Страница 4 из 88
Старушки, у которых головы были покрыты узорчатыми платочками (чтобы не напекло), как всегда сидели на облезлой скамье у подъезда и обсуждали цены на еду, власть и собственные недуги. На детской площадке с горками, качелями и песочницей мамаши выгуливали своих детишек. Я зевнул, глядя, как маленькая девочка в розовом платьишке, с хвостиком-пальмочкой на голове, делает в песочнице куличики, вытирая грязные ладони о свой чистенький лобик, и принялся ожидать своего приятеля.
Оважкин не заставил долго ждать. Он вышел из соседнего подъезда в любимом спортивном костюме черного цвета, с серыми полосками по бокам, подмышкой он держал потрепанные ролики, и сиял, как спелое яблоко, гордо вышагивая по двору. Я тут же поймал себя на мысли, что он напоминает космонавта, бредущего к ракете со шлемом в руках, предвосхищающего свой первый полет к звёздам.
Он тут же бесцеремонно пихнул мне в руки свои ролики, прислонился к растущему возле скамьи тополю, и стал снимать кроссовки, один из них при этом улетел под скамью к бабушкам, а мне, перечисляя многочисленные извинения, пришлось его доставать. Когда процедура снятия обуви закончилась, Оважкин отобрал у меня ролики. Так как скамейка была занята старшим поколением, присесть ему было некуда. Он фыркнул, будто знал, с какими трудностями столкнется, и остался гордо стоять возле тополя. С надеванием роликов на ноги мой приятель намучился. Он пыхтел, бурчал и злился, но помощи не просил, считая, что и сам справится. Пару раз Оважкин чуть не плюхнулся в лужу, но я вовремя его придержал. Когда эпопея с надеванием роликов окончилась, и он приобрел весьма неустойчивое положение, боясь выпрямиться и держась за дерево, я не выдержал и спросил:
- Ты кататься умеешь?
- А ты как думаешь! – буркнул тот. Признаваться в том, что не умеет, он не хотел, ему казалось это ниже собственного достоинства.
Зачем тогда вообще позвал, если не хочет, чтобы я наблюдал его красочное падение?
Он отцепился от дерева, его длинные ноги тут же предательски разъехались, и мне пришлось привести мальчика в исходное положение. Улыбаясь самой дурацкой из своей коллекции улыбок, Оважкин таки отчалил от дерева, промахал руками до фонарного столба и вцепился в него, словно утопающий в спасательный круг.
- Неплохо! – крикнул я, пытаясь подбодрить. Нельзя смеяться над начинаниями, ведь смех может стать причиной, по которой начинания откажутся подниматься на новый уровень, да и желание этим заниматься у объекта, подвергшегося насмешкам, пропадёт. Главное в такой ситуации – не спугивать инициативу.
Прошло полчаса, и во двор неожиданно забежала моя мать, с покрасневшими от слез глазами. Всхлипывая, она подошла к высокому тополю, стоявшему около подъезда и зарыдала. Две соседки старушки перестали сплетничать, сидя на лавочке, и захотели выяснить, в чем дело, но мама ничего не говорила.
- Мам, что случилось? – я подошел к ней, и смотрел на неё, ничего не понимая.
- Ничего, сынок, ничего… – Соврала она мне.
- Ну, не плачьте. Ну что вы так убиваетесь то? – Ласково интересовались наглые бабульки.
- Не суйтесь в чужие дела! Ясно вам! – я попытался их отогнать, ведь не приятно же!
- Какой невоспитанный молодой человек! – Проворчали бабки и отошли обратно к скамейке.
- Ох, Сёмка, совсем не обязательно было им грубить! – сквозь слезы сказала мама.
Петька смущенно топтался в сторонке, не зная, что делать: ждать меня, идти домой, или же попытаться успокоить Фолию. Правда, что ей сказать?
- Мам, ну скажи, что случилось, – просил я.
- Не могу. – Отказалась мама. – Правда, извини, не могу.
Не говорить же, в самом деле, как прошел в парке разговор с Листосом! А прошел он просто ужасно, Листос был как всегда в своем репертуаре: жесток, хладнокровен и высокомерен. Но самое плохое в этом было то, что он сказал, что выполнит сегодня свои угрозы, и все будет кончено…
Никто не заметил высокого молодого человека, одетого во все черное, лица не было видно: его прикрывала широкая шляпа. Этот человек вот уже пять минут стоял возле песочницы и недобро поглядывал на нас, спрятав правую руку в карман.
