Право выбора

Первым поздравил Кочергин. Пожал руку, мягко произнес:

— Порадовал, порадовал… Заходи в субботу часам к восьми. Приглашение не только от меня, но и от Никифоровны.

— А вы, оказывается, умеете говорить не только о звездах! — сказала Катя. — А мне, признаться, очень хотелось, чтобы вы срезались хотя бы на одном вопросе. Не люблю слишком самоуверенных людей! Эрудит!..

— Я исполнил ваше желание, только и всего…

17

Теперь, когда я получил права машиниста экскаватора, можно было вздохнуть облегченно, строить планы на будущее. Бакаев с шутливой грустью говорил:

— Головокружительная карьера! Свыкся с тобой. А тут, извольте, Тимофей Сидорович, выкручиваться сами, повышать производительность труда. Дадут какого-нибудь чалдона в помощнички — хватишь горюшка! Куда ставят-то?

— Сменным машинистом на экскаватор Волынкина. Во вторую смену.

— В отвал! Тьфу… Хоть бы уж на вскрышку, а то в отвал…

— Работа пыльная, зато денежная, — вмешался Волынкин. — А вы, Тимофей Сидорович, не разочаровывайте парня. Где и показать себя, как не на нашем участке! Красота! Тишина, живем в сторонке, а пыли, пожалуй, меньше, чем у вас в забое.

— Знать, суждено, — с фатальной покорностью произнес Аркадий Андреевич Терюшин. — Всюду хорошо, где нас нет, а руда, она, брат…

Мне жаль было расставаться с бригадой. Сжился, сработался, со всеми, да и к забою своему привык. Иногда в забое появляется Катя, а теперь будем встречаться от случая к случаю, только в свободное время. Так ли уж я стремился стать машинистом? Но человек, попадая в коллектив, невольно проникается психологией, помыслами этого коллектива, он уже принадлежит не только самому себе. Что ж, поработаем в отвале!

В субботу мы никуда не пошли. Лежали на койках и курили. Приглашение Ивана Матвеевича «на чай» я не принял всерьез. По-видимому, Кочергин, вечно занятый делами, и сам забыл об этом приглашении. Да и не велика я персона, чтобы сам начальник рудника распивал со мной чаи. Я лежал и грустил о Кате. Мне так хотелось побыть с ней хоть немного… Последние дни я жил лишь надеждами на встречу с ней. Припоминал каждое слово, сказанное ею, и эти слова были полны глубокого таинственного смысла. Но почему она не хочет встречаться со мной? Может быть, я ей просто безразличен? А может быть, ей неловко водить дружбу с простым рабочим… Что скажут о ней другие? Предрассудки гнездятся в самом темном углу души человека. Заявись я на рудник в другой роли, хотя бы в роли того же Камчадала, возможно, все было бы по-иному. Но я пришел сюда не за любовью и не ради любви. Да, нужно с ней объясниться. Положение названого брата меня устраивает все меньше и меньше. Я люблю Катю и смело могу сознаться себе в этом. И все же между нами незаметная глазу стена.

В бараке появился Сашка Мигунев. Подошел к моей койке, сказал с почтением, которого раньше в нем не было заметно:

— Иван Матвеевич Кочергин послали за вами: к себе на квартиру приглашают. Без него, говорит, не возвращайся. Все начальство собралось. Вас дожидаются, к столу не приступают. В бильярд жарят уже целый час.

Стоило посмотреть на лицо Бакаева! Оно вытянулось, глаза округлились. Наконец он обрел дар речи:

— Я же говорил! Головокружительная карьера! В высчий свет приглашают. Ну и ну! Не доведет тебя все это до добра, попомни мое слово…

Впервые мне стало как-то неудобно перед товарищами. Я не знал, что делать. Отказаться — значит обидеть Ивана Матвеевича; пойти — значит утратить простоту отношений с товарищами. В здоровом рабочем коллективе не любят выскочек, презирают их. Ведь всего не объяснишь ребятам.

— Скажи товарищу Кочергину, что я плохо себя чувствую, приболел. Извиняется, мол…

— Катерина Иннокентьевна лично просили. Приведи, дескать, его. Знамо дело, упираться да важничать станет.

