он сообщает о взятии в плен «той, кого они [«арманьяки»] называют Девой». Адресованное герцогу Савойскому, письмо это предназначалось для Карла VII. Его дата и содержание свидетельствовали о том, что Филипп связывал в какой-то мере дальнейшую судьбу пленницы с ответом Карла. Он делал ставку на Жанну в той политической игре, которую намеревался вести со своим кузеном, королем Франции.
Амедей немедленно переслал копию этого письма в Жьен, где находился тогда французский двор. Ответ Карла, датированный 29 июня и также адресованный савойскому герцогу, был весьма уклончивым: король приветствовал стремление своего бургундского кузена к миру, но отказывался вступать с ним в переговоры до тех пор, пока не выяснит мнение принцев крови. О Жанне не было сказано ни слова.[12]
Когда посланец Амедея Савойского вручил копию этого ответа Филиппу, тому стало ясно, что если случай и послал ему важный козырь в лице пленной Жанны, то использовать этот козырь в игре с Карлом VII он не может. Французский король ясно давал понять, что он нисколько не заинтересован в судьбе Жанны и не намерен действовать в ее защиту. Как бы отныне ни складывались франко-бургундские отношения, на участь девушки они уже никак повлиять не могли. Филипп мог теперь действовать в другом направлении, начав переговоры с англичанами об условиях продажи им «лотарингской колдуньи».
Эпизод обмена письмами между Филиппом Добрым и Карлом VII в мае-июне 1430 г. не связывался до сих пор с историей Жанны д’Арк. А между тем он имеет к ней самое непосредственное отношение. Как мы только что могли убедиться, французское королевское правительство сознательно пренебрегло возможностью выступить в защиту Жанны перед бургундским двором сразу же после того, как девушка попала в плен.
Не использовало оно и другие возможности, которые существовали уже после того, как Жанна была продана англичанам и предана церковному суду. Можно было попытаться войти в контакт с правительством Англии, чтобы договориться о размене пленных: в руках французов находились Тальбот, Сеффольк и другие английские военачальники. Можно было произвести соответствующие демарши перед папской курией или перед открывшимся весной 1431 г. Базельским церковным собором с тем, чтобы повлиять через эти высшие органы католической церкви на трибунал, судивший Жанну, и добиться смягчения приговора. Короче говоря, перед дипломатией Карла VII открывалось широкое поле деятельности; нужды же в искусных дипломатах король не испытывал. И тем не менее ничего сделано не было.
Безучастная позиция французского короля в деле Жанны д’Арк объясняется вовсе не бесперспективностью заступничества за орлеанскую героиню. Она объясняется нежеланием изменить участь Жанны. Карл VII отступился от самого славного своего «капитана».
Отступилось от Жанны и французское духовенство, причем оно сделало это совершенно открыто. Вскоре после того как Жанна попала в плен, реймсский архиепископ Реньо де Шартр направил прихожанам своей епархии послание, которое было оглашено со многих церковных кафедр. В нем говорилось, что несчастье, случившееся с Девой, произошло исключительно по ее собственной вине, ибо «она не следовала ничьим советам, но всегда поступала по-своему». Жанна была обвинена в гордыне: «Она не сделала того, для чего ее послал господь, но проявила собственную волю» (Q, V, 168, 169). Французская церковь устами своего главы осудила Жанну еще до того, как ей зачитали приговор инквизиционного трибунала.
Нетрудно понять мотивы, побудившие церковников, державших сторону Карла VII, отречься от той, кого они еще совсем недавно называли возлюбленной дочерью господа. Эти мотивы ясно видны в только что приведенных словах из послания реймсского архиепископа: «она не следовала ничьим советам, но всегда поступала по-своему». Прелаты рассчитывали сделать из Жанны послушное орудие «божьей воли», т. е. своей собственной политики. Используя колоссальный авторитет Жанны в народной среде, они надеялись укрепить с ее помощью позиции церкви. От имени Жанны делались заявления и составлялись документы, к которым она имела весьма отдаленное отношение. Таким документом было, например, письмо чешским повстанцам-гуситам, содержащее призыв к «еретикам» вернуться в лоно католичества и угрозы расправиться с ними, если они не внемлют этому призыву. Вполне возможно, что Жанна даже не знала о существовании этого письма: оригинал его, сохранившийся в архиве канцелярии германского императора Сигизмунда, подписан духовником Жанны, священником Паскарелем, в то время как другие известные нам письма имеют ее подпись (современные исследователи не сомневаются в том, что она подписывала их собственноручно).
Но Жанна разочаровала своих недавних покровителей. Она видела свою миссию в изгнании англичан из Франции, и ей были бесконечно чужды и придворные интриги, в которые ее пытались втянуть, и интересы «высокой» политики церкви. Менее всего подходила она для той роли, которую ей отводила верхушка французского духовенства. Она была бойцом, а не пифией, призванной произносить подсказанные жрецами речи. И чем явственнее убеждались в этом церковники из окружения Карла VII, тем быстрее остывал их первоначальный энтузиазм, уступая место подозрительности и страху.
Особенно встревожило их появление в различных районах Франции культа Орлеанской Девы. История знает немало культов святых, «спущенных сверху» и навязанных народу. В отличие от них культ Жанны д’Арк зародился в самой народной среде. Восхищение ее подвигом, любовь, благодарность - все эти чувства приняли такую естественную в XV в. форму выражения общественного самосознания, как религиозное почитание. Жанне воздавали почести, приличествующие только святой. В честь ее воздвигались алтари и часовни, служились мессы и устраивались процессии. Скульпторы и богомазы придавали ликам святых черты девушки из Домреми. На юге страны, в Перигё, толпы народа слушали проповедь о «великих чудесах, совершенных во Франции заступничеством девы, посланной богом». На севере, в оккупированной бургундцами Пикардии, муниципалитет Аббвиля заключил в тюрьму двух горожан за то, что они произносили по адресу Жанны «бранные речи» (Q, V, 142-145). Свидетельства современников единодушны относительно народных чувств к Жанне. «Все укрепились во мнении, - писал бургундский хронист, - что эта женщина была святым созданием».[13] С ним согласен и немецкий автор: «Народ видел в ней святую» (Q, III, 422).
11
Рис. 8. Филипп Добрый, герцог Бургундский.
12
G. Du Fresne de Beaucourt. Histoire de Charles VII, t. II. Paris, 1882, стр. 420-422.
13
G. Сhastellain. Oeuvres, publ. par Kervyn de Lettenhove, t. II. Bruxelles, 1883, стр. 46.