Поблизости, в радиусе метров шести, не было никого, так что, это не помешало тому мужчине вынуть из кармана…пистолет, прицелиться и выстрелить. Пуля попала прямо маме в живот, и она тут же упала на асфальт, из раны сочилась кровь.
- Мама! – испуганно закричал я.
Старушки встали со скамейки и закричали:
- Он уходит, человек, сделавший это, УБЕГАЕТ!
Некоторые посмотрели в ту сторону, куда показывали бабки, гадкий мужчина в черном только что скрылся за углом.
- Ничего, догоним! – решил какой то юноша и ринулся в погоню, несколько человек побежали вместе с ним.
- Мама, мамочка, не умирай! – простонал я, опустившись рядом с мамой на колени.
- Ну, сделайте же что-нибудь! – в ужасе просил Оважкин…
Вскоре подъехала скорая. Врачи погрузили маму в машину, я сел с ней рядом, потрясённый произошедшим. Я видел, как Петька помахал на прощание, словно говоря: «Не беспокойся, все будет хорошо!». Но почему-то в это верилось с трудом…
Прошло, наверное, часа четыре. Точно я не знаю, не до того мне было. Я сидел возле палаты матери, так как туда пока еще никого не пускали. Казалось, что прошла целая вечность, а время текло так медленно! Это было ужасно: ждать и надеяться, что мама выживет; судя по тому, как волновался доктор, ранение, наверное, очень серьёзное.
Дверь в палату скрипнула и отворилась, оттуда вышел врач. Он поманил меня к себе, доброжелательно улыбаясь несчастному ребёнку, и сказал:
- Твоя мама пришла в себя.
- Доктор, а она выживет? – спросил я, боясь, что он может ответить.
- Конечно, не думай сомневаться! В наши дни медицина всесильна!
- Спасибо. – Поблагодарил я и вошел в палату.
Доктор тяжело вздохнул, на самом деле он не знал, будет ли Фолия жить, наоборот, он в этом глубоко сомневался. Но ему было очень жаль меня, ведь если Фолия умрет, то я останусь совершенно один!
А я, между тем, подошел к кровати своей матери. К маме были подключены разные проводки, на тумбочке пикала штука, которая измеряет биения сердца. Выглядела мама ужасно жалко. Мне захотелось плакать, но я сдержался. Мама открыла глаза и прошептала:
- Семён…
- Да, мам.
- Послушай, я умираю…
- Нет, мамочка, не говори так!..
Но, больше сказать она ничего не успела.
Дверь отворилась, и вошел Листос, вид у него был крайне обеспокоенный. И зачем его леший принёс?! Меня очень возмутил приход отчима.
- Как я виноват! – произнес он дрожащим голосом.
Хорошо притворяешься, Листос, хорошо.
- Убирайтесь! – крикнул на него я. – Как вы вообще посмели прийти?!
- Выйди, мне надо сказать твоей мамочке несколько слов.
- Нет уж! – еще и «мамочкой» называет! Да чтоб у него язык отсох!
- Семён, выйди ненадолышко, я тебя потом позову, – сказала мама.
Этой просьбе пришлось подчиниться, посмотрев на Листоса с недоверием, я покинул палату. В коридоре сел на небольшой диванчик и стал ждать, пока Листос с Фолией наговорятся. Все-таки это слишком подозрительно, зачем Листос вообще пришел? Решил поглумиться над бывшей женой?
Вдруг послышался пронзительный тонкий писк какого-то прибора и крик Листоса: «Помогите! Скорее, кто-нибудь, ей плохо!». Я очень перепугался, хотел войти в палату, но оттуда выскочил Листос и, со словами: «Сиди здесь!», толкнул обратно на диван. Затем прибежало несколько врачей, и вслед за Листосом они вошли в палату, дверь закрылась. Минут через пятнадцать врачи покинули палату, удрученно опустив свои головы, вышел и Листос, выглядел он совершенно подавленным. Он присел рядом со мной и проговорил:
- Твоя мама... она умерла…
- Нет! – Я отказывался в это верить. Человек, которого я ненавидел, сообщал мне о смерти мамы. Как это жестоко!
- Это правда, ясно тебе!
Я вбежал в палату и увидел, что мама лежала, не двигаясь, с ног до головы накрытая большой белой простыней, из-под которой виднелась бледная, свисавшая с кровати, неподвижная рука. Было ясно, Листос сказал правду. Я медленно, стараясь дышать очень тихо, подошел к кровати, одернул простыню с лица матери, и посмотрел на нее.