Страница 58 из 100
Мосты Транссибирской магистрали охранялись гвардейскими ротами и даже полками. Возможно, поэтому заветной мечтой Матэ было взорвать мост на подступах к Канску. Весть о взрыве моста прокатилась бы по Сибири, и, безусловно, Щетинкин догадался бы, чьих рук это дело. Мост… только мост!
…Сосновый бор почти вплотную подходил к полотну железной дороги, но перед Канским мостом местность была открытая, и это сильно затрудняло задачу. Оставалось только удивляться, что до сих пор они не нарвались на засаду. Мост охранялся усиленными нарядами, круглосуточно по нему шел поток военных грузов. Конечно же, ночью его охраняют особенно бдительно…
Они шли в кромешной тьме, тащили ящик с динамитом. Сильный ветер валил с ног. Требовалось заложить динамит под каждую ферму.
И когда они были уже у цели, пронзительно завыла сирена, застрочил пулемет.
— Отходим в бор! — крикнул Залка. — Прорвемся!..
И все-таки Матэ плохо знал своего врага. Понадеялся на ночь, на непогоду. Когда завязалась перестрелка, ему бы отступить, уйти в тайгу. Но, увлекшись боем, он потерял бдительность и не сразу понял, что отряд охвачен огненным кольцом, из которого не вырваться. По-видимому, их поджидали, специально заманили в ловушку.
Потом его били прикладами по голове, топтали сапогами. Очнулся в красноярской тюрьме. Рядом на голом полу камеры лежал избитый подрывник, рабочий-сибиряк Кузнецов. Их выволокли во двор тюрьмы и стали стегать шомполами. Ночью заключенных из всех камер выгоняли на мороз в нижнем белье и заставляли рыть общую могилу. Они стояли на краю рва. Раздавалась команда «Пли!». Но стреляли в двоих-троих. То была своеобразная игра офицеров-садистов. Заключенных они проигрывали в карты: кому сегодня ночью быть расстрелянным?.. И так изо дня в день. Весенней ночью его и Кузнецова сковали цепью, вытолкнули прикладами винтовок под ледяной дождь. Кузнецов был могучего роста и большой физической силы. «Постараюсь разорвать цепь, не дергайся…» — шепнул он Залке. Было темно, хоть глаз выколи. Но вот вспыхнули фары грузовика.
Что произошло потом, Матэ плохо помнил. Неожиданно конвойный в английской шинели остановился и негромко приказал:
— Бегите!
Конечно же, догадался Матэ, садисты придумали еще одну уловку: «убит при попытке к бегству». Кузнецов бросился бежать, потащил за собой Матэ. Сзади грохнули выстрелы. Кузнецов упал, цепь лопнула. Вот тогда-то Матэ, не чуя ног под собой, кинулся в темноту. По нему стреляли безостановочно. И неожиданно он свалился в какую-то зловонную яму. Вспомнил: скотомогильник! Сюда сбрасывали павших лошадей. Его искали, сделали несколько залпов в яму. Лезть в яму комендантские солдаты не хотели. А он сидел, забившись под корягу, и лязгал зубами от холода и страха. Дождь лил до утра. С чисто животной жаждой жизни, обрывая ногти, принялся карабкаться вверх. А потом, где ползком, где пригибаясь, старался уйти подальше, раствориться в тайге, отлежаться в кустах. Замирал, заслышав собачий лай. На правой руке болтался обрывок цепи, и Матэ никак не мог от него освободиться.
Он думал, что от его отряда, наверное, немногие уцелели. Но необходимо вновь собрать уцелевших, создать новый отряд и продолжить борьбу.
Матэ совершенно выбился из сил, окоченел. Наверное, его вела подсознательная память: в конце концов вышел к лагерю венгерских военнопленных, так хорошо ему знакомому, От лагеря отделяла быстрая речушка. Если ему удастся преодолеть ее, не упасть, не захлебнуться, он, пожалуй, будет спасен. Он знал: вот за тем длинным высоким забором находится госпиталь…
Преодолев не без трудностей речку, подполз к забору, заглянул в щель. Неподалеку стояли два санитара и на венгерском языке подсчитывали, сколько за последнюю неделю умерло от тифа. Здание за их спинами и было тифозным бараком. Так он понял.
Он окликнул их. Это было спасение.
— Тебе придется побыть немного трупом, — сказал один из санитаров. — У колчаковцев здесь есть свои шпионы и доносчики.
Его переодели в чистое белье, закрыли простыней и отволокли на носилках в морг. Здесь лежали умершие от тифа, и по ним ползали насекомые. Он пролежал в морге целый день. Наконец заботливые санитары принесли ему одежду и документы кого-то из умерших мадьяр.
«Надо собирать отряд… — вновь подумал он решительно. — Даже когда человек умирает, за него должны сражаться его идеи… Эх, добраться бы до Петра Щетинкина!.. Но как до него добраться?..» И понял: добраться невозможно. Нужно действовать тут, дойти до лесоразработок. Там — свои…
И тайга поглотила его.
Он был молод. Больше всего жалел три тетради со своими стихами, которые пропали в тюрьме навсегда, — себя он считал поэтом, хотел стать таким же певцом Свободы, как Шандор Петефи.
4
Наступление колчаковских и иностранных войск под общим командованием генерал-лейтенанта Розанова началось в первой половине мая.
Ожесточенные бои были не только в Сосновке, но и в районе Вершино, Рыбинское. Противник пробивался на Баджей. Из-за предательства эсеров почти все запасы хлеба республики оказались захваченными белыми. Теперь все понимали, что дни советского Баджея сочтены. Не хватало патронов, не было продовольствия. Очень скоро баджейский лазарет оказался переполненным ранеными.
И тут вновь проявился незаурядный полководческий талант Щетинкина. Он понимал, что колчаковцы постараются провести обходное движение, чтобы зайти партизанам с правого фланга, отрезать их от Баджея, и разработал дерзкий план разгрома противника.
Этот бой вошел в историю под названием Манского, или Нарвинского.
Щетинкин отвел Северо-Ачинский полк от Семеновки и занял левый берег Маны. Густые заросли пихтача и ельника хорошо скрывали партизан. Щетинкин нашел ущелье, по которому должна была пройти пятитысячная армия белых. Сюда были стянуты почти все пулеметы и вся артиллерия партизан.
Вдоль правого берега быстрой, неширокой в этом месте реки Маны тянулось шоссе, над ним стеной вставали коричневато-серые обрывистые скалы.
Ранним утром на шоссе показался авангард белых войск. Здесь было много итальянцев в крылатках и черных шляпах с перьями. Солдаты чувствовали себя хозяевами положения. Они громко разговаривали, смеялись, поднимали с шоссе камешки и бросали в реку, орали итальянские песни. Колонна растянулась на много верст. В ней было несколько тысяч солдат и офицеров. Скрипели возы с награбленным добром. Позади колонны поднимались столбы дыма, это горела подожженная белыми деревня Тюлюл.
В середине колонны ехали на лошадях генерал Шарпантье, полковник Компот-Анжело и есаул Бологов.
— А правда, что за голову этого красного генерала Щетинкина объявлена награда в тысячу золотых рублей? — спросил Компот-Анжело у Шарпантье.
— Господин генерал, — обратился Бологов к Шарпантье, с опаской поглядывая на скалы, — прикажите пройти ущелье форсированным маршем.
Шарпантье недовольно поморщился.
— Вы засиделись в штабах, есаул. Расшатали нервы. Сперва вы предлагали вообще не входить в ущелье, теперь предлагаете пройти его форсированным маршем. — И, обращаясь уже к полковнику Компот-Анжело: — Кстати, у вас, полковник, есть возможность получить царские золотые за голову Щетинкина.
— Боюсь, мы опоздаем. Розанов, наверное, уже занял Баджей и Щетинкина схватил, — отозвался Компот-Анжело.
— Ваши страхи не имеют основания. Щетинкин — хитрая лиса: он не будет ждать Розанова, а отступит сюда. А сюда — значит нам в руки.
— Генерал, я настаиваю! — перебил полковника есаул с отчаянной решимостью. — Прикажите форсировать продвижение!
— Перестаньте устраивать истерику, есаул!
И вдруг взорвались скалы. Со всех сторон донесся оглушительный треск пулеметов. В ущелье стоял беспрестанный грохот, усиленный эхом. В панике метались по шоссе солдаты. Многие из них бросались в реку и гибли. Густо окрасились кровью воды реки. Сражение длилось несколько часов. Ни один белогвардеец не уцелел. На волнах покачивалась шляпа полковника Компот-Анжело. Рядом — фуражка Шарпантье.