Страница 8 из 108
Тань Чэнжун все время подсказывал водителю «виллиса» сержанту Акимову, где лучше ехать. Акимов — веселый паренек в кубанке набекрень — благодарно похлопывал слугу цинских императоров по плечу, называл его папашей и совал сигареты. К концу пути старик почтительно именовал Акимова «товарищ сержант Алексей».
В сосновой роще Бэйлина, где находились храмовые постройки, павильоны и могильные курганы, как и следовало ожидать, было пустынно и тихо. Да и кого могло в эти грозовые дни привлечь сюда? И все же мы взяли автоматы на изготовку. Тут могли скрываться хунхузы или же уцелевшие японские смертники.
— Бандитское местечко! — сказал лейтенант Кольцов убежденно.
К туннельным воротам с многоярусной башенной надстройкой вела дорога, выложенная выщербленными каменными плитами. По обеим ее сторонам стояли каменные львы с разинутыми пастями.
Меня всегда охватывает непонятная печаль, когда вдруг окажусь у какой-нибудь древней стены с почерневшими пятнами сырости. Черепичные рогатые крыши павильонов и храмовых сооружений поднимались над кронами темных маньчжурских сосен и над мрачными поржавевшими стенами.
Мы въехали в ворота, выскочили на широкий двор и остановились. Звенела тишина в ушах, и с этим внутренним звоном перекликались мелодичные колокольчики, подвешенные к углам крыши и звучащие от малейших порывов ветра.
На террасы павильонов вели мраморные лесенки.
— Осмотреть помещения! — приказал Кольцов.
Солдаты разделились по двое, рассыпались по всей обширной территории кладбища.
Но тревоги наши оказались напрасными: здесь не было ни души.
Заработали лопаты, и вскоре мы увидели массивный красный саркофаг с золотыми иероглифами на крышке.
— Это мой гроб! — радостно воскликнул старый маньчжур. — Вы открыли двери милосердия…
Гроб действительно оказался набитым доверху бумагами.
— В штабе разберетесь, — сказал Кольцов, — а сейчас вытряхивайте все в кузов грузовика — и по коням!
Бойцы выполнили его распоряжение, перенесли гроб в павильон, засыпали ханскую могилу. Сержант Акимов добродушно сказал Тань Чэнжуну:
— Ну, папаша, полезай в «виллис». Пора в обратный путь.
Маньчжур склонился в глубоком поклоне. Лицо его озарила широкая морщинистая улыбка.
— Я останусь здесь охранять великие могилы. Я слуга мертвых императоров. Прощайте!
Отговаривать его было бесполезно. Мы простились. У ворот я оглянулась. Старый Тань Чэнжун безмолвно стоял посреди двора — высокий, сухой, как жердь, — и смотрел нам вслед.
Оказалось, мы привезли из Бэйлина интересные бумаги. Кому принадлежали эти записки — неизвестно; в них было намешано все — и политика, и история, и культура. Видимо, японцы в спешке решили припрятать эти бумаги до лучших времен в цинском некрополе, куда, наверное, в течение десятилетий никто из китайцев не заглядывал. Это было самое непопулярное место в Маньчжурии. Если бы не Тань Чэнжун, никому не пришло бы в голову раскапывать могильный курган.
О находке доложили в штаб Забайкальского фронта, и оттуда последовал приказ: доставить ее в Чанчунь.
Через некоторое время начальник политотдела вызвал меня к себе и сообщил, что я тоже откомандировываюсь в Чанчунь.
Радостно забилось сердце: еще в прошлом месяце мне сказали, что в скором времени буду уволена из армии. Война окончена. В Москве ждет научная работа. Все согласовано в начальственных верхах. Должно быть, затем и отзывают…
Ну вот и прощай, Мукден. Все произошло так скоропалительно. Лейтенант Кольцов был искренне опечален.
— Мертвый хватает живого! — произнес он мрачно, вкладывая в эти слова какой-то свой смысл. — Вспоминайте нас там, в своем Чанчуне. Чанчунь… и звучит-то смешно. То ли дело Мукден!
— Почему же смешно? Чанчунь — значит Долгая весна. Город Долгой весны.
— Хотите, подарю вам свою карточку на память?
— Конечно же хочу, Степан Петрович!
Он вынул удостоверение личности, где хранилась фотография с готовой уже дарственной надписью: «Вере Васильевне — на память о Мукдене!»