Значит, Катя у Кочергина! Может быть, она и подстроила все? Целый сонм мыслей пронесся в голове. Но разве мы не могли встретиться где-нибудь в другом месте? Ее «чуткости», в самом деле, можно позавидовать! Там собралась целая компания, как выразился Бакаев, «высчий свет», свой, давно сложившийся круг, и вдруг заявлюсь я, пусть даже по приглашению самого начальника рудника. Целый вечер быть «белой вороной»… Нет уж, извините!

— Я, Сашок, серьезно приболел. Вот Бакаев, да и остальные подтвердят. Перегрелся в кабине, должно быть.

— Чего уж там… — сердито пробурчал Бакаев. — Раз начальство кличет, иди. Нечего тут коники выкидывать! Може, по серьезному делу какому, а ты тут мигрень себе выдумываешь.

— Идите, — сказал Юрка, — потом нам все расскажете. Страшно интересно!

Я молча облачился в свой новый костюм, надел туфли, и мы с Мигуневым направились к дому Кочергина. Сашка шагал важно, выпятив грудь, словно зобатый голубь. Я радовался предстоящей встрече с Катей и в то же время был недоволен собой. Оказывается, не так просто пойти к начальству на чай! А если подумать, то что особенного?..

Вопреки ожиданиям, мой приход остался почти незамеченным. Мигунев явно врал, когда говорил, что здесь только и ждут меня, не садятся за стол. Сашка был исполнительным малым. Втолкнув меня в комнату, он сказал:

— Ну, я пошел. Я технический работник Дома культуры, а не мальчик на побегушках у начальства, чтобы за всякими фендриками на ночь глядя бегать!

Я улыбнулся при столь запоздалом проявлении чувства собственного достоинства и прошел в бильярдную. Игра приближалась к концу. Дементьев загнал в лузу последний шар и сказал Ивану Матвеевичу:

— Под стол не обязательно.

Кочергин смущенно передал кий мне:

— А ну-ка покажи этому супостату, где раки зимуют!

Иван Матвеевич был в своей неизменной косоворотке и холщовых брюках. В домашней обстановке он выглядел совсем несолидно: маленький плотный человек с доброй, чуть застенчивой улыбкой.

Я сразу же загнал два шара. Дементьев учуял серьезного противника, и снисходительное выражение с его массивного лица исчезло.

Бедный провинциал! Он лез из кожи, чтобы «высадить» меня, даже не подозревая, что все его маленькие уловки мне наперед известны. За мной был почти десятилетний опыт игры, игры азартной, из вечера в вечер. В Москве мне приходилось играть и со знаменитыми артистами, с теми, кого уже при жизни зовут классиками. Именно за бильярдным столом проводил я большую часть своего досуга.

Разумеется, я его «высадил» в два счета, и ему следовало лезть под стол. Но великодушие взяло верх, и я в свою очередь пощадил Дементьева.

— А вы, черт побери, с изюминкой! — сказал он. — Высший класс… И где только успели так поднатаскаться?

Я ничего не ответил. Нас позвали в гостиную — большую комнату с мягкой мебелью и люстрой из хрусталя. На стене висели гравюры, в углу лаково блестела полированная крышка рояля. Здесь было светло как днем. В клетке мелодично посвистывала какая-то странная пестрая птица с длинным изогнутым клювом.

Узнав, что я побил «непобедимого» Дементьева, Иван Матвеевич пришел в восторг и оповестил о моей победе всех собравшихся. У меня создалось такое впечатление, что даже сам Дементьев рад, что его наконец «побили».

— Начинаю восхищаться вами все больше и больше, — произнесла Катя вместо приветствия. — Рада, что пришли.

Она в самом деле была рада. Я заглянул в серые с синеватым отливом глаза и тихо продекламировал:

Она предостерегающе подняла бровь, улыбнулась и сказала:

— Идите лучше представьтесь Ульяне Никифоровне.

Жене Кочергина Ульяне Никифоровне, по моим подсчетам, было за сорок, но выглядела она почти ровесницей мне: стройная белокурая женщина в черном платье, лучистые глаза, несколько задумчивые, лицо белое, с тонкой кожей. На шее золотая цепочка с медальоном. Не так давно Ульяна Никифоровна закончила аспирантуру, ноот научной работы отказалась, приехала к мужу и сейчас ведала электрической подстанцией. Она показалась мне ослепительно красивой, далекой от всех нас. Я назвал себя. Ульяна Никифоровна внимательно оглядела меня, потом сказала: