Страница 74 из 100
В то время когда Сундуй-Сурэн разговаривал в Кяхте со Щетинкиным, в кабинете барона Унгерна сидел Максаржав. Разговор между бароном и Максаржавом шел через толмача, лицо которого казалось очень знакомым князю. У него была хорошая память на лица, но сейчас он не мог вспомнить, где и когда раньше видел переводчика.
— Досточтимый князь, — говорил Унгерн, — через несколько дней мы выступаем на Кяхту и Троицкосавск. Монголы будут воевать с монголами, русские с русскими. Ваши войска, высокий князь, должны уничтожить партизан некоего Сухэ-Батора и его так называемое народное правительство. А я пойду дальше, в Забайкалье.
У Максаржава были холодные, непроницаемые глаза.
— Вам не нравится мой план? — спросил Унгерн с ехидными нотками в голосе. — Кстати, вы знакомы с этим Сухэ-Батором?
— Очень хорошо знаком. За храбрость в боях с маньчжурами я присвоил ему звание Батора. Он мой друг.
— Понимаю. — Унгерн улыбнулся. Но это была зловещая улыбка. — А правда ли, что ваш сын Сундуй-Сурэн служит в войсках Сухэ-Батора? — спросил барон.
— Мой сын вправе сам выбирать себе дорогу.
— Ваш сын на ложном пути. Я назначил награду за голову Сухэ-Батора. Он враг престола, он мой враг. Он поднял на ноги всю голытьбу, стал ее вождем. В своей гордыне этот вахмистр, сын пастуха и сам пастух, вознесся выше вас, светлейший князь. Истинный национальный герой Монголии вы, а не он! А Сухэ-Батор действует так, будто не существует ни вас — военного министра, ни главы государства — лучезарного богдохана. Он от имени монгольского народа обратился за помощью к Ленину. Кто дал ему такое право? Он друг Ленина, а не вага!
— Каждый вправе сам выбирать себе друзей!
— Против нас красные хотят бросить десятитысячный корпус. Известный партизан Щетинкин со своим конным отрядом уже перешел монгольскую границу и соединился с Сухэ-Батором. Все они будут уничтожены. Мне жаль вашего сына, досточтимый князь. Еще не поздно вернуть его…
— Я уже сказал: мой сын вправе сам выбирать себе дорогу.
— Да, разумеется, — поддакнул Унгерн, — но вы военный министр и обязаны выступить против Сухэ-Батора.
Максаржав поднялся.
Унгерн тоже поднялся. Укоризненно покачал головой.
— Высокий князь, мне понятны ваши чувства: монгол не может идти против монголов…
Лицо Максаржава сделалось гневным.
— Я снимаю с себя полномочия военного министра! — перебил он Унгерна.
— Успокойтесь, высокий князь. Вы должны заботиться о благоденствии и безопасности Монгольского государства. Ну а если мой план рухнет и красные полчища ринутся в Монголию? Вы отказываетесь идти на Кяхту? Прекрасно. Но, как военный министр, вы обязаны заботиться об увеличении войска на случай вторжения Красной Армии. Поезжайте на запад, в Улясутай, и займитесь мобилизацией монголов в армию. Такова воля светлейшего богдогэгэна. Вам поможет начальник моего гарнизона в Улясутае подъесаул Ванданов. Не будем ссориться, высокий князь. Не будем ссориться…
Максаржав, не попрощавшись, вышел из кабинета. Унгерн в бессилии упал на спинку кожаного кресла. Толмач молча наблюдал за ним.
— Догони его и вручи предписание! — приказал Унгерн толмачу. Толмач проворно схватил конверт со стола, выскочил из кабинета. Но Максаржава он догнал только на улице, протянул ему конверт.
— Здесь предписание, высокий князь. Унгерн надеется, что в Улясутае вы сразу же займетесь мобилизацией.
Максаржав молча смотрел поверх головы толмача.
— Высокий князь, — сказал толмач, — советую вам не торопиться в Улясутай.
Максаржав удивленно поднял брови.
— Как понимать твои слова?
— Я советую прибыть в Улясутай не с вашими пятьюдесятью цириками личной охраны, а с большим, хорошо вооруженным отрядом. Мобилизуйте войска по дороге.
— Таков совет барона? — спросил Максаржав.
— Нет, высокий князь. Есть письмо барона Ванданову убить вас в Улясутае!
Максаржав молчал. На его лице были написаны подозрительность, недоверие.
