Страница 56 из 100
Сюда, на Семеновку, и решили повести наступление белые в первой половине мая.
Но Щетинкин пока не подозревал об этом. Ему позвонили из Баджея и сообщили, что намечено совместное заседание объединенного совета, армейского совета и главного штаба.
Что бы это могло значить?
По улице Семеновки тянулись подводы, на них — мешки с зерном. Щетинкин и Уланов сидели на крыльце штаба Северо-Ачинского полка, курили. Щетинкин был в дурном настроении.
— А что такое государство, Василь? — неожиданно спросил он.
Уланов удивленно посмотрел на него.
— Государство? Не искушен я в теории, Петр Ефимович. У нас в красноярской организации, в железнодорожных мастерских, больше на практику налегали.
— А ты помозгуй.
— Ну, если помозговать, то это, по-моему, орудие классовой диктатуры.
— А какая у нас диктатура, Василь?
— Была пролетарская.
— А теперь?
— Как только в объединенном совете окопался Альянов со своими анархистами и эсерами, затрудняюсь сказать… Как бы хлебец — тю-тю… Колчаку не отдали.
Щетинкин посмотрел на него серьезно.
— Ты читаешь мои мысли, Василь.
— У кого в руках хлеб — у того власть. А они на хлебец лапу наложили. Может, хлебец здесь, в Семеновке, на всяк случ попридержать?..
Щетинкин задумался.
— Нельзя, Василь. Им только дай повод для раскола!
— А если разогнать этот анархо-эсеровский совет?
— Оно бы и очень можно, да никак нельзя. Нужно вытеснить чуждый элемент, завоевать большинство.
— То-то и оно. Мы горели, а они штаны грели…
— Да, пролетариат борется, буржуазия крадется к власти.
— Здорово это вы сказали!
— Это Ильич сказал.
— Ну, если Ильич сказал, то вам нужно немедленно ехать в Баджей.
— Ты читаешь мои мысли, Василь. Главкома в лазарет уложили. Весна, обострение процесса.
— Чудно: агроном — и чахотка!
— В царской тюрьме заработал.
— Ну вот, вы, как помглавкома, обязаны сейчас в Баджее быть. Без вас там никакой стратегии нет. Разогнали бы, а?
Щетинкин поднялся, сказал решительно:
— Ты прав: я должен побывать в Степном Баджее. Что-то они там затевают…
Добротные рубленые дома Баджея разбросаны на огромном пространстве. Церковь. Непролазные лужи. Вдали — зубчатая тайга. На большом бревенчатом доме — четыре окна с фасада, два крыльца с сенцами по сторонам — была прибита вывеска: «Баджейская Советская республика. Армейский совет и главный штаб армии»; герб Баджейской республики: красная звезда, соха и молот. Над домом развевался красный флаг. Горланил петух на плетне.
Дорогу Щетинкину загородили возы с мешками, с бочками, на некоторых возах были самодельные токарные и сверлильные станки, груды свинца и баббита, неисправные винтовки и пулеметы. Пленные помогали вытаскивать застрявшие в грязи возы.
Щетинкин придержал лошадь.
— Граждане, что за эвакуация? Куда вы?
— Это, Петр Ефимович, не эвакуация, а наоборот: в новую столицу переезжаем — в Вершино, — с горечью ответил знакомый Щетинкину партизан.
— Что за ерунда? На самую линию фронта добро везете. Кто распорядился?
— Альянов.
— Петр Ефимыч, мы из Семеновки, — подал голос второй партизан.
— Знаю, Сила Иваныч.
— Вы нас сюда, а они — туда. Говорят, муку в Вершино, в зернохранилище. По распутице сюда еле добрались, а в Вершино совсем дороги нет, и мост через Ману снесло.
— Хорошо, Сила Иваныч. Заворачивайте все на постоялый двор, — решительно приказал Щетинкин.
Петр Ефимович заметил начальника мастерских Горюнова.
— Начальник мастерских? Эвакуацию мастерских и лаборатории приостановить!
— Но я получил распоряжение…
— Выполняйте мой приказ!
— А я вам не подчинен, — с насмешливым спокойствием ответил Горюнов.
