Право выбора

Встретился Сашка Мигунев.

— Не видал ли ты, случаем, Екатерину Иннокентьевну? Ведь ты всегда все знаешь.

Сашка презрительно выпятил нижнюю губу:

— Видел. А вам что?

— Где ее найти?

Он скривил глазки, протянул руку по направлению к лесу и сказал:

— А они с Дементьевым Сергеем Ефремовичем на Кондуй-озеро поехали: говорят, охота там нынче знатная! Идите все так лесом, лесом, потом направо, потом налево, а там и Кондуй-озеро.

Сашка явно издевался надо мной.

— Как же это они в рабочее время?

— А то не наше дело. Может, отпуск получили, кто их знает? Разве не видали, как они на концерт под ручку пришли? Значит, дело у них идет на лад. Сам Кочергин недельный отпуск дал по случаю устройства семейных дел. Так-то! Будьте здоровы, а мне некогда здесь лясы точить!

Он ушел, а я стоял в каком-то столбняке. Какое жестокое коварство! Даже не поговорив со мной, ничего не выяснив… Какие интриги сплелись вокруг моего имени?.. Я готов был рвать на себе волосы от отчаяния. Катя не пожелает со мной объясняться, не допустит к себе. Искать встречи с ней бесполезно…

Ульяна Никифоровна… Они подруги с Катей… Вот с кем я должен поговорить. Я расскажу ей все. Она чуткая, отзывчивая женщина, поймет меня…

Ульяну Никифоровну я застал на электрической подстанции. На территорию меня не пустили. Я видел только издали тускло поблескивающие гирлянды изоляторов. Ульяна Никифоровна была в спецодежде.

— Сейчас. Только переоденусь.

Мне стало стыдно, что отрываю ее от дела, и я извинился.

— Не беспокойтесь. Все равно собиралась домой.

Вскоре она вернулась, переодетая в темно-синий костюм.

Мы расположились в кабинете Кочергина. На столе я увидел две книги в зеленом переплете. Это были книги, написанные мной.

— Я читала ваши книги, и муж читал, — сказала Ульяна Никифоровна. — Они интересно написаны. Они словно о людях нашего рудника. В Ксении Макаровне я узнала себя. Да, тогда именно так я мыслила и разговаривала. Кто бы мог подозревать, что вы писатель?! Такого подвоха никогда вам не прощу. Даже Иван Матвеевич возмущен: живет на руднике писатель, наш земляк, работает экскаваторщиком, а мы ничего не подозреваем! Но у меня есть кое-какие существенные замечания…

— Ульяна Никифоровна…

— Да.

— Я пришел к вам не за этим.

— Слушаю вас.

Стараясь сохранять самообладание, я рассказал ей всю историю моей любви к Кате, даже упомянул о коварстве Насти Виноградовой. Ульяна Никифоровна слушала внимательно. Когда я кончил, она сказала:

— Вы ничего не поняли из всей истории. Ваши взаимоотношения с Катей для меня не секрет. У нас нет с ней секретов друг от друга. Знаю о ваших двух вылазках на Кондуй-озеро. Катя любила вас и любит. И Настя здесь совершенно ни при чем. Ярцева не из таких, чтобы поддаваться минутным порывам. Дело в том, что Дементьева она любит больше, чем вас. Она его всегда любила. Но когда сталкиваются два сильных характера, всегда бывают недоразумения. Вам ли не знать этого! Одно время она назло Дементьеву даже всерьез подумывала выйти за вас замуж. Она не хотела видеть его ни победителем, ни побежденным. Но она все же любила его. Обстоятельства складывались в вашу пользу, вам удалось увлечь ее. Видел это и Дементьев. Он понял, что может потерять ее навсегда, и принял меры. И она простила ему все: ведь сердцу не прикажешь.

— Ну, а почему же тогда…

— Я вас понимаю. Вы забываете, что она тоже всего-навсего человек. У нее в жилах течет кровь, а не поток электронов. Но то была не слабость, нет. Она знала, что скоро потеряет вас, но она все же любила вас. В каждой женщине есть скрытый где-то глубоко кусочек романтики. Иногда мы, женщины, совершаем поступки, трудно объяснимые с точки зрения мужской логики. Но мы уверены, что оно так и должно было случиться. Она прощалась с вами. Ведь вы знаете друг друга с детства, уже тогда она любила вас и страдала по вас. И вот вы вернулись — ее девичьи грезы… Не знаю, понимаете ли вы меня? Возможно, здесь было и другое: месть Дементьеву за все оскорбления, за его прошлую жизнь, за то, что он знал другую женщину. А Катя, кроме Дементьева, никого никогда не знала. Трудно судить об этом. Может быть, я все упрощаю… Кто вправе говорить за нее?.. А теперь они помирились.

