Право выбора

Я понимаю Эйлера, который ослеп, увлекшись сложнейшими вычислениями. И хотя я никогда не был математиком в полном значении этого слова, всегда с радостным волнением берусь за расчеты. Шаг за шагом укладываю неподатливую, хаотичную в своей основе мысль в строгие формулы. Увлекаюсь все больше и больше. И вот уже ничего не существует, кроме логической игры. Могут погибнуть миры, а формула останется, ибо в ней навечно выражены соотношения, справедливые для любого уголка природы. Наш мир, мир математика, намного богаче мира композитора, богаче любого другого мира, так как мы выражаем все: не только звуковое колебание, но и колебание всей необъятной вселенной в целом. На наших формулах держатся стальные мосты, это наши формулы удерживают спутники на орбитах, ведут ракеты по заданному курсу… Нам доступно чувство красоты и изящества в таких сферах, куда не залетал ни один поэт. В математике застыло движение.

Было время, когда я старался привить понимание этой красоты Марине. Она оказалась способной ученицей. И все же к математике относилась с холодком, считая ее лишь орудием познания, и ничем больше. «Математический романтизм» не привился. Вычисления всегда казались ей делом нудным, некой злой необходимостью. В противоположность своему отцу она никогда не переоценивала формальный метод, считая его в большей степени спекулятивным. «Мыслимо, — значит, возможно», — повторял я. «Домовых тоже придумали», — отшучивалась она. То, что у Марины незаурядные математические способности, я открыл давно. Ее решения всегда отличались почти гениальной простотой, а следовательно, изяществом. Ей все давалось легко. Иногда ее интуиция граничила с неким математическим ясновидением и повергала меня в бурную радость. То были самые счастливые мгновения. Я предрекал Марине великое будущее, я был влюблен в нее, как можно быть влюбленным в чудо. Но она почему-то не пошла по той дороге, которую указал я, а занялась, на мой взгляд, вещами скучными, грубо материальными. И я часто думаю, что мой долг вернуть Марину в область высоких абстракций. Я этого добьюсь в конце концов…

Без стука открывается дверь, входит редактор «Научного бюллетеня» Коконин. Он держит за руку Ардашина. Олег вырывается. У него виноватый вид. Коконина, шумного, громкоголосого парня, недолюбливают все руководители. Коконин материалы для своего «Бюллетеня» буквально выколачивает из каждого. Он не понимает слов: «некогда», «занят», «как-нибудь в другой раз». Он-то знает, что «другого раза» не будет. Отмахнуться от него невозможно. Он как назойливо жужжащая муха. «Хотя бы три строчки, профессор. Самую суть. Для истории и потомства…»

Сейчас он что-то громко объясняет, но я ровным счетом ничего не понимаю.

— Простите, Алексей Антонович, — говорит Ардашин. — Я же ему объяснял, что вы очень заняты. Но разве от него так просто отделаешься? Ему, видите ли, для завтрашнего номера нужна информация о новом принципе регулирования. Самую суть.

— Вот и напишите.

Олег переминается с ноги на ногу.

— Я не могу ничего написать. Неудобно ведь. Что обо мне подумают товарищи? Не я руковожу работами. А он уцепился — и ни на шаг…

Наконец кое-что начинаю соображать. В самом деле, как Олег будет информировать общественность института о том, что он открыл новый принцип? Тем более через голову своего руководителя. А Коконин все равно не отвяжется. Коконин не для себя старается, а для общественности. У него вид тупого непробиваемого фанатика своего дела. Он будет изводить меня каждый день, мешать и в конце концов все-таки выколотит злосчастную информацию.

Молча указываю Коконину на стул, беру чистый лист бумаги и стараюсь как можно короче сформулировать новый принцип. Указываю на факт, что честь открытия принципа целиком принадлежит молодому ученому Ардашину и что себе я отвожу роль логарифмической линейки. В стремлении лаконично изложить суть открытия невольно увлекаюсь, информация разрастается на целый подвал.

— Заголовок придумывайте сами. Некогда!

Коконин почти вырывает исписанные листы из моих рук и, даже не извинившись, исчезает за дверью. Извиняется Олег. Он уходит как-то боком, почти на цыпочках.