Глаза Щетинкина налились яростью, он непроизвольно схватился за маузер, но сразу же взял себя в руки. Сказал глухо:
— Запомните, Горюнов: лаборатория и патронно-оружейные мастерские подчинены мне.
Горюнов посмотрел на него с ненавистью, но ничего не сказал.
Щетинкин заметил агитработника Рагозина, который сопровождал пленных.
— Пленных куда ведете, Рагозин?
— Приказано раздать этих пернатых по дворам, вроде как бы в помощь. Я доказывал: пусть лучше траншеи роют. Кто не работает, тот не ест.
— Правильно. Всех бросить на земляные работы!
— Есть, товарищ помглавкома!
Щетинкин пристально всматривался в лица пленных. Его взгляд задержался на корнете Шмакове.
— Кто таков?
Шмаков смело вскинул голову.
— Корнет Шмаков. Сдался без сопротивления.
— Что так? — ехидно спросил Щетинкин.
— Изуверился. Устал. На допросе дал ценные показания.
— Разберемся. Значит, верно, что для паруса, который не знает, куда он плывет, нет попутного ветра. Так?
— Так точно, — с готовностью ответил корнет.
Щетинкин быстро вошел в штаб. Большая комната до отказа была набита людьми, низко висел синий махорочный дым.
— Что у вас тут происходит?
Поднялся Альянов, человек интеллигентного вида, с острой бородкой, тонкими гибкими руками, быстрым взглядом.
— А, товарищ Щетинкин! Здесь происходит вот что: совместное заседание объединенного совета, армейского совета и главного штаба. Вас избрали в президиум.
— Я не об этом. Вы что тут, рехнулись? Хлеб в Вершино перевозите…
— Не перевозим, а уже перевезли.
— Зачем?
— Что?
— Перевезли!
— А вы не горячитесь, товарищ Щетинкин. Присаживайтесь. Объединенный совет постановил перенести столицу в Вершино.
— Зачем? — яростно допытывался Щетинкин.
— Опять зачем! Решили выползти из своей заманской скорлупы. К весеннему наступлению готовимся.
— Кто готовится? — настойчиво допрашивал Щетинкин.
— Вот собрались обсудить этот вопрос.
— А что его обсуждать? Это же глупость какая-то… Александр Диомидович, это правда? — спросил он Кравченко.
— Не знаю. Я только что из лазарета притащился.
— Но ты наш главком! Кто вправе без тебя ставить такой вопрос?
— Объединенный совет — вот кто! — перебил его Альянов строго. — Нас избрал крестьянский съезд, мы главная исполнительная власть.
— А почему вы решили наступать?
— Народ рвется в наступление. Вот послушайте, что пишет наш поэт, выразитель чаяний… — Он взял «Крестьянскую правду» и прочитал с пафосом:
Гром им подавай!
— Я тебе вот что скажу, помглавкома, — сказал Щетинкину командир полка Старобельцев. — Вопрос о наступлении поднял я. Мой полк хочет наступать. — Он закурил и подошел к карте. — К нам приезжает делегат с Тасеевского фронта: решили объединиться. Окончательно перережем Сибирскую магистраль, захватим Канск и развернем бои на запад и восток. Красная Армия Уфу берет! А мы отсюда ударим…
— А хлеб зачем в Вершино?
— Решили в целях оперативности приблизить снабжение к линии фронта.
— «В целях оперативности…» «Сон пустых голов», Старобельцев.
— Почему?
— Распутица. Мы надолго отрезаны от Тасеевского фронта. Колчак, думаю, не сидит сложа руки — он бросит против нас все!
— Наш революционный долг — пожертвовать собой! — сказал Альянов с фальшивым пафосом.
— А если драпать придется? Хлеб и мастерские белым оставим?
— Так уж сразу и драпать!.. Пораженческие настроения.
— Да поймите вы: выдержав за полгода семьдесят тяжелейших боев, мы истощили себя. Мастерские не успевают патроны и гранаты делать. Где порох, где снаряды? Нас осталось три тысячи бойцов.
— Наш революционный долг… — петушился Альянов.
— Наш долг — сохранить Советскую власть в тылу у Колчака до подхода Красной Армии. Держать в своих руках железную дорогу, не давать Колчаку ни сибирского хлеба, ни масла, ни людей — это лучшая помощь Красной Армии! — отчеканил Щетинкин.