Катя считала вас более утонченным человеком. Ей казалось, что вы поймете все правильно (ведь у сердца самый тонкий слух!) и, возможно, даже покинете рудник. В противном случае вы всегда будете ей укором, да и Дементьева это станет раздражать, угнетать.

Я, кажется, начинал понимать.

— А что думает обо всем этом Иван Матвеевич?

— Ему не до любовных дел, он человек занятый. И все же ему хочется, чтобы Ярцева и Дементьев помирились, жили вместе. Он по-своему любит их обоих. Дементьев выдержал испытание.

До приезда вашей супруги он ни за что не отпустил бы вас с Солнечного. Но теперь, когда он узнал, что вы не тот, за кого себя выдаете, удерживать не станет. Скажу даже больше, но по строгому секрету: Иван Матвеевич благоговеет перед писателями, артистами. Он не допустит, чтобы вы работали в забое, он постарается подыскать вам более «интеллигентную» должность, если вы пожелаете здесь остаться. Это же нелепо, в самом деле: все знают, что писатель работает обыкновенным машинистом! Такое положение может породить ненужные толки. Кроме того, все знают, что вы муж известной певицы.

— Я не муж ей, и она не жена мне.

— Возможно. Но вы были ее мужем. Она много рассказывала о вас мне и Ярцевой. Лиля Николаевна любит вас и не сомневается, что вы вернетесь. Такова логика вещей. Ее приезд, несомненно, ускорил все события. Катя отчетливо поняла, что быть вам вместе не судьба.

— Что же вы посоветуете?

— Вернитесь к той, которая вас любит. Это посоветует всякий разумный человек. Пожалейте Катю. Она и так многое пережила. Пусть те двое живут мирно и счастливо. Вы не должны мешать им.

— Но я люблю, люблю ее! Без нее мне нет жизни…

— Тем более вы должны оставить ее в покое. Все преходяще, и время — лучший доктор. — И она наградила меня усталой и ласковой улыбкой ничего не ждущей женщины.

Я поднялся и простился с Ульяной Никифоровной. Здесь звучал голос рассудка. Это была мудрейшая женщина, познавшая теорию вакуума и кривизну пространства. Значит, Катя тогда дала мне прощальный концерт!.. Два прощальных концерта за такой маленький промежуток времени — не слишком ли много для одного человека? Будь оно все проклято…

Здесь хотят, чтобы я красиво ушел… Ну что ж, я уйду, уйду зализывать свои раны. Мне просто ничего не остается делать. Больше нечего узнавать. Меня одурачили как мальчишку. Я строил воздушные замки, надеялся на счастье… Если бы можно было начать жизнь снова!..

28

Я сидел в отделе кадров.

— Следовательно, решили покинуть нас? — спросил начальник отдела кадров Шуйских. Он был все такой же розовенький, веселый. — Тэк-с, тэк-с. Ну что ж, неволить не станем. Характеристики вам дали отличные, авось еще пригодятся. Хорошо ли отдохнули?

— Благодарю. Лучше некуда.

— А я еще тогда знал, что недолго у нас продержитесь, — сказал Парамон Ильич, снимая очки в железной оправе. — Все-таки высшее образование, Литературный институт, и вдруг, ни с того ни с сего — в забой, руду грузить! Могли бы, чай, вам должностишку и полегче подыскать.

— Теперь это не имеет значения.

— Оно хоша конешно…

Взял документы, получил расчет. Теперь можно было на все четыре стороны! В отделе кадров увидел знакомого человека. Узкое обветренное лицо, глаза слегка навыкате. Большие шелушащиеся руки. Где мы встречались раньше?

— Поздоровкаемся, дядя! Я тебя сразу признал.

— Сенька Пигарев!

— Так точно, собственной персоной. Не надеялись небось больше встретить, а я тут как тут!

Это был тот самый парень, который первым повстречался мне несколько месяцев назад на перевале. На полу стоял все тот же увесистый чемодан, но изрядно потертый, с вмятинами на боках.