Страница 5 из 100
Аверьянов одевался в элегантный светлый костюм, узкие черные полоски усов делали его похожим на «восточного человека», что смешило меня. Он сердился: сбрею! Но не сбривал: нравился самому себе. Занятия с офицерами проводил в военной форме, но без погон. Я носила платье, как все европейские женщины, и никто не называл меня «товарищем капитаном». Для корейцев мы с Аверьяновым были «тоньму» — товарищи.
Большую часть дня мы проводили на танкодроме, который находился в северо-западном районе города, неподалеку от железной дороги. Здесь, под открытым небом, возле танков Т-34 и самоходных установок Сергей Владимирович читал корейским офицерам, будущим командирам боевых машин, лекции. Я переводила.
У наших военных советников имелся свой небольшой клуб, куда приходили и посольские с женами. Мы наносили визиты в посольство, бывали на вечерах, смотрели новые фильмы. Приглашал нас всегда комендант посольства Шальнов, милый, вежливый и предупредительный товарищ. Одним словом, жили маленькой дружной колонией.
Обязанности военного советника можно было бы определить в нескольких словах: передать свой боевой опыт, помочь организационной перестройке войск. С помощью Советского Союза правительство Корейской Народно-Демократической Республики создавало технически оснащенные современные войска. Мы помогали наладить подготовку войсковых штабов, планомерную боевую учебу войск, развернуть сеть военно-учебных заведений и сформировать новые рода войск, уточнить также расписание штатов.
Ощущение своей причастности ко всему этому окрыляло меня. Мы, в общем-то, числились в аппарате главного военного советника, и именно он определял направление работы каждого. Вначале главный военный советник хотел оставить меня при себе, но Аверьянов требовал именно меня, считая свой участок «наиглавнейшим, где требуется переводчик самой высокой квалификации». Главный не уступал. Потом сдался:
— Убедил. Логика у тебя железная, а характер вздорный. Иногда мы все же будем привлекать Веру Васильевну к оперативным делам.
На том и порешили. Не знаю почему, но я обрадовалась. Главный советник показался несколько суховатым, очень уж официальным. Душа почему-то сразу потянулась к Аверьянову.
— Да я все равно отбил бы вас у главного! — сказал он мне убежденно. — Когда вы в штабе заговорили с Квоном и он улыбнулся (а он редко улыбается), повял: это она!
— В каком смысле? — холодно пресекла я почудившуюся фамильярность.
Он рассердился:
— В самом прямом: она поможет мне за короткий срок подготовить танкистов!
На вооружении Народной армии имелись не только наши танки Т-34 и самоходные установки Су-100 и Су-76, но и трофейные японские малые танки, весящие всего три тонны. Средний танк образца «97» весил четырнадцать тонн. Были тут и внушительные американские «шерманы», захваченные в свое время японцами у американцев, а теперь оказавшиеся у танкистов Народной армии. Тяжелых танков в японской армии почти не имелось. Все это объяснил мне Сергей Владимирович. Он привез с собой танковые уставы и наставления и порекомендовал почаще заглядывать в них, отыскивая заранее аналоги в корейском языке. Иногда мы залезали в головную машину, надевали громоздкие черные шлемы, закрепляли на горле ларингофоны и, включив рацию 9-РС, объясняли смысл того или иного маневра молодым корейским офицерам-танкистам, сидящим в других машинах. То была черновая работа, но Сергей Владимирович считал, что исход боя очень часто зависит от случайностей, которые нужно заранее учесть, дабы действовать уверенно, почти автоматически.
Аверьянов много ездил по Корее, и слушать его было одно удовольствие. Рассказывал образно, с легким юморком. И памятники старины приметил, запомнил их названия, что меня, признаться, поразило. Обычно военные люди высокого ранга, строевые офицеры мало обращают внимания на такие вещи.
Вначале он показался мне человеком пожилым, а на самом деле был всего лет на шесть-семь старше меня.
О себе говорил скупо, будто анкету заполнял:
— Родился в семье дипломатов, мечтал сам стать дипломатом, международником, а вместо этого окончил бронетанковую академию, сделался танкистом. Во время войны был начальником штаба танковой бригады на Ленинградском фронте. В составе 25-й армии освобождал Маньчжурию и Корею. Потом штаб нашей армии находился в Пхеньяне. Я был на штабной работе. Теперь вот поручили обучать танковому делу корейцев.
