Право выбора

Я понимал, что многое зависит не только от моего мастерства, но и от организации работы. Время простоев мы по-прежнему использовали на экскаваторную сортировку взорванной породы. Крупные глыбы откладывали в сторону для вторичного рыхления; слежавшиеся мелкие и средние куски разрыхляли ковшом последовательными зачерпываниями и свободными разгрузками. Ко времени подачи порожняка забой уже был подготовлен для работы с необходимым наполнением ковша.

Все неполадки в машине стремились устранять своими силами, за каждым узлом экскаватора был закреплен сменный машинист, а смазку этих узлов производили помощники.

Выискался еще один резерв. Как-то подошел ко мне великий молчальник Ерофей Паутов и протянул промасленный клочок бумаги.

— Что такое?

— У Шалыгина видал.

Это был чертеж, сделанный неумелой рукой Ерофея. Я заинтересовался:

— Говори толком.

— Ну, все тут. Перепасовка троса.

— Ну, ну, — поощрял я его.

Ерофей стал сбивчиво объяснять. Наконец я понял, в чем дело: во время работы трос от большого напряжения неравномерно вытягивается и ломается. На замену уходит много времени. Оказывается, нужно после трехсменной работы на своем тросе производить его распасовку, отрезать концы в местах запасовки, после чего снова произвести запасовку. Паутову стоило немалых трудов растолковать все это. Мы оба вспотели от напряженной работы мысли.

— А ты того, соображаешь, что к чему, — сказал я, подражая Бакаеву. Ерофей хмуро улыбнулся.

Предложение Паутова позволило нам сэкономить много часов. Теперь мы каждую смену перекрывали бригаду Шалыгина, и выработка достигала ста сорока процентов.

Так шаг за шагом завоевывали мы все новые и новые позиции. О нас заговорили, даже Кочергин, наведавшись в забой, сказал:

— Правильный курс держите! Вот если бы Паранина вам хоть раз удалось перекрыть…

Втайне каждый из нас лелеял эту дерзновенную мечту, но Паранин был недосягаем и сиял на общем фоне, как снежная горная вершина.

В воскресенье нам наконец разрешили проведать Бакаева. До сих пор к нему еще никого не пускали. Облачившись в белые халаты, мы всей бригадой ввалились в палату. Здесь было пустынно. Койка Бакаева стояла у окна. Голова Тимофея Сидоровича была забинтована. Он заметил нас, улыбнулся свинцово-серыми губами, проговорил едва слышно:

— Вот, еле очухался. Теперь не помру. Лежу, сучки́ на потолке считаю. Как у вас там?

Мы наперебой стали рассказывать о бригадных делах. Бакаев слушал, прикрыв веки. Мне даже показалось, что он задремал. Я приложил палец к губам. Ребята притихли.

— Значит, даже сам Кочергин похвалил? — среди всеобщей тишины спросил Тимофей Сидорович. — Молодцы! А Луке нос утрем, утрем…

Он протянул руку и провел ладонью по плечу Ларенцова:

— Выпишусь, помощником оставлю. А потом — в дамки…

— Вы за бригаду, Тимофей Сидорович, не тревожьтесь, — произнес Юрка дрогнувшим голосом, — самое главное, скорее на ноги поднимайтесь. А уж мы не ударим лицом в грязь…

Щеки больного покрылись крупными каплями пота, разговор его утомил. Пора было уходить. Бакаев впал снова в дремотное состояние. На цыпочках один за другим направились к двери. Я легонько пожал руку Тимофея Сидоровича. Он очнулся, сказал:

— Уходишь? Ну-ну… Наведывайтесь чаще. А Екатерине Иннокентьевне передай: никакого, мол, зла на душе не держит… У нас всякое бывает…

Я вышел на улицу. Добродушно качали ветвями сосны, роняя зеленую хвою на дорожки. Небо сияло прозрачное, строгое. Сделалось грустно. Перед глазами все еще стояло костлявое, без кровинки лицо Бакаева.

— Слышал, женку-то его вызвали, — сказал Ерофей. — Хоть бы уж погодила, а то смотреть на него боязно. Не помер бы…

— Сам сказал, не помрет. Значит, не помрет. Бакаев умеет держать слово.

