Страница 23 из 100
Решили зайти в чайную. «Посидим, поболтаем… Столько воды утекло», — сказал он.
Выбрали уютное местечко. Заказали чай.
— Какая ты стала красивая, Катюша, — ласково, с оттенком непонятной грусти, говорил он, прикрыв ее руку своей горячей, несколько влажной ладонью. Шутливо спросил, вспоминала ли она о нем, об их студии там, в Ленинграде, где ее окружало столько блестящих и разнообразных талантов. Она так же шутливо ответила: «Вас забудешь…»
Он улыбнулся ее непосредственности. И после короткой паузы с горькой усмешкой сообщил:
— А от меня жена сбежала к другому, оставила мне трехлетнюю дочку Наталку…
— О! — сочувствующе воскликнула Катя. Потом робко спросила: — Вы ее любили?
— Возможно, — снова усмехнулся он. — Теперь не люблю.
Да… Они сидели тогда в кафе, вспоминали веселые студийные годы. Юрий Николаевич рассказывал о своей работе в Театре Революции, о его славном директоре Матэ Залке и о Мейерхольде с его биомеханикой. Как бы между прочим похвастался, что лично его пьесы отметил сам Луначарский, даже написал предисловие к сборнику его пьес.
Потом очень подробно расспрашивал Катю о годах учебы в Ленинграде, о планах на будущее.
И вдруг с несколько наигранной бесшабашностью, совсем по-актерски предложил:
— Поедем со мной в Италию?
— Зачем? — с удивлением спросила Катя.
— На Капри, к Алексею Максимовичу. Луначарский посылает. — И уже серьезно пояснил: — У меня неважно со здоровьем: легкие… Нужно подлечиться. Помнишь, я болел воспалением легких?
Еще бы ей не помнить… Весь город тогда за него переживал.
— Поедем, Катюша, ты мне очень нужна… — снова, уже серьезно, повторил он, заглядывая ей в глаза с какой-то печальной отрешенностью. Сердце ее невольно сжалось. Только теперь она обратила внимание на его странно утончившееся лицо, на худобу шеи, выступающей из воротничка рубашки, ощутила влажность его горячей руки. Со страхом подумала: «Да он же сильно болен!» Представила его одиноким на чужбине, и волна жалости и нежности затопила сердце. Ведь это был Юрий Николаевич! Их Юрий Николаевич, которого все так любили и преклонялись перед его талантом! Нет, она его не оставит, не предаст. Быть всегда с ним рядом, заботиться о нем — какое счастье!
На другой день сообщила о своем решении родителям. Мать всполошилась:
— Ты сумасшедшая! Выходить замуж за человека, у которого есть жена и ребенок. Ты просто жадна до страданий.
— Я люблю его и поехала бы с ним, если бы он даже был Синей Бородой, — упрямо ответила она.
— А театр? А карьера? Можешь всю жизнь поломать. Мы тебя учили, тянули изо всех сил… Вас ведь вон сколько…
Мать заплакала. Бедная мама, нелегко ей было отпускать дочь в такую даль, в неизвестность. Еще не старая. Гладкие темные волосы стянуты красивым узлом на затылке. Лицо несколько поблекшее, но глаза живые. В прошлом учительница, она внушала дочерям стремление к самостоятельности, к независимости. Настаивала на том, чтобы они получили высшее образование. Говорила: «Мужчины могут прожить и физическим трудом, а женщина обязательно должна иметь подходящую профессию, быть независимой».
Возможно, причиной подобных утверждений была неудовлетворенность собственной жизнью. Родила восьмерых детей, троих похоронила в младенчестве, а пятерых вырастила. Она, Катя, самая старшая, за ней идет Таня, потом Муся, братья Валентин и Анатолий. Мать отдала им, своим детям, всю жизнь. Отец знал только свою работу да охоту. Прирожденный охотник, он ненавидел душную канцелярию и не любил свою канцелярскую работу. Сейчас он сидел хмурый, иногда строго покашливал. В его глазах Катя читала молчаливое осуждение. Но любовь сделала ее глухой ко всему. Перед ее мысленным взором стоял только он, Юрий Николаевич.
…И они уехали в Италию, прихватив с собой его трехлетнюю дочку Наташу. Он очень любил девочку и не захотел с ней расставаться.
