Тутанхамон. Книга теней

— Но они существуют, ходят по рукам в узком кругу, а следовательно, их должны где-то тайно хранить. Так где же они? — спросил я напрямую.

— Не могу сказать.

Я обвел взглядом здания, теснившиеся внутри храмовой ограды. Внезапно мне стало понятно, что внутри этого потайного города может существовать еще один город. Ибо в сердце каждой тайны гнездится другая тайна.

Нахт воззрился на меня, уже с откровенным гневом.

— Ты слишком многого ожидаешь от нашей дружбы!

Мы стояли, глядя друг на друга, в странном молчании. Затем, чтобы ослабить напряжение, я поклонился.

— Прошу меня извинить. Профессиональные вопросы не должны вставать между старыми друзьями.

Он кивнул, почти удовлетворенный. Я знал, что вряд ли смогу что-нибудь у него выведать, пока его раздражение не утихнет.

— Кстати, сегодня день рождения Сехмет, если ты не позабыл о нем за всеми этими разговорами о затмениях и тайных книгах. И вечером я обедаю у вас, — напомнил Нахт.

Я хлопнул себя ладонью по лбу. Это событие не выпало из моей памяти, поскольку Танеферет напомнила мне о нем перед выходом, но от меня еще требовалось исполнить одну священную семейную обязанность.

— А ведь на мне лежит организация празднества, так что пойду-ка я закупать секретные ингредиенты — тайну которых я никогда не раскрою, даже под страхом смерти, — пока великие посвященные купцы на рынке не позакрывали свои лавки!

Нахт отозвался на мои слова слабой улыбкой, и мы вместе вышли из-под огромной арки, вновь возвращаясь к жизни города. Затем мы расстались — он отправился домой, а я на рынок, за мясом, вином и приправами.

Глава 13

У каждого из нас есть свое излюбленное место на скамьях вокруг низкого стола: мой отец обычно сидит в дальнем конце, Сехмет и Туйу по одну сторону от него, рядом с Хети и его женой, а Танеферет с Аменмесом — по другую, вместе с Нахтом и моей сладкой Неджемет. Малышка любит сидеть рядом с ним, обвивая руками его шею. Она наблюдает, как присутствующие реагируют на ее любовные жесты. Где она научилась такому кокетству? Я приготовил наше любимое блюдо — газель в красном вине, — предназначенное для торжественных случаев.

Сехмет выглядела спокойной и уверенной в новом платье со складками, она надела серьги, которые мы ей подарили на день рождения. Ее девчоночья стеснительность уже начала уступать место взрослому самообладанию. Она прочла гораздо больше, чем я за всю свою жизнь, и она ничего не забывает. Сехмет способна повторить те бессмысленные стишки, которые мы сочиняли вместе, когда она была ребенком. Знание для нее — все. Однажды она сказала мне откровенно: «Я не могу одновременно заниматься атлетикой и науками». И так она сделала свой выбор.

В такие вот вечера, когда я сижу вместе с семьей и друзьями и на столе перед нами расставлена еда, а в стенных нишах горят масляные светильники, я не могу понять, что я сделал, чтобы заслужить такое счастье. А в минуты более мрачные беспокоюсь, что моя работа может поставить все это под угрозу — поскольку, если со мной что-нибудь случится, какая жизнь их ожидает? И я не могу не спрашивать себя: почему этой жизни мне недостаточно? И чем я буду жить, когда мой отец отойдет в иной мир, дочки выйдут замуж и разъедутся по другим домам, а Аменмес будет где-нибудь учиться — может быть, в Мемфисе, — и мы с Танеферет окажемся наедине друг с другом, в преддверии нового, непривычного спокойствия последних лет нашей жизни?

— Отец, я вот тут подумала: а почему у девочек нет возможности получить образование и как-то продвинуться в нашем обществе?

Сехмет откусила кусочек мяса газели, наблюдая за впечатлением, которое произвело ее заявление.

— Очень вкусно, кстати, — пробурчала она с набитым ртом.

Нахт, Хети и мой отец весело воззрились на меня.

— Но у тебя же было множество возможностей!

— Только потому, что Нахт учил меня таким вещам, каким не стал бы учить никто другой.

— И она оказалась замечательной ученицей, — с гордостью вставил тот.

