Страница 97 из 133
Была луспекаевская пауза. Потом он поднялся, демонстративно отставив палку и прошёлся по комнате, постукивая голыми пятками. По сей день не могу понять, как он держался, как не терял равновесия. Дав мне прийти в себя, Луспекаев сказал по-свойски: «Знаешь, всё-таки Верещагина должно быть жалко. А что получится? Пьяница, безногий. Вроде туда ему и дорога. А здоровый мог бы жить — и вдруг нате! Это же лучше. Вот две-три роли сыграю без костылей, а уж потом поглядим — может, какого-нибудь инвалида… И сцену на баркасе надо снимать в море, чтоб штормило, качало, чтобы получилось как надо».
Это было в июле 1968 года, а в августе Мотыль начал съёмки в Дагестане, где на берегу Каспийского моря, в нескольких километрах от города Каспийска были построены декорации — несколько бутафорских домиков, дом Верещагина, сад с виноградником, нефтеналивные баки. К берегу был подогнан старый баркас махачкалинского рабочего порта «Дербент», переименованный на время съёмок в «Тверь». Из Средней Азии привезли двух верблюдов.
Мало кто знает, что рабочее название фильма «Спасите гарем!» Состав гарема постоянно менялся. В основном это были актрисы-любительницы — продавец, научный работник, студентка ВГИКа и даже… жрица любви. Старшую жену Зухру играла молодая актриса БДТ Татьяна Ткач (она потом снималась в «Беге», но больше известна по роли Ани, любовницы Фокса, в фильме «Место встречи изменить нельзя»). Гюльчатай играли две девочки: Татьяна Денисова из Московского циркового училища (у неё возник некиношный роман с Петрухой) и Татьяна Федотова из балетного училища имени Вагановой.
В число «любимых жён» Абдуллы входила и студентка из Латвии (высокая и медлительная) — Велта Чеботаренок, отец которой был председателем Юрмальского горисполкома. Много лет спустя Велта рассказывала:
«…Вы не представляете, в каких условиях нам пришлось работать на натуре в пустыне! Громадная творческая группа плюс армия „басмачей“, которую набирали из местных, жара, комары, змеи… И мы в своих паранджах и тяжёлых одеждах. Даже выкупаться нельзя — с утра и до позднего вечера в гриме.
Самое смешное, что мы, жены, из-за съёмочных трудностей так сдружились между собой, что везде ходили стаей. И здесь фильм ничего не выдумал. В принципе, наверное, в гареме можно выжить, лишь когда все вместе. Я много тогда поняла и в восточной символике, и в судьбе восточной женщины. Хотя бы про паранджу, которая нужна не только, чтобы чужой мужчина тебя не увидал, но и чтобы не обгореть: жара немыслимая, а шляп они не носят».
Кстати, сценарий заканчивался послесловием: «Через несколько лет, оказавшись в Голодной степи, Сухов ещё раз встретил „свой гарем“. Освобождённые им женщины остались неразлучными. Дружной бригадой цементщиц трудились они на строительстве канала»…
Трех стариков («Давно здесь сидим») привезли из разных мест: двоих из Закавказья, а третьего (он лежал на ящике с динамитом) из Москвы. Последний, кстати, в 1920-х годах был курьером у Владимира Ильича Ленина.
Весь реквизит, используемый на съёмках, хранился в ветхом помещении под охраной беспечного сторожа. И вот однажды ночью воры проникли в реквизиторскую и похитили оттуда часть вещей, в том числе и огромные часы фирмы «Буре», которые Сухов должен был носить на руке. Мотыль обратился за помощью к местному криминальному авторитету. Его встретил 26-летний молодой человек по имени Али. Мотыль повёл себя хитро: он предложил ему сняться в картине и, когда тот согласился, вдруг сообщил, что вот, мол, съёмки можно было бы начать хоть сегодня, да какие-то люди украли ночью реквизит. Али воспылал праведным гневом. Уже к утру следующего дня все украденные вещи были возвращены киношникам. Али действительно сыграл в фильме роль подручного Абдуллы.
Самого Чёрного Абдуллу прекрасно сыграл красавец Кахи Кавсадзе. Вся женская половина съёмочной группы сразу влюбилась в него. Но Кахи приезжал на съёмки с женой, в то время был очень хорошим семьянином. Правда, однажды с ним случился казус. Вспоминает Кавсадзе:
«В фильме был эпизод, который затем бдительная цензура приказала вырезать, назвав его „порнографией“. Эпизод такой. В постели лежит голый Абдулла, прикрытый немного простыней, к нему прильнула одна из его жён, также обнажённая, и кормит виноградом. Этим эпизодом мы хотели показать, что у Абдуллы была своя жизнь, в которую ворвался Сухов и разрушил её.
