Ватажники атамана Галани

Матвей Ласточкин сказал, чтобы я не совался в лавку купца Герасимова сразу, а денёк покуролесил в городе, примелькался местным шпыням.

В рядах на Гостиной площади я своровал кое-что из еды и копейку денег, на которую купил бумаги и, обосновавшись прямо на земле у ворот Гостиного двора загорланил:

— Пишу ябеды, прошения, договоры и всё что пожелаете!

К полудню, написав несколько челобитных и сочинив молодому франтоватому офицеру томные вирши его даме сердца, мне удалось заработать достаточно денег, чтобы весь оставшийся день гулять в «Карасе». Там я затеял шумную свару с двумя солдатами, кои, причинив мне определённое увечье под глазом, выволокли на улицу, очистили карманы и ткнули мордой в коровий навоз. Я провёл ночь на берегу под перевёрнутой лодкой. А утром, как следует умывшись, отправился в лавку Лукьяна Грасимова.

Хозяина за прилавком не было. Вместо него сидела нарядная бабёнка и складывала в аккуратные стопки медные деньги. Копейка к копейке, пятак к пятаку, гривенник к гривеннику. Увидев меня, она вздрогнула, быстрым движением смахнула своё богатство в пузатый кожаный кошель и, вперив в меня злобный взгляд, каркнула:

— Чего надо? Коли покупать не собираешься, проваливай.

— Ох, и не ласкова ты хозяйка с гостями, — не смутившись, произнёс я. — Мне бы Лукьян Семёныча повидать. Весточку я ему принёс от приятеля его Данилы Мельника.

Настроение купчихи сразу изменилось к лучшему.

— Ты, мил человек, извини, что я на тебя накричала, — голубем заворковала она. — Бродяг тут много шляется, нищих да беглых, безобразничают, покупателей распугивают. А Лукьян Семёныч товар разбирает, что с караваном привезли. Пошли отведу.

Бабёнка предусмотрительно заперла лавку на крепкий железный засов и повела меня во двор. Там, напротив ворот, стоял большой ладный амбар, служивший купцу Герасимову складом.

Хозяин лавки записывал в приходную книгу привезённый товар. И всё что писал, проговаривал вслух:

— Утюги чугунные для глажки платья, десять штук. Цена каждого полтина. Нет, полтина с четвертаком. Обдираловка конечно, но не куда не денутся, купят. Часы, ходики, с боем. Три штуки. По рублю пойдут. Комнатное отхожее место стульчак с резными амурами на спинке. Одно…

Тут Лукьян Семёныч наконец заметил нас и в изрядном раздражении фыркнул:

— Я же просил мне не мешать.

Нарядная бабёнка наклонилась и что-то шепнула ему на ухо. Глаза купца подозрительно забегали. На лбу проступил пот.

— А Данилка мне передать что велел, али нет? — спросил он меня.

— Как же, велел, — поспешил успокоить я его. — Вот письмо. А ещё скажи, говорит, что хитрая крыса пролезет там, где бык рога обломает. — И свернул пальцы в тайный знак.

Купец облегчённо вытер лоб рукавом кафтана. Прочел письмо, пробормотал:

— Рука его.

Затем вскочил и вытолкал за дверь свою нарядную бабёнку:

— Ступай Танюха в лавку. Мне с человеком поговорить надобно с глазу на глаз.

Когда та ушла, он выпалил:

— Ну, говори, что от меня надобно?

— Слышал я, Галаня на Хвалынь за зипуном идти хочет, и людишек для сей компании по казачьим городкам собирает, — начал я.

— Может и так, мне то от куда знать, — осторожно ответил Лукьян Семёныч.

— А толмачь с персидского ему часом не надобен.

— Может и надобен.

— Да не темни ты, говори прямо, — разозлился я.

— Не ведаю, — продолжил упрямиться купец. — Коли хочешь знать, сам его об этом спроси.

— Как же я спрошу, если не знаю где его искать.

— Этой беде я помогу, — хитро улыбнулся Герасимов. — Ступай за мной.

— Куда?

— Увидишь.

Купец запер амбар на массивный навесной замок, и мы вышли на Гостиную площадь. В Саратове летом царит невиданная в наших северных краях жара. Начинается она после полудня, и посему на торг все идут с утра. Так что на площади, несмотря на ранний час, было очень многолюдно. Меж рядов неторопливо ходили бабы с кошёлками, прицениваясь к привезённым с караваном товарам. Тут и там мелькали ногайские халаты. Праздно шатались бурлаки. На паперти Троицкого собора покрытые язвами нищие просили милостыню, а нахальные мальчишки примеривались, как бы стянуть в лавках чего вкусного.