— А знаете что? — подал голос Юрка. — Когда жена приедет, надо встретить как следует. Ну, подарки собрать, что ли, детишкам. Знать бы, где поселят, а то можно было бы помещение подготовить. Комендант Дремлюга — известный бюрократ… А тут горе такое…

— Все сделаем, Юра, — успокоил я его. — А Дремлюга в общем-то неплохой мужик. Только кажется черствым. Я его давно знаю. Коменданту трудно быть добреньким. Если уж ее вызвали, то, надо предполагать, позаботятся.

Нам казалось, что приезд жены Бакаева — дело далекого будущего, и мы гадали, как встретим ее, а она приехала на следующее же утро.

После работы мы сразу же направились в рудничный магазин, нагрузились кульками, коробками.

Зашли в особняк, поздоровались. Навстречу поднялась высокая, дородная, чернобровая женщина в белой вышитой кофте и длинной юбке со сборками. Круглое белое лицо ее дышало добродушием. За юбку держались две девочки — одна лет восьми, другая чуть постарше, очень похожие на Бакаева, рыженькие, веснушчатые.

Мария Егоровна, так звали жену Бакаева, без всякого смущения взяла подарки, поблагодарила и сказала певучим голосом:

— Была у самого. Ругался страсть, что притащились. А я получила телеграмму, захватила кое-какие шабалишки, Маньку и Гальку — в зубы и сюда. Теперь не уеду, пока самого на ноги не поставлю. Ехали-ехали — конца-краю нет! Что ж вы стоите? Присаживайтесь, люди добрые…

Мария Егоровна появилась на руднике утром, но уже успела обосноваться накрепко: кровати были застелены, стол покрыт скатертью, все добро из многочисленных чемоданов разместилось по углам. Когда я полюбопытствовал, как ей удалось управиться с такой массой багажа, она ответила без улыбки:

— Чуточку прихватили с собой. Остальное идет малой скоростью. Чай, не на один день приехали! Вот Тимоша поправится, съездим на станцию, выручим. Места у вас красивые: всю дорогу любовались. Поживем среди этой благодати, а к зиме видно будет…

Мы угостились вишнями и помидорами, привезенными чуть ли не из самого Кривого Рога, и попрощались с Марией Егоровной, пообещав наведываться каждый день.

— А Бакаев крепкий мужик! — сказал Ерофей, когда мы вышли. — Красовитая у него баба! Электроплитку раздобыть им нужно.

22

Так и повелось с того дня: мы всей бригадой стали наведываться к Марии Егоровне. Чаще всех бывал закоренелый бобыль Ерофей Паутов. Он все хлопотал по хозяйству: рубил дровишки, ходил в магазин, чинил душ. Сам смастерил электроплитку. Все его заботы Мария Егоровна принимала как нечто само собой разумеющееся. Ерофей даже устроил качели для девочек, а в свободное время рассказывал им угрюмые сибирские истории и сказки. Этот человек менялся у нас на глазах. Исчезла его замкнутость, он стал следить за своей внешностью, через день старательно скоблил бритвой темно-красный подбородок.

— А чего ты до сих пор не женился, Ерофей? — спросил я его как-то.

Он вынул кисет, свернул козью ножку.

— А кто за меня, за мшистого, пойдет? Была жена, да сбежала. Скучным я ей показался. Не умею я ихний пол занимать, образования не хватает. Пока был в армии, моя Натка с другим завелась. Ну, вернулся, поколотил малость для острастки, а она, шалавая, возьми да и сбежи. Опостылел, мол, лешак сумный. Ну, я и не стал больше жениться.

— А к семье-то тебя тянет…

— Это вы про что?

— О Марии Егоровне.

— Да то ж товарищеская помощь… — смутился он. — Вы не подумайте чего! Мария Егоровна — женщина строгая, серьезная. А если какой охальник подбиваться начнет, так я его своими руками придушу!

Вот, оказывается, каков великий молчальник Ерофей!

В бригаде по-прежнему дела шли успешно. Не стоит распространяться о пользе функциональной структуры управления, но факт остается фактом: мы повысили выработку до ста пятидесяти процентов. Моя фотография появилась на Доске передовых людей рудника. Дальше ста пятидесяти процентов мы не пошли, как ни старались. А Паранин выдавал все двести! Нет, соревноваться с ним не имело смысла…

Теперь я работал не как-нибудь, а всерьез. Раздражался, когда выработка падала, оживал, когда удавалось хоть на тонну повысить результат.