Мне было стыдно немножко сниматься в этой сцене, неловко, и потому попросил, чтобы никто не глазел. Режиссёр Мотыль всех посторонних выгнал из павильона и приказал никого не пускать. Начали снимать, и тут открывается дверь, и входит моя горячо любимая жена — она только что прилетела. Мотыль заорал: «Я же сказал: никого не пускать!!!» Она повернулась и молча вышла. Я вскочил, сбросив с себя грудастую девицу: «Владимир Яковлевич, это же моя жена Белла!» Мотыль схватился за голову…»
В литературном сценарии Верещагин погибает, так и не успев вступить в драку. Но с луспекаевским масштабом она не совпадала. Яркая актёрская индивидуальность Луспекаева придала характеру Верещагина весомую жизненную плоть. В процессе съёмок дописывались диалоги. Больше всего импровизировались во время съёмок многие морские эпизоды.
11 ноября 1968 года худсовет Экспериментальной студии отсмотрел проявленный материал фильма «Белое солнце пустыни». Впечатление у присутствующих было неоднозначным.
Начальника главной сценарной коллегии «Мосфильма» Марианну Качалову более всего возмутила сцена, где жены Абдуллы выбираются из бака. Сухов ожидает увидеть на их лицах радость спасения, но они пробегают мимо него, падают на колени и рыдают над мёртвым мужем — рвут волосы, причитают, как положено по восточному обычаю. Финал пришлось изменить.
Помимо гибели Верещагина и Петрухи, в материале ещё была сцена сумасшествия Настасьи, жены Верещагина. От сцены в фильме остался лишь маленький кусочек: она идёт мимо лошадей. Сократили драку Верещагина на баркасе и две «эротические сцены» с Катериной Матвеевной, переходящей с задранной юбкой через ручей, и жёнами Абдуллы которые разделись во время своего заточения в баке.
А работа над фильмом продолжалась. 14 ноября в тонстудии «Ленфильма» Павел Луспекаев записал песню Верещагина «Ваше благородие…» на стихи Булата Окуджавы. Музыку сочинил Исаак Шварц.
Между тем над картиной снова сгустились тучи. Руководство студии попыталось даже сменить Мотыля на Владимира Басова. После отказа Басова и вовсе решили смыть весь отснятый материал!
И только на окончательном совещании в Госкино, состоявшемся весной 1969 года, зампред Баскаков выносит решение: «Производство придётся завершить. И Мотыля на картине оставить».
Кстати, некоторые советы Баскакова действительно пошли картине на пользу. «Восток требует совершенно иного подхода, у них там другое мышление, у мусульман. Должен быть тонкий подход», — напутствовал он Мотыля перед экспедицией. Эти его слова и натолкнули режиссёра вписать Сухову реплику: «Восток — дело тонкое».
Тем временем съёмочная группа активно занималась выбором мест натурных съёмок для нового финала картины, причём уже не в Дагестане, а в Средней Азии. Остановились на Туркмении, на окрестностях города Байрам-Али. В Каракумах выпало так много дождей, что пески скрылись под высокими травами. Мотыль со своими ассистентами облетел на вертолёте сотни километров, однако нужной натуры не нашёл. На помощь пришла армия: солдаты местного военного округа за считанные недели пропололи десятки квадратных километров пустыни.
В «Белом солнце пустыни» особо полюбился зрителям молоденький красноармеец Петруха в исполнении 18-летнего Николая Годовикова. До этого он сыграл у Мотыля крохотный эпизод в «Жене, Женечке и Катюше».
«Все на съёмках относились ко мне тепло, можно сказать, лелеяли, — рассказывал артист. — Съёмки под Байрам-Али прошли для меня под знаком дизентерии. Когда снимали эпизод, в котором я прошу: „Гюльчатай, открой личико“, у меня была температура под сорок. А когда меня закалывал Абдулла, я был почти в бессознательном состоянии. После каждого дубля убегал за угол и сидел весь в поту. Пил только зелёный чай, есть ничего не мог. Если помните, Абдулла сначала отнимал у меня винтовку, а потом бил меня ребром ладони по шее. Естественно, бил не по-настоящему, чуть не доносил руку, а я должен был вылететь из кадра. И получалось, что я либо раньше вылетал, либо позже. В конце концов я попросил Кавсадзе: „Кахи Давыдович, бей меня по-настоящему, чтобы я контакт почувствовал“. У нас было дублей шесть, и после каждого дубля я просто кровью плевался: хотел он или нет, но поразбивал мне все. Вдобавок, когда штыком меня закалывал, он промахнулся мимо дощечки которую мне приделали на грудь пиротехники. Я как заорал, а Мотыль говорит: все отлично, сняли».