Страница 54 из 78
Таким образом, за год до свершения переворота Н. Панин получил в свое полное распоряжение аппарат, составленный из угодных ему лиц, имевший право требовать от Сената и других государственных структур практически любые интересующие его сведения.
Полномочия Никиты Ивановича стали неограниченными после упразднения в феврале 1762 г. Тайной канцелярии. И когда, помимо воли могущественного вельможи, самодержавная власть перешла в руки Екатерины Алексеевны, от него можно было ждать тайных каверзных контрмер.
Н. Шильдер примечает: «после переворота 1762 года правительство Екатерины II не могло сразу приобрести ту прочность и устойчивость, которыми оно отличалось в последующее время. Революционная атмосфера продолжала еще окружать престол воцарившейся императрицы. При таком положении дел Екатерина… вынуждена была силой обстоятельств помышлять, прежде всего, об укреплении за собой занятого положения. Наименьшей свободой она пользовалась тогда в отношении к сыну; поэтому воспитательное значение Никиты Ивановича Панина должно было остаться неприкосновенным, если бы даже в уме Екатерины и существовали основательные соображения или желание видеть сына переданным в другие руки. Недаром императрица признавалась Храповицкому в 1793 году, вспоминая давно прошедшие события: „Там не было мне воли сначала, а после, по политическим причинам, не брала [Павла] от Панина. Все думали, что ежели не у Панина, так он пропал“.
Тайная экспедиция, перенявшая функции Тайной канцелярии, была создана лишь осенью 1762 г., а ее глава генерал-прокурор А. И. Глебов, если и касался дел государственной власти, то решения по ним должны были приниматься совместно с Н. Паниным, что видно из рескрипта Екатерины на его имя от 2 октября: „По делам важным, кои касаются до первых двух пунктов и кои принадлежали до Тайной канцелярии, а вступают из разных мест в Сенат, оные распечатывать и определение чинить по оным с ведома нашего вам обще с тайным советником Никитой Ивановичем Паниным, и дела, кои между тем явятся маловажные, оные жечь, не делая на все то сенатских определений“» [26, 100].
Первые два пункта, о которых идет речь в рескрипте, являлись карающими «за умысел противу императорского здравия, персоны и чести» (первый) и «за измену государю и государству» (второй).
Из сего следует, что почти все дела и бумаги ропшинского дела, как и другие секретные бумаги по «первым двум пунктам», во время переворота были безраздельно в руках Никиты Ивановича. В то же время сохранившиеся подлинные письма Алексея Орлова из Ропши не оставляют сомнений в том, что по вопросам здоровья и содержания арестованного Петра Федоровича он докладывал государыне напрямую, минуя Панина.
Постигшая Петра III смерть усугубила и без того шаткое положение императрицы, которое стало бы катастрофическим, если (упаси боже!) вслед за смертью государя в небытие отправился бы и цесаревич, состояние здоровья которого внушало серьезные опасения.
Как засвидетельствовал Шильдер, Екатерина после гибели мужа «прежде всего, обратила внимание на состояние здоровья наследника и властной рукой вмешалась в это дело. Императрица поручила доктору Крузе исследование вопроса, имевшего в то время первостепенное династическое значение; в августе 1762 года Крузе представил созванному консилиуму подробное описание болезненных припадков великого князя и способов для излечения его… Метод лечения и рецепты, предложенные Крузе, были одобрены остальными медиками и ему же поручено было привести в исполнение прописанное лечение» [64, 32].
Распоряжения императрицы на имя генерал-прокурора Глебова по поводу необходимости решения вопросов, касающихся государственной власти, совместно с Н. Паниным и с уведомлением государыни говорят также о том, что уже через три месяца после смерти Петра Федоровича Екатерина пришла к выводу, что Н. И. Панину дела, касающиеся трона, доверять нельзя. Удивительно только, почему через два года все нити, касавшиеся дела Мировича, снова безраздельно оказались в руках этого человека.
О графе Ф. В. Ростопчине и о том, зачем «копировал» он не существовавшее письмо.