Лукьян Герасимов повёл меня через площадь к Московским воротам. А оттуда на пристани. Он отыскал среди других судов коломенку с облупившейся зелёной краской на пузатых боках, и мы поднялись на борт. На палубе коломенки помещалась большая каюта увенчанная двухскатной крышей. Лукьян Герасимов постучал в её дверь. Дверь тот час же открылась и оттуда высунулась лохматая голова.

— Мы тебя сегодня не ждали, Лукьянка, — произнесла голова.

— Поговорить надобно с дядей Егором, — сказал купец.

— Ну, входи, раз надобно.

Дверь распахнулась во всю ширь и пропустила нас в каюту. Внутри полутёмного помещения находились три человека, не считая того, кто открыл нам дверь. На куче пустых мешков сидел бритый наголо толстяк с длинными свисающими как у запорожца усами, одетый в кафтан немецкого покроя из блестящего серого атласа, шёлковые чулки и башмаки с серебряными пряжками. Рядом с ним примостился пожилой солдат в залатанном мундире, тот самый, что перевозил нас с воеводой на левый берег Волги, и ещё один тип с рожей каторжника. Он ловко вертел между пальцев нож. Заглянув в их холодные злые глаза, я понял, что если моя сказочка не вызовет доверия, живым мне с коломенки не уйти.

— Кого это ты к нам привёл, Лукьян? — спросил человек с усами. — Часом не ярыжку ли засланного воеводой.

— Что ты, дядя Егор, — протестующие замахал руками купец. — Ты Бахметьева так застращал, что он теперь стал тише воды ниже травы. Да и не может он никого заслать. Всех его людей мы знаем. Он же о нас ничего не ведает.

— Это верно, — довольно подтвердил солдат, слава Богу, не признавший во мне столичного гостя Бахметьева. — Воевода в наши дела больше нос не суёт. Я с моими сынками за ним присматриваю.

— И что высмотрел? — спросил Лукьян Герасимов.

— Недавно к нему приезжал человек из столицы. Вероятно, договариваться о чём-то с калмыками от имени царя Петра. Воевода сразу повёз его на левый берег к хану Аюке. Они пробыли там до вечера. Через день этот человек исчез так же незаметно, как и появился.

— Ну, нас это не касается. Пусть воевода себе со степняками разбирается. Он для этого сюда и поставлен.

— Как знать, Лукьянка, — с сомнением произнёс дядя Егор. — Не по нраву мне эти внезапно появляющиеся и исчезающие гости из Питербурха. Хотя, скорее всего, ты прав.

Так кто же это с тобой, если не ярыжка?

— Нужный человек. Толмачь с персидского. Помнишь, Лёшка говорил, чтобы мы отыскали Галане толмача?

— Ну, помню. А откуда он такой учёный взялся?

— Данила Мельник прислал. Его старый приятель ещё со времён Яшки Рябого. Он письмо привёз. Писано точно Данилой. Я его почерк хорошо знаю. И тайное слово сказал.

— Ну, коли так, присаживайся. Как там тебя звать? — поинтересовался дядя Егор.

— Васькой Дьяком кличут, — ответил я и уселся на связку канатов.

— А, точно, помню, Данила рассказывал, как вы с ним в нужнике купались, пока Яшку Рябого солдаты вязали.

Юрка, сбегай в трюм за пивом, — сказал дядя Егор лохматой голове, открывшей нам дверь. — А ты, Лукьян, возвращайся к себе в лавку. Мы с Васькой сами договоримся.

Купец ушёл, а Юрка спустился под палубу. Вскоре он появился с небольшим бочонком на плече. Достали оловянные кружки, разлили пиво.

— Расскажи о себе, Вася, — велел мне дядя Егор.

— А чего рассказывать то? — взъерепенился я. — Что я по жизни натворил, то никого кроме меня не касается. А ты кто такой будешь, я не знаю. Отвези к Галане, ему и расскажу, коли попросит.

— Может на перо его? — подал голос каторжник.

— Ну, ну, — погрозил ему дядя Егор. — Совсем озверел ты, Мухамор. Как что, так сразу на перо. Ни хочет человек о себе рассказывать, его право. Тебе ведь, Мухамор, тоже не понравилось бы, коли кто-нибудь стал выспрашивать, как ты Сидора Телегина на Ардыбазарной дороге порешил за рубь с полтиной…