Право выбора

— Самое примечательное в жизни человека, — говорил профессор, — это приключения духа. Никакие перипетии внешнего порядка, никакие странности отдельной судьбы не могут идти в сравнение с тем, что случается с вами на беспредельных просторах познания.

Он говорил о том, что раскрытие древних письменностей и языков относится к числу самых великих подвигов человеческого духа.

Была в Жбанкове некая затаенная энергия, которая незаметно подчиняла всех.

Таня слушала его с глубочайшим вниманием. Она как-то на лету схватывала все это. По вечерам зубрила синхроническую таблицу культур.

— Зачем тебе?

— Интересно. Знаешь, кто ее составил? Доктор исторических наук Клюквин, начальник Евгения Ивановича! Пятьдесят лет составлял.

— А кто такой Евгений Иванович?

— Как кто? Жбанков. Замечательный человек.

— Что ж в нем такого замечательного?

— Умница. Ему всего тридцать два года, а он уже профессор.

— Попробовал бы твой профессор сдать в рывке сто пятьдесят килограммов.

— А зачем ему это? У него ум.

Я не сердился. Посмеивался. Ведь я знал Таню еще в ту пору, когда она была глупенькой девчонкой, принимала любое мое слово на веру, преклонялась предо мной. Теперь мне нравилась самостоятельность ее суждений, ее желание учиться, в чем-то превзойти меня. Мы сильно любили друг друга, любовь была проверена годами, и я не мог унизить Таню ревностью.

— Представь себе: скажем, приезжает в наш лагерь сам доктор Клюквин, мировая величина в исторических науках, и обращается ко мне…

— Дура ты, Танька. Клюквин никогда не приедет в ваш лагерь. Он в стране Никарагуа ищет клад инков.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю.

Но знаменитый Клюквин, член-корреспондент Академии наук, крупнейший специалист по каменному и бронзовому векам Европы и Азии, приехал. И это почти невероятное событие произошло благодаря Тане.

Престарелый доктор погладил Таню по голове и сказал: «Молодец, девочка».

Иногда невольно становишься философом и начинаешь рассуждать о таких вещах, как случайность и закономерность. Какова она, закономерность жизни? И какую роль играет в ней случайность? Случайность может быть счастливой. А может быть и дурной. И опять же одна и та же случайность для одного оказывается счастливой, а для другого…

Жил себе человек, работал, любил, решил жениться, и вдруг в эту стройную картину вторгается нелепейшая случайность — и все идет кувырком…

Началось вот с чего.

Профессор Жбанков спросил у Тани: не слыхала ли она от старых людей о древних могилах, которые должны находиться где-то в этих местах.

— Есть тут один распадок… — сказала Таня. — Я покажу вам.

Раньше мы с Таней часто встречались в том распадке. Но нам не было дела до серых сланцевых плит, вытянутых цепочкой с севера на юг…

Раскопки первой же плиточной могилы — и неслыханная удача: парное погребение. Великолепно сохранившийся скелет женщины, золотой проволочный спиральный браслет, бирюзовые и сердоликовые ожерелья. Сохранились остатки одежды погребенной, обшлага рукавов были украшены белыми цилиндрическими бусами. Рядом со скелетом женщины — скелет мужчины.

Одна такая находка могла произвести фурор в ученом мире. Но Жбанков оказался на редкость удачливым человеком: здесь же, в распадке, он обнаружил развалины какого-то дворца.

Понаехали корреспонденты. Имя Тани замелькало на страницах газет и журналов. Один из центральных журналов поместил ее цветную фотографию. И пошло, и пошло. Ученик известного скульптора воссоздал в гипсе облик людей той далекой поры, и все увидели, что и тогда женщины и мужчины были прекрасны.

Все эти находки связывались с именем Тани, журналисты неизвестно почему окрестили ее Таежной Ундиной.

Я радовался за Таню и злился. Она неожиданно заявила:

— Видишь, что творится? Мы едем с тобой в Москву!

— Это еще зачем?

— Как зачем? Профессор Жбанков предлагает мне сдавать в университет на исторический факультет. Обещает поддержку.

— А я что буду делать в Москве?

— Сдавать экзамены.

— Куда?

— Как куда? Со мной. На исторический.

— Без подготовки? Да и ты без подготовки.

— Не пройдем — поступим на подготовительные.

— А свадьба?

— Потом. Успеем.