— Почему я должен верить тебе? — наконец спросил он.
— Мне можно верить, можно не верить, — отозвался толмач с улыбкой, — но есть человек, которому мы верим оба.
Максаржав, казалось, был заинтересован.
— Кто он?
— Ваш старый знакомый Щетинкин!
Максаржав пристально вгляделся в лицо толмача.
— Твое лицо мне знакомо. Как тебя зовут, любезный? — спросил Максаржав.
— Мое имя вам ничего не скажет. Зовут меня Кайгал. Я не монгол. Я урянх. Мы с вами встречались раньше, возле Белоцарска. Я был переводчиком у Щетинкина.
Теперь Максаржав вспомнил.
— Мой совет: соберите как можно больше войска, оно может пригодиться другу вашего сына Сухэ-Батору, — сказал Кайгал.
— Спасибо за совет, друг! — с чувством отозвался полководец.
Щетинкин всегда придавал особое значение организации разведки. Кайгал и Албанчи сами явились к нему в штаб и вызвались быть разведчиками. Оба они в совершенстве владели монгольским языком.
Албанчи, как племянница Лопсана Чамзы, считалась родственницей и монгольского богдохана. И Лопсан Чамза и богдогэгэн были выходцами из Тибета, люто ненавидели друг друга, но перед паствой притворялись добрыми родственниками. Во всяком случае, Албанчи очень часто сопровождала своего дядю, когда он отправлялся в Ургу, в гости к высоким князьям желтой церкви. Не без протекции самого богдогэгэна Кайгал получил доступ в штаб Унгерна, где считался самым квалифицированным толмачом.
Все шло гладко, пока в Урге не появился корнет Шмаков. Откуда он взялся?
Когда тувинцы в одном из боев захватили штаб Шмакова, сам он едва унес ноги. Перешел монгольскую границу и примкнул к унгерновскому атаману Казанцеву, который был известен среди монголов и тувинцев под кличкой Атаман Серебряная Шапка, так как носил шапку, расшитую бисером.
Шмаков и Казанцев приехали в Ургу по приглашению Унгерна. Переход в буддийскую веру барон хотел обставить как можно пышнее, помпезнее. Это должно было привлечь внимание всех народов, исповедующих буддийскую веру. Унгерну нужны были войска, и ради привлечения в свою армию новых солдат он готов был молиться богам всех религий сразу.
Принятие веры состоялось в храме Арьяволо монастыря Гандан.
У подножия гигантской золоченой статуи Будды, восседающего на цветке лотоса, стоял барон Унгерн с непокрытой головой, в желтом монгольском халате. У барона был благочестивый вид. В храме шло богослужение. На плоских подушках восседал глава Монголии богдогэгэн, пожилой, обрюзгший человек с подслеповатыми глазами. Его окружали бритоголовые ламы — монахи, разодетые в праздничные желтые и красные одежды. По обе руки от Унгерна стояли офицеры при полном параде. Среди них были корнет Шмаков и атаман Казанцев. Оба в парадных мундирах, при орденах и медалях.
Просторный двор монастыря был запружен конноазиатской дивизией Унгерна.
В храме завывание раковин и грохот барабанов постепенно затихли. Поднялся с подушек богдогэгэн и, обращаясь к Унгерну, торжественно произнес:
— Сегодня вы, барон Унгерн фон Штернберг, родственник русского царя, спаситель Монголии от маньчжуров, наш спаситель и брат, принимаете буддийскую веру и тем самым оказываете великую честь всем верующим в святое учение всеблагого Борхон-Бакши[6]. Вы посланы нам богом, и пусть через вашу десницу проявится воля его, а мы — ваши верные слуги в этой жизни и в жизни грядущей, в бесконечных перевоплощениях души.
Барон смиренно склонился. Два тучных ламы надели ему на голову остроконечную монашескую шапку. В этой шапке барон походил на шута.
— Жалкая комедия, — брезгливо произнес Шмаков.
— Ему можно все простить, — строго сказал Казанцев, — он идет в поход против Советской России. И мы связаны с ним одной веревочкой.
— Боюсь, веревочка эта рано или поздно затянется вокруг шеи барона. Да и нас всех тоже повесят. Известно ведь: кто ветрам служит — тому дымом платят.
Шмаков оглядывался по сторонам и вдруг в свите богдогэгэна заметил Албанчи и ее слугу Тюлюша.
6
Борхон-Бакши — главный буддийский бог.