Страница 88 из 112
— Кипря, ты где?
Он спохватится, рассмеется:
— Дельце одно обдумываю. Вот ежели, скажем, применить заряд рассредоточенной колонкой…
— Ну, опять завел свое! В кино уже месяц не были. Скучища зеленая…
— Ладно. В субботу пойдем. — И уже обращаясь ко мне: — И чего это люди находят интересного в кино? Иной раз хочется сесть за холст, а тут прись в клуб, сиди, вытаращив зенки. Хоть бы что дельное, а то муть какая-то, всякие любовные фигли-мигли. Как ты думаешь, почему хороших картин не стало?..
— Наверное, мы состарились и сделались придирчивыми.
— Ну, не скажи! «Чапаева», однако, двадцать раз смотрел, и все с таким же интересом. Или трилогию о Максиме… А теперь, ракалии, накрутят о каком-нибудь убийстве или полуголых баб и всяких длинноволосых фендриков в узких брючках, тарзанчиков показывают — срам! Будто другой жизни нет… Вот взрывников показали бы…
Жизнь у него была в самом деле напряженная, и все остальное, не имеющее отношения к работе, по всей вероятности, представлялось бесцветным. Перед зарядкой скважин на флангах блока появлялись красные флаги. Начиналась выгрузка взрывчатки из специального вагона. Мешки развозили по скважинам. Вагон в это время охранялся. Получать детонаторы на складе разрешалось только Киприяну, он сам тащил их и обязан был следовать по строго установленному пути, без захода в какие-либо места. Аммонит засыпали в скважины через железные воронки. Производили контрольные замеры, вводили боевики. Потом начинался монтаж взрывных сетей. Душой всего был Киприян. Он знал свое дело в совершенстве и, наверное, любил его.
Как-то после работы я проходил мимо дома Виноградовых. Меня влекло в этот гостеприимный дом, но я знал, что Кипря еще на участке, и решил не заходить. На крыльце стояла Настя. Босая, в желтом сарафане. Прикрыла ладонью глаза от света, крикнула:
— Что обходишь-то стороной? — Мы уже были с ней на «ты». — Зашел бы чайку испить…
Было нечто дразняще-призывное в ее певучем голосе, и я, немного подумав, зашел. Здесь во всех домах угощают чаем! Чай пьют утром, в полдень, вечером, пьют до поздней ночи. Настя стряхнула веником пыль с моего комбинезона, я снял сапоги, надел Киприяновы шлепанцы, умылся. Потом уселись за стол.
— Хорошо, когда есть «друг дома», — сказала Настя шутливо, — а то от скуки одуреть можно. Что-то редко стал захаживать: аль краля завелась какая? Вон Катерина соломенной вдовой ходит, — завелся бы для интересу… Сказывают, видали вас на крылечке!
Кровь бросилась мне в лицо. Нет, здесь решительно нельзя ступить шагу — все сразу становится известным.
— Было такое дело, — сказал я как можно равнодушнее, — зашел посмотреть, как живет. Ведь тогда мы росли словно брат и сестра. О дяде Иннокентии хотелось расспросить…
— Знаем мы эти братские отношения! Забыл разве, как мы тогда с Катькой подрались из-за тебя — не поделили этакое сокровище? Смотри: он-то, Серенька Дементьев, ребра тебе переломает! А она-то может мозги тебе закрутить…
— Озорница ты, Настя, вот что!
— А что?
— Да так. Не пойму, из-за чего они разошлись?
— Официально не разошлись. Только не признает она его мужем.
— Это мне известно. Говорят, до недавнего времени он не пил.
— В рот не брал. Очень даже солидный был. Приехал на рудник, этаким гоголем ходил: все «товарищ» да «товарищ». Ярцева тогда сменным инженером была, а его сразу начальником карьера поставили. А потом пошло и пошло: ввел какой-то график и новый паспорт буровзрывных работ. Кипря рассказывал, да я не разобралась. Ну, стали нашего Дементьева новатором называть. Поговаривали, что Кочергин хочет его своим заместителем сделать. А потом узнаем, что Ярцева за Дементьева вышла. Свадьбу закатили всем на диво! Зимой дело было. Весь рудник бражничал. На тройках катались. Мне шубу подпалили. Веселились до упаду. Костю Глущакова водой отливали. Из Читы артистов привезли. Такой бал-маскарад устроили, что потом года три вспоминали.