— У меня, Степан Петрович, к сожалению, фотографии нет.
— Чем еще могу быть полезен? Может быть, отвезти к губернатору попрощаться?
— Спасибо. Не стоит. Не будем отрывать господина Чжан Сюэсяня от дел. Лучше бы навестить того старика маньчжура, в Бэйлине.
Кольцов пожал плечами.
— Как вам будет угодно. Сейчас вызову Акимова.
И вот мы снова поехали в Бэйлин, где вечным сном спят первые маньчжурские правители. Я должна была замкнуть некое кольцо. Этот старик унесет с собой последние кровавые тайны цинских императоров, и многое из того, что я хотела бы знать, канет в вечность. Он снова и снова провел бы меня по мраморным плитам мощеных дворов «Запретного города», мимо огромных бронзовых львов со страшно разинутыми пастями, черно-зеленых от древности, мимо бронзовых черепах и бронзовых курильниц, мы сидели бы под красными резными колоннами, подпирающими резные потолки, в вычурных бронзовых креслах на оленьих рогах — трофеях былых императорских охот…
Тань Чэнжун, казалось, не удивился моему приезду. Он молча принял теплые вещи, которые я купила ему на базаре Шэньяна, слегка поклонился и повел в один из павильонов. Там находились бронзовые ширмы в несколько створок, стояло зеркало из отполированного черного дерева, глубокое, как омут. На алтаре — курительные свечи, жертвенные деньги, таблички духов предков, исписанные маньчжурской вертикальной вязью, а также иероглифами. Их называют «лоцзу-цзун». Старик привычно отдал троекратный поклон табличкам и сказал:
— Здесь похоронены те, кто умер задолго до покорения Китая. Очень давние предки. — Кивнул на иззубренный меч, лежащий на красной шелковой подушке: — Говорят, что он принадлежал самому Нурхаци — это Меч черного дракона и изогнутого месяца…
Мы присели на скамеечку.
— Мне хотелось бы выяснить верования маньчжуров, — сказала я. — Есть ли у вас свои, сугубо маньчжурские праздники? Не китайские, а маньчжурские.
На его губах узко наметилась улыбка.
— Праздник Нянь-Нянь.
— А в чем его суть?
— Поезжайте в Дашицяо. Это между Мукденом и Дайреном. Маленький город, населенный маньчжурами.
Значит, маньчжуры в Маньчжурии все-таки есть! И совсем неподалеку.
— Ну и в чем суть праздника Нянь-Нянь?
Старик неизвестно отчего развеселился, поглядывая на меня лукаво.
— Вам следовало бы побывать в Дашицяо в апреле, когда туда съезжаются девушки со всех поселений Маньчжурии. Более ста тысяч девушек в белых кофтах с вплетенными в волосы большими цветами. Они входят в храм богини Нянь-Нянь, оставив за порогом родителей. Говорят, что богиня исцеляет от болезней, дарует долговечность, способствует успеху в делах. Но девушки приходят к ее алтарю не за этим. Нянь-Нянь помогает устройству счастливых браков. Это праздник невест. Нужно только загадать на какого-нибудь молодого человека, возжечь перед алтарем богини курительные свечи, и жених обеспечен.
Все это было очень интересно. Мне хотелось бы посмотреть на праздник невест, к числу которых старый Тань Чэнжун, без сомнения, относил и меня. Но… увы! Я должна была вечером уехать в Чанчунь и конечно же никогда не поднимусь по каменным ступеням крутой лестницы к бронзовой статуе Нянь-Нянь.
Тань Чэнжун умел шутить и ценил шутку. Сказал, что маньчжурские женщины энергичнее своих мужей. Окажись на китайском троне какая-нибудь новая Ниласы или же Ехэнала, а не Пу И, никакой революции не было бы — женщины неподкупны, а придворные князья-чиновники только тем и озабочены, как бы побольше получить у двора денег «на воспитание чувства неподкупности».
— Сегодня вечером уезжаю в Чанчунь, — сообщила я. — Пришла проститься с вами.
Трудно было понять, опечалило ли Тань Чэнжуна это известие. Люди по-разному встречаются и расстаются навсегда. Когда масло кончается, светильники гаснут…
— Спасибо вам за все, — сказал он в ответ с заметной теплотой. — Не знаю, чем отблагодарить… Все эти вещи принадлежат императорам…