«Копия письма», возвещавшая об убийстве свергнутого Петра III, появилась на свет сразу после смерти Екатерины и вызвала бурный общественный резонанс: подтверждались давние слухи об убийстве и убийцах Петра III, но сенсационной новостью являлась непричастность к убийству покойной императрицы!
Внезапная кончина Екатерины II резко изменила ситуацию при дворе. Долго находившиеся в тени близкие Павлу Петровичу лица устремились в императорский дворец с целью возвыситься или укрепить свое положение, а при возможности и утопить конкурента; счет шел не на дни, а на минуты. В мутной воде среди первых всегда оказываются люди, нечистые на руку. В пестром потоке быстро затопивших помещения императорского дворца новых людей обратим внимание на близкую Павлу I личность Ф. В. Ростопчина.
Федор Васильевич Ростопчин (1765–1826), способный, красноречивый, остроумный и образованный камергер малого двора, «забавлял и развлекал в предыдущие годы своими выдумками» цесаревича.
Впрочем, необычные поступки составляли одну из главных особенностей этого талантливого человека. Однажды он подарил госпоже А. Небольсиной на именины огромный «пастет» (круглый слоеный пирог с мясом). Когда пастет разрезали, «показалась из него прежде всего безобразная голова Миши, известного Карла [карлика]… а потом вышел он весь с настоящим пастетом в руках и букетом живых незабудок». Эффект был потрясающий, рассказы об этом случае долго передавались из уст в уста. Впрочем, фокус с «карлами» известен со времен Петра I, который накануне одной из свадеб повелел изготовить бутафорские пироги, а во время торжества из одного из них вышла нагая карлица, исполнившая песню, а из другого появился карлик.
Дарования и чрезмерное тщеславие Ф. Ростопчина раскрылись после назначения его на пост генерал-губернатора Москвы. В Записках о 1812 годе сам Федор Васильевич писал следующее: «…мне хорошо прислуживали три мелкие агента. Переодевшись, они постоянно таскались по улицам, примешиваясь к толпе, в изобилии собиравшейся по гостиницам и трактирам. Затем они приходили отдавать мне отчет и получали кой-какие наставления, чтобы распространить тот или иной слух по городу…».
Московский дом Федора Васильевича стоял на Большой Лубянке напротив церкви Введения во храм Пресвятой Богородицы, стоявшей тогда на бывшей площади Воровского. На месте удивительно безобразного памятника [снесенного в начале XXI века] этому пособнику большевизма по праву должен был стоять монумент выдающемуся выдумщику, главноначальствующему Москвы во время Отечественной войны 1812 г.
Порой в поступках Ф. Ростопчина проявлялось нечто вроде мальчишества: он приспособил бюст Наполеона под ночной горшок, но на итог войны с французами этот поступок какого-либо заметного влияния не оказал.
Оставив шалости в стороне, обратимся к литературным способностям Федора Васильевича. Среди его произведений небывалый успех имели «Мысли вслух на Красном крыльце ефремовского помещика Силы Андреевича Богатырева». Когда эта тетрадка разошлась по Москве в рукописном виде, Ф. Ростопчин решил издать ее в лучшей тогда типографии П. П. Бекетова. Как свидетельствует поэт и писатель М. А. Дмитриев, «эта книжка прошла всю Россию; ее читали с восторгом! Голос правды, ненависть к французам, насмешки над ними и над русскими их подражателями, русская простая речь, поговорки, — все это нашло отголосок в целой России, тем более, что все здравомыслящие люди и самый народ давно уже ненавидили нашу галломанию. Ростопчин был в этой книжке голосом народа; не мудрено, что он был понят всеми русскими» [18, 295].
Сразу после появления злосчастной «копии», отметим вознаграждения, посыпавшиеся на Ростопчина. Получив в первый день звание генерал-адъютанта и назначение членом Военной коллегии, Ростопчин с интервалом в пять дней (!) награждается орденами Анны 2-й и 1-й степеней. Через день Ростопчин получил звание генерал-майора, а еще через неделю — великолепный дом-дворец вблизи Зимнего дворца, на Миллионной улице. И это было только начало карьеры.