Ну, после свадьбы зажили они, как все. Главного геолога Митрофанова медведь задрал на охоте, вместо него назначили Ярцеву. Тут и начались между ней и Дементьевым всякие споры-раздоры: он свое, а она свое. Все по служебной линии. Из-за участков ругались. Он хотел все по-своему сделать, а она была против. Неделями после собраний не разговаривали друг с другом.
Потом его из филиала Академии наук на Урал затребовали: и там прослышали, что он большой специалист. Говорят, на научно-исследовательскую работу посылали. Кочергин уперся: не могу, мол, отпустить, и все тут!
— А сам Дементьев как?
— Сам-то и повздорил с Кочергиным: здесь, мол, и рядовые инженеры могут работать, а у меня склонность к научной работе.
— А Катя?
— Катя наотрез отказалась уезжать с Солнечного. Где еще ей такую должность приготовили? Быть домохозяйкой, как я, или рядовым инженером… Не такая она дура! Сам знаешь: она упрямая и гордая. На Дементьева из Москвы бумажку прислали: выезжать немедленно! Уговаривал он ее, уговаривал, а потом махнул рукой, собрал вещички и укатил: дескать, надоест одной жить — приедет. Но не тут-то было! Она даже не подумала ехать к нему на Урал. Должно быть, обиду затаила. Завидую таким самостоятельным!
Он помыкался, помыкался без нее да и воротился обратно. Знать, любовь верх взяла над самолюбием. А она даже знаться с ним не захотела, на порог не пустила. И остался он с носом. Кочергин тоже от него отвернулся: дескать, все штатные должности заняты, а ежели желаете работать, то извольте с понижением: есть должностишка — помощник начальника карьера по оборудованию. Думали, из-за самолюбия откажется, а он взял да согласился. А потом горькую запил. Уж его и прорабатывали, и взыскания давали, а он знай заливает. Доказать ей хочет, что страдает. Опротивел он ей, наверное, а может, проучить хочет. Катька, она лютая, сдохнет, а не уступит! Будто из той руды ее сделали. Мучается, а не сдается… И все-таки завидую ей!
— Чему ж тут завидовать?
— А тому, что настоящей жизнью живет. Меня никто никогда так не любил. А что я, хуже Катьки?
И она вызывающе подняла голову, подалась ко мне. В широком вырезе сарафана я увидел белые груди и невольно отступил назад. Настя тихонько рассмеялась.
Да, она была, пожалуй, красивее Кати. Глаза горели беспокойным изумрудным огнем, полные сочные губы дрожали.
— А Кипря? — спросил я.
Она досадливо поморщилась:
— Что Кипря? Медведь — он и есть медведь, хоть и картинки рисует. Чувства в нем, ледащем, человеческого нет. Его если не растормошишь, то и не вспомнит. Он же всю жизнь только обязанности исполняет: на работе забойку скважин производит, дома опять же — отцовские обязанности, супружеские… А моя красота в глуши гибнет. Хотела на работу устроиться, так не пустил: «А кто за детьми присматривать будет? Не отдавать же в детсад! Стирать, за чистотой следить, обед варить. Может, домработницу прикажешь нанять? Да мы и не голодранцы какие-нибудь, чтобы ты за полтыщи на работе надрывалась. Надо мною смеяться станут…» Вот накупил всякого барахла!
Она открыла гардероб и с остервенением стала бросать на кровать блузки, платья, нейлоновые кофточки.
— А на кой ляд мне все, если выйти некуда?
Она сгребла в охапку одежду и швырнула все обратно в шкаф.
— Так чего же ты хочешь?
— Настоящей жизни хочу. Задеревенела я в этом тереме. Молодость-то уходит.
Она подошла ко мне возбужденная, тяжело дышащая, и не помню, как это случилось, но я вдруг почувствовал, как ее руки обвили мою шею, а губы жадно припали к моим губам. Я ощутил прикосновение ее по-девичьи тугих грудей, ее сильного тела и задохнулся. Я не оттолкнул ее, нет! Во мне проснулась почти звериная тоска по женской ласке, и я сцепил ладони на ее затылке.
Когда же она безвольно опустила руки, я опомнился, вскочил с табуретки.
— Ну, я пойду…
Она не стала удерживать. Только когда я уже был на пороге, без всякого смущения сказала:
— Приходи завтра днем. Вырвись на часок…