— Но мне кажется, из-за того, что я девочка, у меня было меньше возможностей учиться, чем у мальчиков, потому что в нашем обществе все построено на превосходстве мужчины над женщиной. И это нелепо! Таков наш современный мир. Если у меня растут груди, это еще не значит, что я потеряла рассудок!

Отец неожиданно закашлялся, словно кусок попал ему не в то горло. Нахт принялся хлопать его по спине, но он все кашлял и кашлял со слезами на глазах. Я-то знал, что эти слезы выступили от смеха — просто он не хотел ставить Сехмет в неловкое положение. Я подмигнул ему.

— Ты во многом права, — сказал я ей. — И если ты решила, что хочешь чего-то достичь, тебе придется быть очень стойкой.

— Я решила! И замуж выходить я тоже пока не хочу. Я хочу учиться дальше. Я буду врачом!

Она обернулась и посмотрела на мать. Мне сразу же стало ясно, что они уже обсуждали это между собой. Я взглянул на Танеферет, и она ответила мне взглядом, в котором читалась безмолвная просьба: «Пожалуйста, будь тактичен!».

— Но, моя дорогая и любимая дочь… — начал я, чувствуя шаткость своего положения и желая, чтобы Нахт сказал что-нибудь в мою поддержку.

— Да, мой дорогой и любимый отец?

Я замешкался, подбирая самые убедительные слова.

— Женщины не становятся врачами.

— Ну, вообще-то становятся, — вмешался Нахт, чем вовсе мне не помог.

— Какая разница, даже если этого и не бывало раньше? Это то, чем я хочу заниматься! В мире столько страданий, и я хочу это изменить. И невежества тоже слишком много. Знания могут уменьшить страдания и невежество. И вообще, зачем же ты назвал меня Сехмет, если не хотел, чтобы я становилась врачом?

— Да, зачем ты назвал ее Сехмет? — встряла Неджемет, почувствовав удобный момент, чтобы принять участие в разговоре.

— Потому что это означает «обладающая могуществом», — сказала Танеферет.

— Сехмет, Богиня-львица, может насылать болезни, но она может и отзывать их, — ответила сама Сехмет.

— Я вижу, ты многому научилась у своего духовного отца, — сказал я.

— Мы с ним многое обсуждали, — возразила она.

Почему-то я почувствовал себя единственной фигурой на игровой доске, которая так и не продвинулась дальше первой клетки.

Внезапно с дальнего конца стола заговорил мой отец:

— Из нее получится великолепный врач. Она спокойна, методична, и на нее приятно посмотреть. Чего не скажешь об этих вонючих и сварливых стариках, что машут в воздухе горящими пучками трав и заставляют тебя пить собственную мочу. Я, например, несомненно доверил бы ей приглядывать за собой, когда стану старым и больным.

Сехмет поглядела на меня с торжествующей улыбкой.

— Ну что же, первый пациент тебе обеспечен, — сказал я. — Но ты ведь понимаешь, что это значит?

Она глубокомысленно кивнула.

— Это значит, что мне придется много лет учиться, причем вдвое лучше, чем все остальные, потому что я буду единственной девочкой среди множества мальчиков. И я должна буду противостоять сопротивлению официальных кругов и оскорблениям со стороны ограниченных учителей старой школы. Но я справлюсь.

Я не мог придумать, что еще противопоставить ее желанию, к тому же, по правде сказать, я гордился ее решимостью. Всем сердцем поддержать дочь мне мешало сознание предстоящей ей борьбы, а также большой вероятности поражения, не из-за какой-либо слабости с ее стороны, а из-за неприятия ее выбора закосневшей системой.

Я как раз собирался что-нибудь сказать, когда со двора донесся резкий лай Тота. Короткий стук в дверь заставил всех нас примолкнуть. Я поднялся и, подойдя к двери, открыл ее. За порогом стоял высокий широкоплечий и недружелюбный человек в форменной одежде дворцовой стражи. Позади него стояли стражники с мечами, поблескивавшими в свете масляной лампы, что стояла в нише возле двери.

— Я знаю, зачем ты пришел, — тихо сказал я ему прежде, чем он успел открыть рот. — Пожалуйста, дай мне несколько минут.