Нет, ни в чем она меня не убедила. Но ее уже занесло. Девчонка вдруг открыла в себе тягу к историческим наукам. А скорее всего, тягой заразил профессор Жбанков, и у нее закружилась голова от блестящих перспектив.

— Вас уже не вычеркнешь из истории археологии, — напевал он ей лукавые песни. — Подобные находки случаются не так уж часто. Вы сделали выдающееся археологическое открытие.

Поправ все, мы уехали в Москву. Таню приняли безо всяких. А я, как и следовало ожидать, завалился. Родион Угрюмов, который в это время кончал институт в Москве, измывался:

— Запомни: археология берет свое начало в могильниках и гробницах; уж если у тебя такое пристрастие к могилам, то помогу устроиться на более «живое» дело — сторожем Ваганьковского кладбища. Дурень, на физико-математический подавать нужно было, ведь еще в тайге всё книжки по физике читал.

— А ты пойди к Клюквину, — посоветовала Таня. — Может, разрешит пересдать. Ты же уволенный в запас воин, должны быть льготы.

И впервые я поступился своим человеческим достоинством. Во имя любви. Вырядился в морскую форму, навесил две медали — за трудовую и за воинскую доблесть, прихватил даже дипломы за спортивные успехи.

Клюквин терпеливо меня выслушал. Он был мудр, этот старик с молодым острым взглядом. Сказал с легкой грустью:

— Вы не любите историю и вряд ли полюбите ее. Поищите себя в другом деле.

— Я хотел бы на исторический! У меня особые обстоятельства…

— Молодой человек, разберитесь в себе. Экспериментируйте, но не за счет государства…

Я устроился на трубопрокатный завод подручным сварщика.

Тогда я очень скверно себя чувствовал. Таня начала относиться ко мне как-то снисходительно.

— Ты человек в эскизах, — сказала она мне. — Вроде все задумано хорошо и материал добротный, а так на всю жизнь в эскизах и останешься, если не проявишь настойчивости и энергии.

— Ты меня разлюбила, — ответил я.

— Глупый, я хочу поднять тебя…

— До своего уровня? Или до уровня Жбанкова? Я иду своим путем.

— Ну и иди.

Да, я перестал быть для нее авторитетом, опорой.

Все чаще при встречах она говорила об этом самом Жбанкове. Однажды показала тетрадку с выразительным заглавием: «Ископаемый юмор».

— Жбанков посоветовал завести. Тут собрано все от древних египтян до эпохи Возрождения. Евгений Иванович считает, что юмор — квинтэссенция житейской мудрости.

Я перелистал тетрадку. Тут в самом деле был собран окаменевший юмор.

Я, разумеется, ни разу не улыбнулся: ведь чувство юмора мне не присуще. Вернул тетрадь, сказал:

— Запиши еще одну хохму тринадцатого века. Слышал от Клюквина, когда был у него на приеме. У одного шута спросили: «Почему петух, просыпаясь по утрам, поднимает одну ногу?» Он ответил: «Потому что петух упал бы, если бы поднял сразу обе ноги». Подумай над этим…

Я начал ревновать, терять уверенность в себе.

— За любовь нужно бороться, — говорил Родион Угрюмов. Родион всегда за что-нибудь боролся. Боролся за число пробуренных шпуров, за число вынутых кубометров земли, боролся за успеваемость на курсе. За любовь бороться ему не приходилось: Наташа оженила его на себе. Мог ли такой человек быть авторитетом в подобных делах? Мне вспомнился наш флотский хозяйственник майор Кульков, который, изредка появляясь на матросской кухне, призывал: «Бороться с паром нужно, бороться…»

Да, я пробовал бороться. Может, не так, как следовало.

Чтобы быть рядом с Таней, я через год все-таки поступил в университет на исторический факультет. Но это не принесло счастья…

Почему я беспрестанно думаю о Тане? Нужно забыть, забыть ее, вычеркнуть из памяти навсегда…

Что мне хотела сказать Лена? Впрочем, она все сказала. Сказали ее сухие горячие глаза, губы подрагивающие, тонкие длинные пальцы. Но почему это не задело меня?.. Почему сейчас, когда за щитами пляшет метель, я хочу думать о непедагогичной Юлии Александровне, о ее белой полной шее, о том, как вчера она заглянула в мой отсек, и, вместо того чтобы повышать показатели, я болтал с ней о всякой чепухе, и Юля (как я уже называю ее про себя) не торопилась уходить, хотя и понимала, что мы оба срываем план и тянем бригаду назад.