У Юрия Николаевича было письмо Луначарского к Горькому с просьбой помочь молодому драматургу Юрьину с устройством на Капри. Но когда они прибыли в Неаполь, Юрий Николаевич постеснялся беспокоить Горького, и они не поехали в Сорренто, где жил тогда Алексей Максимович. Решили сразу переправиться на Капри.
Неаполь громоздился крутыми уступами над живописной бухтой Неаполитанского залива. На восточной стороне его кольцом загибающегося берега едва прорисовывалась сквозь белесую дымку двугорбая вершина Везувия. Та, что была повыше, слегка курилась. Краски были предельно ярки, насыщенны, словно на старинной пасхальной открытке. Лазурное море, лазурное небо. После холодной Карелии и хмурого Ленинграда этот лазурно-золотой мир казался сказочно прекрасным.
— Итальянцы называют Неаполитанский залив зеркалом Венеры. По преданию, именно здесь богиня вышла из морской пены, — сказал Юрий Николаевич. — Венера считается покровительницей всего побережья Кампании.
Долго стояли они над морем, очарованные красотой окружающего. Потом медленно спускались по бесконечно длинной лестнице к набережной Санта Лючия. Юрий Николаевич нес на руках маленькую Наташу.
На набережной было очень людно. Внимание Кати привлекла процессия католических монахинь. Они шли длинной ровной цепочкой в своих черных одеждах и белоснежных крылатых колпаках, невозмутимо-спокойные, отрешенные от всего мирского. Среди них были молодые, привлекательные лица, и Катя сожалеюще подумала: какие причины заставили этих совсем юных девушек затвориться в монастыре? Жить так хорошо! Любить… Всю ее переполняло счастье, острое до боли. Монахинь сопровождал рослый падре в огромных, закрывающих половину лица, светозащитных очках. Эти очки и черпая до пят сутана делали его похожим на какое-то большое морское животное.
Юрий Николаевич пошутил:
— Встреча с попом предвещает несчастье.
Вскоре подошел катер. На его борту крупными латинскими буквами было выведено название: «Valentino».
Возбужденная толпа беспорядочно двинулась по узким сходням на палубу. Юрий Николаевич едва успел подхватить ребенка на руки.
В открытом море неожиданно подул крепкий ветер, вздымая крутые валы. Катер то взлетал вверх, то ухал вниз, грозя перевернуться. Пронзительно вскрикивали женщины, растерянно улыбались мужчины, скрывая под этой улыбкой свой страх перед разбушевавшейся стихией.
Юрий Николаевич спустился с ребенком вниз, в кубрик, а Катя осталась на палубе. Жадно всматривалась в проплывающие пейзажи. Над крутым скалистым обрывом промелькнул городок, рядом кто-то произнес: «Сорренто». Сорренто… Там жил Горький, это был тот самый таинственный Сорренто, о котором пелось в неаполитанской песне: «Вернись в Сорренто, там ждут тебя…» Да, она была в Италии, в стране, куда во все времена устремлялись люди искусства: художники, оперные певцы, скульпторы, писатели. Вероятно, вот так же переправлялся на Капри ее любимый поэт Блок. В Риме и во Флоренции писал свою поэму «Мертвые души» Гоголь. В Италии работал над своей картиной «Явление Христа народу» художник Иванов…
Наконец в слегка затуманенной дали возникла остро торчащая из воды скала. Она казалась неуместной среди пугающей беспредельности морского пространства. По мере приближения к ней катера скала увеличивалась в размерах, уплощалась, превращаясь в гористый остров. Это и был Капри.
Катя увидела белую россыпь здании среди темной зелени деревьев, отвесную стену скалистой горы с вершиной, заросшей лесом.
Катер благополучно пришвартовался к причалу обрывистой бухты. Были спущены сходни, и они, опьяненные качкой, оглушенные грохотом моря, выбрались наверх.
По краю набережной громоздились солидные многоэтажные здания — рестораны, гостиницы, палаццо.
Юрий Николаевич прилично говорил по-немецки и по-французски. Они быстро отыскали туристическое справочное бюро.
Им дали адрес недорогой частной квартиры с пансионом.
Сначала все было хорошо. Днем Юрий Николаевич работал над новой пьесой, а Катя с Наташей гуляли в городском саду Аугусто высоко над морем.
Иногда все трое спускались к морю и любовались пенным прибоем. Сверху из фешенебельного ресторана доносились веселая музыка и звуки гавайской гитары. Катя была переполнена радостным чувством бытия. Ей казалось все прекрасным в этом лучшем из миров.