Страница 10 из 62
На что получал неизменный ответ с всё тем же отсутствием выражения в голосе.
— Будешь наниматься — говори имя, нет — вали в фили.
Наконец настала моя очередь. Не отправившись на этот раз вместе с родительницей в далёкие края, в ответ на каторжные условия найма, приказчик удивлённо поднял голову и спросил:
— Как звать?
— Иван Артемьев.
— Паспорт есть?
— Нет.
— Беспаспортным платим меньше. Потому как рискованно. Если дознается воевода, что берём на работу беглых, по головке не погладит.
Сзади раздался смешок. Все знали, что воевода за щедрые подарки закрывает глаза на что угодно, а купцы используют это, чтобы ещё больше урезать и без того не большое бурлацкое жалование.
Я кивнул головой в знак согласия.
— Тогда получи копейку в задаток и распишись в договоре, — он сунул мне в руки перо и пододвинул толстую тетрадь.
И тут я, дурья башка, сплоховал. Вместо крестика, который ставили неграмотные бурлаки напротив своего имени, из глупого бахвальства, ровным, аккуратным почерком написал: «Иван Артемьев». Это впоследствии едва не стоило мне жизни.
Через два дня суда стали по очереди отходить от пристаней и цепочкой потянулись вниз по течению Волги. Не обошлось и без неразберихи. При отплытии столкнулись два каюка. Оба кормщика ни за что не хотели пропускать друг друга, а когда «поцеловались» дело дошло до драки между командами. Буянов кое-как утихомирили, суда растащили.
Силач Пантелей, бывший у нас «шишкой» первый впрягся в кожаную лямку. Остальные последовали за ним. Над берегом Волги понеслись зычные бурлацкие команды:
— Отдавай!
— Не засаривай!
— Засобачивай!
Кто-то затянул странную песенку про пуделя:
Мужики подхватили охрипшими голосами:
Начались бесконечные дни, полные непосильного труда и отупляющей боли в натёртых лямками плечах. Больше двадцати вёрст в день не сделаешь. Время ползёт как сонная черепаха. От скуки можно с ума сойти. Перепели все песни, которые знали, и про калину да малину и про дубинушку и про бурлаков и хозяйскую жёнку. Бечёва всё время цеплялась за деревья и кусты затрудняя движение, косным приходилось её ссаривать.
На крутом обрыве, называемым Жареным Бугром я вместе ещё с одним новеньким, кашеваром Ивашкой, прошёл обряд посвящения в бурлаки. Нас засунули в парусиновые мешки и скатили вниз. Я с размаху бултыхнулся в воду и едва не захлебнулся.
Я стерпел надругательство молча, раз положено, чего уж тут. А вот Ивашка взъерепенился как бешеный вепрь и полез в драку. Досталось даже Пантелею, хотя тот был на целую голову выше и куда шире в плечах.
Иногда, когда дул сильный попутный ветер, мы ставили паруса, залезали на расшиву и валились спать. Не было житья приятнее, чем в такие дни. Но коли подует обратный ветер, то житьё наше становилось обидное до слёз. Когда ветер крепчал настолько, что тащить суда не было ника-кой мочи, их ставили на якорь и пережидали непогоду. Один раз наша расшива, тяжко заскрипев боками, села на мель. Снимали её весь день, установив на берегу ворот. Наутро спина и ноги болели так, что я был готов скорее сдохнуть, чем подняться и продолжать путь.
По вечерам разжигали большой костёр, складывали в общую кучу пайки. И вот уже кипит в котле каша, намазана мёдом любимая бурлаками саламата, разлит по кружкам квас. А как все наедятся и напьются, рассказывают байки о кровавых похождениях воровских казаков, о знаменитых атаманах, да о сокровищах зарытых ими в жигулёвских горах.
«Писаря» я приметил на расшиве ещё перед отплытием. Он с бурлаками не заговаривал. Днём дрых, а ночью пил с приказчиком и тянул дурным голосом какие то жуткие воровские песни.
За четыре дня до прихода в Казань, на другом берегу, в кровавых лучах заката, мы увидели высокую гору, окружённую мрачными непроходимыми лесами. На вершине её возвышались чёрные, зловещие развалины старинной крепости.
— Шайтан-гора, Шайтан-гора, — пронеслось по цепочке бурлаков.