— А язык знаете? — полюбопытствовала я.
— Не знаю. Они тогда все говорили на японском, а он мне ни к чему.
— Понравилась Корея? — Мне хотелось понять, что он за человек.
— Дальневосточная Италия. В Италии — обширные подземные дворцы-усыпальницы этрусков, в Корее — усыпальницы правителей небесных царей и ванов.
— Вам приходилось бывать в Италии?
— В детстве. Еще до прихода Муссолини к власти. Отец ездил с какой-то миссией, ну и нас с матерью взял. А в Корею я влюбился сразу, потому, наверное, и застрял здесь. Мы не знаем, кто такие этруски. Ну а откуда пришли корейцы?.. Я очень хорошо запомнил подземные гробницы этрусков в Тоскане, на Апуанской Ривьере. Представьте себе, в Корее во многих местах я находил точно такие же подземные могилы — дворцы ванов. Прямо-таки удивительное совпадение!
Он рассказывал об этрусском некрополе в Баратти, на берегу небольшого залива Тирренского моря, где когда-то находился порт древней Популонии, о заснеженных мраморных Апуанских Альпах, об острове Эльба с каменистой вершиной Кроче, о лазурном Капри, Неаполе, Везувии, Помпеях, Ватикане, набитом сокровищами искусства, о скользящей по морской глади Венеции с ее дворцами, о картинных галереях Флоренции и грандиозном соборе Санта-Мария дель Фьоре, и меня поражало, с каким изяществом и тонким вкусом он говорит обо всем.
Чуть прикрыв глаза и слегка улыбаясь, вспоминал, как однажды в корейских горах Мёхянсан открыл для себя великое множество водопадов, которые каскадами низвергались с высоченного пика Пиро, облазал местные пещеры и глубокие ущелья, заросшие лесом.
— Место настолько запомнилось, что даже сейчас тянет туда, — говорил он с веселой грустью. — Там есть речка Хянсанчхон, прозрачная, как слеза. Мне нравилось отдыхать на нижней ступеньке тринадцатиярусной восьмиугольной пагоды возле храма Похен. Гранитная пагода с колокольчиками по углам. Есть на земле места, к которым привязываешься навсегда.
Я представила себе эту бледно-сиреневую пагоду с колокольчиками и шпилем на фоне синих-синих гор, прогнутые черепичные крыши молчаливых старинных храмов, затерянных среди скал, и, в самом деле, почувствовала неизъяснимую тягу в те незнакомые места.
Все мы почему-то убеждены в своей причастности к искусству. В институте я изучала японское и китайское искусство. Искусство считалось частью культуры того или иного народа. И мое восхищение цветными гравюрами Китагава Утамаро следовало признать строго профессиональным, и точно таким же было восхищение китайскими свитками на шелку Чжоу Фана, Янь Либэня, Ли Чжаодао. Искусство для ограниченного круга специалистов. Прекрасно оно или безобразно — не имеет значения. Важно то, что в такое-то и такое японское или китайское время пейзаж вдруг стал необходимым эмоциональным фоном, с которым художник связывал мир человеческих чувств. Знакомство с европейским искусством было у меня весьма поверхностным. О великих мастерах знала понаслышке.
И неожиданно в мою скромную жизнь ворвался человек, глубоко знающий творчество мастеров эпохи Возрождения. Он все это знал потому, что родители увлекались искусством и ему привили в свое время интерес к нему. Зачем оно, искусство, почему его бесконечный конвейер не останавливается ни на секунду ни в дни мира, ни в дни войны? Я знала, что в развитии того или иного общества главная роль принадлежит социально-экономическим причинам; они-то, социально-экономические факторы, и движут историей.
— Экая вы начетчица! — сказал он со смехом, выслушав мои суждения о роли искусства в жизни человечества. — Вот говорят: яркая, самобытная культура, выдающиеся произведения человеческого гения и тому подобное. А зачем? Искусство — душа народа! Вот зачем: нет искусства — нет души. Умерло искусство — умерла душа. Если хотите понять душу того или иного народа, обращайте взгляд прежде всего сюда — и вам откроется. Подлинное искусство всегда национально. Мы слишком самонадеянны, когда хотим выяснить мотивы всех поступков и деяний народов через социально-экономические факторы. Мой товарищеский совет: хотите понять, к примеру, душу китайского или корейского народа — изучайте не памятники, не картины, а сам процесс творчества, и тогда вам многое станет понятным.