Я улыбаюсь. Конечно же молодому человеку лестно увидеть свое имя в таком солидном органе, как наш «Научный бюллетень». «Бюллетень» посылают в Академию наук, рассылают по всем научным учреждениям. «Принцип Ардашина»! Преддверие славы. Но то ли еще будет, Олег!..

Расчеты завершены. Тут бы и вздохнуть облегченно… Я словно очнулся после долгого тяжелого сна. Оказывается, светит солнце. В кинотеатр вместо «Брака по-итальянски» привезли «Развод по-итальянски».

— В рыбном появилась икра, — говорит Анна Тимофеевна. Жизнь идет своим чередом. А куда, интересно, исчезала она, эта икра, которую я никогда не ем? После визита к Подымахову нужно обязательно наведаться к Марине и тут уж сразу принести извинения за все. «Я в полном твоем распоряжении, — скажу я. — Весной махнем в Канаду, как и намечали».

Радостная взволнованность не покидает меня. Даже редактор Коконин, который опять хочет выколотить какую-то очередную информацию, кажется славным парнем.

Встречаю Цапкина. Он озабочен:

— Тороплюсь на мероприятие.

— На какое?

— Поминки. Профессор Васнецов из ГИППИ дуба дал…

Герасим все такой же.

— А знаешь, — говорит он доверительно, — Храпченко выбывает.

— Куда: вниз или вверх?

— Понятия «верх» и «низ» относительны, как тебе известно.

— Я имею в виду шкалу зарплаты.

— Пока трудно сказать. Вот он, брат, и есть тот самый «черный день», в реальность которого ты не веришь… Слыхал, что о тебе болтают?

— Что?

— Будто ты открытия молодых сотрудников приписываешь себе.

— Что за чушь?

— Ну, как сказать… «Научный бюллетень» со своей статьей, надеюсь, читал?

— Признаться, не успел.

— Тогда почитай, почитай.

И он сует мне в руки «Бюллетень».

Не верю своим глазам: жирными буквами через всю полосу — «Принцип Коростылева — Ардашина»! Небольшая врезка: дескать, доктор Коростылев по скромности отводит себе роль логарифмической линейки, но на самом деле он-то и является человеком, строго обосновавшим смутную идею-молодого ученого.

Врываюсь в редакцию, наступаю на Коконина:

— Кто вам дал право помещать такой идиотский заголовок к статье?

Редактор невозмутим.

— Вы попросили нас придумать заголовок, вот мы и придумали.

— Кто это «мы»?

— Мы с Ардашиным. Я-то поставил: «Принцип Ардашина», а Олег самолично вписал вашу фамилию. Вот оригинал. Врезку тоже Олег писал. Вы зря волнуетесь. Все сделано по справедливости. Не Лоренц и не Фицджеральд открыли теорию относительности, хотя они и заложили принципы. Рациональное зерно — еще не теория…

— Ну вас к черту!..

Трясу Ардашина. Он тоже невозмутим.

— Я не гонюсь за славой, доктор. Львиную долю работы проделали вы. Факт. Я принес идею — и все. А может быть, мне просто лестно, чтобы мое имя стояло рядом с вашим! — произносит он каким-то странным голосом, каким никогда не разговаривал со мной. Гляжу на него с изумлением:

— Это еще что такое?

— Да так. Небольшой вольт. Я бы на вашем месте не придирался по пустякам. Ведь и вы и я понимаем, что идея гениальная. Вы всю жизнь работали как вол и ни до чего подобного не додумались. И не додумаетесь. Наш принцип получит широчайшее применение в мировой практике. Бессмертие вам обеспечено во всех технических энциклопедиях. А я лишь ваш преданный ученик. Мне большего и не требуется.

— Не валяйте дурака, Олег. Я сегодня же дам опровержение.

— А что вы, собственно, станете опровергать: заголовок в «Бюллетене»? Или маленькую врезку? Статья-то написана вами. Мы ее лишь слегка подредактировали, оставив мою фамилию только в одном месте. Во имя научной скромности, доктор. Ваша щепетильность не порадует даже Подымахова: ведь это он прочит вас на должность директора.

— Меня не нужно прочить и проталкивать. Вы поступили нехорошо, не согласовав все со мной. Уже начинают болтать всякую чепуху.