Все остановились и принялись креститься и плевать через плечо. Послышался шёпот:
— Проклятое место.
— Живым там делать нечего.
— Там одни приведения живут.
За ужином Пантелей попросил нашего кашевара:
— Ивашка, расскажи нам про Шайтан-гору, про Чёрного мурзу и про всадников-призраков.
— Об этом и так все знают, — ответил Ивашка.
— Все, да не все, — раздались голоса. — Давай, не ломайся, рассказывай.
— Ну ладно, слушайте. В стародавние времена Шайтан-гора стояла на границе Казанского ханства с Русью. И потому по повелению хана приглашённый из Багдада зодчий возвёл там неприступную каменную крепость. Шибаном в ней хан поставил одного своего мурзу, что по нашим чинам означает генерал. Как его звали, никто уже не помнит. Все его называли Чёрный мурза. Властвовал он над окрестными чувашскими и марийскими сёлами по обоим берегам реки, и каждый год объезжал их со своей дружиной, собирал ясак. А ещё на Русь набеги делал.
Вместе с ясаком крестьяне должны были отдавать Чёрному мурзе в гарем своих самых красивых девушек. Тех, кто упрямился, дружинники мурзы запирали в их домах и сжигали заживо. Этот человек был хуже дьявола. Везде где появлялись его воины, закованные в чёрные латы, бушевали пожары, лилась кровь и раздавались стоны умирающих.
Ох и злые на мурзу были чуваши и марийцы, только сделать ничего не могли. Из русских земель не раз приходили дружины, осаждали крепость, но взять так и не сумели.
Никто не знал, что мурза творил со своими наложницами, но только живыми их больше никто не видел. Поговаривали, что одних он бросал за какие то провинности в страшные подземелья, где они умирали с голоду, а над другими издевался так, что те тоже не долго задерживались на белом свете. Почти каждую ночь его воины сбрасывали тела замученных девиц со стен в озеро.
Так продолжалось до тех пор, пока одна из пленниц не изловчилась убежать с Шайтан-горы. Как ей это удалось, один Бог знает. Когда её спрашивали, что с ней делал мурза, девушка принималась кричать как помешанная и биться в судорогах. А, придя в себя, рассказала, что из леса есть тайный ход в крепость и она может его показать.
С обоих берегов Волги, со всех окрестных деревень собрались крестьяне, вооружённые топорами и рогатинами и двинулись к крепости. По подземному ходу они проникли внутрь. Воины Чёрного мурзы, не ожидавшие нападения, тем не менее, сопротивлялись отчаянно. Но обезумевшие от ненависти чуваши и марийцы бросались грудью на копья и мечи.
Вскоре вся дружина была перебита, а Чёрного мурзу захватили в полон. Девушек, которые были ещё живы, освободили, а изверга подвергли ужасным пыткам и в конце концов закопали живьём в землю. Крепость сожгли.
Люди ушли из тех мест, опасаясь мести казанского хана. Опустела вся округа. До сих пор никто не решается селиться возле Шайтан-горы. Чего уж там, даже подойти к ней ближе, чем на двадцать вёрст боятся. Говорят, что в лесах возле неё видели скачущих во весь опор всадников-призраков в чёрных доспехах, а в озере живут души замученных мурзой девиц и топят всех, кто оказывается на воде, мстя живым за свои страдания.
Говорили, что на Шайтан-горе спрятаны несметные сокровища. Много людей ходило их искать, только никто кроме меня назад не возвращался.
Тут у всех, кто слушал рассказ Ивашки впервые, захватило дух.
— И что, ты нашёл эти сокровища? — выдохнул один из бурлаков.
— Был бы я здесь, коли б нашёл, — усмехнулся рассказчик. — Зато чёрных всадников видел, как вас сейчас.
— Врёшь!
— А вот не вру. Раньше я тоже не верил в байки про кикимор да призраков, пока сам не побывал на Шайтан-горе. Я вообще то не за сокровищами ходил. Поспорил по пьяни, что не побоюсь в проклятом месте ночь провести. Взял еды про запас и отправился в лес. Темень там такая, будто ночь настала, а по зарослям без топора не пройдёшь. К вечеру добрался до крепости, глянул на неё, и волосы у меня на голове зашевелились. Огромная, чёрная. И хоть стены её разрушены и поросли бурьяном, от этого крепость выглядит ещё страшней.