Страница 12 из 62
Теперь цыган вручил медведю в лапы палку, которой грубо придали ножом очертания ружья, и водрузил на голову солдатскую треуголку. Раздалась команда:
— На плечо!
Медведь не хуже заправского вояки вскинул на плечо своё «ружьё».
— Налево! Шагом марш!
Медведь принялся неуклюже маршировать по трактиру.
Восторгам публики не было предела. Медведь обошёл зрителей с шапкой, куда бурлаки накидали медяков.
А Еремейка продолжал петь:
Бурлаки вошли в раж. Водка ударила им в голову. Вскоре каждый из них был готов отдать трактирщику последние портки. Я старался благоразумно избегать излишеств в выпивке. Забился в угол, и не принимал участие во всеобщем веселье.
Настала очередь плясок. «Маруськи» выстроились в ряд, снова заиграла балалайка, и они ринулись в центр круга, задирая выше колен подолы сарафанов.
Мужики тут же сорвались с мест и присоединились к ним. В пляске договаривались о цене, платили «коту» и удалялись. Я же на девиц только глазел. Сам плясать не шёл, потому что не умел. Как-то раз я был приглашён на ассамблею. Одна милая девушка вызвалась научить меня заморскому танцу, но я был вынужден с позором ретироваться, после того, как отдавил ей обе ноги.
Я загляделся на одну «маруську» стройную как молодая берёзка, огненно-рыжую. Она плясала, получая наслаждение от самой пляски, ловко укорачиваясь от похотливых лап бурлаков, тянувшихся к ней со всех сторон. Перехватив мой взгляд, она тут же оказалась рядом.
— Чего смотришь как девка-недотрога. Я же не дева Мария с иконы. Я живая, горячая, страстная. На меня не смотреть, меня любить надо. Хочешь меня любить?
Я кивнул.
— А у тебя деньги есть?
Я снова кивнул.
— Тогда заплати пятак вон тому хмырю, что стоит у двери и пошли наверх.
Мы поднялись по крутой скрипучей лестнице. Здесь было множество каморок, разделённых дощатыми перегородками. Из-за занавесок, заменявших двери, раздавались блаженные вздохи, перемежевавшиеся с матерщиной и грохотом пьяных драк.
Я спросил свою спутницу:
— Тебя как звать то?
— Дуняха, — ответила огневолосая барышня и проскользнула за занавески одной из каморок. Единственной мебелью здесь были кровать и стол на котором тускло мерцала свеча. Дуняха лёгким движением скинула сарафан, рубаху и осталась стоять обнажённая. У меня перехватило дух. Моя слабая греховная плоть возжелала её больше всего на свете. Я открыл рот, чтобы сказать…
И тут меня что-то сильно ударило по голове.
Очнулся я уже в лодке, связанный по рукам и ногам. Первое что увидел, была луна, первое, что почувствовал — дикую головную боль и лёгкий ветерок, дувший на реке. На вёслах сидел Фрол, а рядом со мной Измайлов и Жигарев. Только на этот раз они были одеты не в офицерские мундиры, а как посадские мастеровые люди. Причём на Измайлове был мой кафтан, почти новый, пошитый три месяца назад. Сапоги же остались на мне, наверное, выглядели они настолько прискорбно, что татей не заинтересовали.
— Ну что оклемался, — сказал Измайлов. — Это зря. Значит придётся помирать заново. Я то думал, что Фрол тебя насмерть пристукнул.
— Что вы ко мне привязались, — устало спросил я. — Хотели ограбить, так ограбили.
— Тут ты заблуждаешься, — ответил Жигарев. — Филин на тебя не просто так окрысился. Ты ему даже понравился. Как-никак единственный, кто смог справиться с ним на дуэли. Да ещё так хитро. Но только распоряжение ему пришло убрать тебя по-тихому.
— От кого, — удивился я.
— Не знаю. Он с каким то важным господином дружбу водит. Только с каким — нам не говорит. Мы б тебя может и не нашли, да ты нам сам дурачок весточку дал. Где ж это видано, чтобы бурлаки писать умели, да ещё так красиво и грамотно.
Лодка плыла вниз по течению. Ночь была безлунная. Небо затянуто облаками. Холодно. Забалтывая своих палачей, я пытался ослабить верёвки, чтобы в любой момент можно было достать кинжал, который был спрятан у меня в рукаве. Если получится, то у меня появиться хоть какой то шанс на спасение. Разрежу верёвки и прыгну в воду. В такой темени им будет нелегко меня найти или подстрелить. А даже если подстрелят, всё ж лучше, чем идти на заклание как жертвенный баран. Меня вдруг взяла дикая злость. Я дал себе зарок, что если выберусь живым, обязательно найду этих троих и устрою им развесёлую жизнь.
— Хватит разговоры городить, пора кончать фигариса, — зловеще сказал Фрол.
Он бросил вёсла на дно лодки, схватил меня и принялся привязывать к ногам тяжёлый камень. Я не сопротивлялся. Берёг силы.
— Это хорошо, что ты не визжишь как свинья, — говорил Измайлов. — Раз смерть неизбежна, надо принять её с достоинством.
Достойно умирать я естественно не собирался. К тому времени я сумел немного ослабить верёвки.
— Последнее желание есть?
— Развяжи меня и отпусти.
— Увы, не могу. Ещё что-нибудь.
— Можно я размозжу этим камнем голову Фролу. Жалко я его гадёныша не убил тогда на постоялом дворе.
Фрол взревел, как дикий зверь и пнул меня сапогом в зад. Я полетел в воду и стал стремительно погружаться. Мои лёгкие разрывались от недостатка воздуха, уши болели. Ногами я коснулся илистого дна. Вязали меня впопыхах и вместо того, чтобы связать руки за спиной просто прикрутили их к бокам. Благодаря этому мне удалось достать кинжал, невероятным усилием ещё больше ослабив путы и дотянувшись одной рукой до другой. Я перерезал верёвки, стянул сапоги и всплыл на поверхность. Там принялся жадно глотать воздух. Увидел выше по течению тёмный силуэт лодки. У левого борта стояли разбойники и смотрели в воду.
— Упокой господь его душу, — блаженным голосом церковного диакона произнёс Измайлов.
Фрол смачно плюнулся, но по обыкновению промолчал.
Глава VI
Холодная ночь на берегу. Как я добывал себе обед. Я возвращаюсь в Казань и попадаю в логово Филина. Подслушанный разговор. Я отправляю на тот свет Измайлова и возвращаю свои бумаги.
Я выбрался на берег, дрожа от холода. Мой кафтан остался у Измайлова со всем содержимым карманов, среди которого числились огниво, курительная трубка, кисет с табаком и кошелёк со всей выручкой от продажи «цезарианского тяжеловоза». А самое главное, за подкладкой кафтана были зашиты драгоценные бумаги, указ с печатью великого государя Петра Алексеевича, письмо воеводе Бахметьеву от его сиятельства Антона Мануиловича Девиера и рекомендация Матвею Ласточкину.
Я снял с себя мокрую одежду и провёл ночь, безуспешно пытаясь согреться, скача по берегу, аки юродивый. К тому времени, когда взошло солнце, я уже был готов отдать все сокровища мира за возможность разжечь костёр, выпить кружку горячего чая и выкурить трубку.