Страница 38 из 124
Геныч был личностью яркой и запоминающейся В нем было под два метра роста, более ста килограммов живого веса, он носил короткую стрижку, кожаные штаны и полтора килограмма понтов. Разговаривал исключительно по понятиям, прилюдно чесался и рыгал, короче, вел себя как самый настоящий бандит, коим вопреки всему вышеперечисленному не являлся, хотя никого и никогда не смог бы в этом убедить. У него был вполне легальный бизнес, связанный с торговлей авиационным топливом, кроме того, в данное время он пытался построить пивоваренный завод.
Однако все люди, работающие в этой стране и имеющие более-менее приличные деловые достижения, крепко связаны с криминалом.
— Здорово, Гога! — заорал Геныч, едва завидев меня в дверях. — Подваливай!
Я и подвалил. Стол был заставлен яствами, среди которых превалировали салаты и шашлыки. Посреди всего этого великолепия стояла ополовиненная бутылка коньяка. Также на столе был один чистый прибор, очевидно, для меня.
— Гога, это Лева, Лева, это Гога, — представил нас Геныч. — Гога — это мой московский кореш. Лева — это мой питерский кореш. Это он меня сюда привез.
— Слушай, — сказал я, — как-то неудобно получилось, что я тебя сорвал…
— Да ерунда, — сказал Геныч. — У меня все равно в Москве дела.
— Кстати, о делах, — сказал Лева. Был он субтилен, интеллигентен и носил очки. При этом ездил на «Гелендвагене» и ходил в сшитых на заказ костюмах. Из вышеперечисленного я сделал вывод, что как раз он — настоящий бандит. — Я вас покину. Мне тут тоже кое-кого навестить надо. Приятно было познакомиться.
— Взаимно, — сказал я.
— Звякни мне вечером, — сказал Геныч. — После питерской сауны необходимо навестить московскую баню. Для сравнительного анализа.
— Обязательно, — сказал Лева. — Позвоню, как только с делами разберусь.
— Знаю я твои дела, — сказал Геныч. — В «Дорожном патруле» посмотрю. Или в «Петровке, 38».
— Чур меня, — сказал Лева, пожал нам руки и отчалил.
— Хороший он парень. Сидим в бане, все как воланчики, вдрабадан, я говорю, мужики, мне в Москву надо. Он говорит, без базара, надо так надо. Водила — класс. Почти как ты. Пить будешь? — спросил Геныч.
— Буду, — сказал я.
Вообще-то я не сторонник алкогольных напитков, потребляемых днем, да еще и при наличии в ближних пределах собственного руля, но отказать Генычу в такой ситуации было бы невежливо. Хлопну, как говорится, рюмашку, из уважения.
— Что пьешь?
— Коньяк, — сказал Геныч. — Я всегда пью коньяк.
Он набулькал кавказского напитка — мне на два пальца, себе на целую ладонь, и мы сдвинули стаканы.
— Поехали, так сказать! — провозгласил Геныч тост. — Чтоб они сдохли.
Мы выпили. Геныч понюхал кусок шашлыка и положил его обратно на тарелку.
— А ты закусывай, — сказал он. — На меня не смотри. У нас весовые категории разные. Питие — это процесс решения пропорции относительно количества выпитого и массой твоего собственного тела. Если ты напился в дрезину, это не значит, что ты много выпил. Это значит, что ты мало весишь.
— Ага, — сказал я, отправляя в рот кусок заливной рыбы.
— У тебя проблемы? — спросил Геныч.
— Нет, а с чего ты взял?
— Ты пьешь, — сказал он. — А люди пьют либо когда у них проблемы, либо когда на душе хорошо.
— А может, мне хорошо, — сказал я.
— Не похоже, — сказал он.
— А ты почему пьешь?
— Я, — сказал Геныч, — являюсь исключением, подтверждающим правило. Я пью всегда.
— Да нет у меня особых проблем, — сказал я.
— А финансовые?
— Грех жаловаться.
— Личные?
— В смысле?
— В смысле жениться тебе надо.
— Пошел ты, — сказал я.
— Я-то пойду, — сказал он. — Я туда уже не один раз ходил, и, скажу я тебе, ничего интересного там нет. А жениться надо.
— Смысл?
— А фиг его знает, — сказал Геныч, хватая бутылку. — Так принято почему-то. Еще пить будешь?
— Пожалуй, воздержусь, — сказал я.
— Уважаю, граф, — сказал он. — Умеете вы вовремя останавливаться. А я буду.
Он вылил в свой стакан остатки коньяка, произнес:
— Чтоб они сдохли, — и опрокинул коньяк в глотку. На этот раз даже занюхивать не стал.
— Пойдешь ко мне работать?
— Не, — сказал я. Этот вопрос мы с ним обсуждали не единожды и даже не дважды. — Шеф мой слишком меня ценит.
— Я тебя тоже ценить буду, — сказал он. — Твой агрегат там стоит?
— Мой.
— Как жизнь-то тебя скрутила.
— Поддерживаю отечественного производителя.
— А у меня бы уже давно на приличную тачку заработал.
— Это тактический прием.
— А, — сказал он. — А говоришь, проблем нет.
— Геныч, — сказал я, — моя проблема носит трансцендентальный характер.
— О как, — глубокомысленно сказал Геныч. — Какие мы с утра пораньше корки-то мочим, а? Можешь рассказать все своему гуру. Он эти транец… кране… короче, педерастические эти проблемы, как два пальца об асфальт.
— Это ты, что ли?
— Ага. Только я на трезвую голову не могу. Милейшая!
Явившаяся на вопль официантка действительно была достаточно милой. Точеная фигурка, стройные ноги. Геныч ущипнул ее за… фартук.
— Коньяку, — сказал он. — Скажи Тиграну, лучшего коньяку.
— Конечно, — сказала она и удалилась, виляя… фартуком.
Я налил себе полный стакан минералки. После опохмелки в голове прояснилось, но, как говорит народ, «трубы горели».
— С наилучшими пожеланиями от Тиграна Нахапетовича, — сказала официантка, ставя перед Генычем бутылку армянского.
— Ему прямой в ту же область, — сказал Геныч. — Милейшая, как тебя зовут?
— Марина.
— Мариночка, — сказал Геныч. — Хочешь большой и чистой любви?
— А кто же ее не хочет-то?
— Приходи сегодня вечером на сеновал… Хотя где я тебе посреди города сеновал найду? Короче, приходи сегодня вечером куда-нибудь. Я там обязательно буду.
— Все вы так говорите, — сказала Марина, открывая бутылку.
— Гусары не врут, — сказал Геныч.
— А вы — гусары?
— Ага, — сказал Геныч. — Мы вот с ним, — он ткнул пальцем в меня, — незаконные дети поручика Ржевского.
— Оба?
— Оба. У поручика Ржевского было много незаконных детей. Это у него законных не было.
— А если я тоже?
— Что тоже?
— Тоже незаконная дочь этого поручика?
— Не может быть, — сказал Геныч.
— Почему?
— Потому что тогда я не смогу за тобой приударить, — сказал Геныч. — Не могу же я ударять за сестрой. Или могу?
— Не можешь, — сказал я.
— Вот и я говорю, что не могу. Так что никакая ты не дочь. Позвони мне, номер у твоего начальника есть.
— Обязательно, — сказала она и удалилась.
Геныч набулькал себе еще стакан, провозгласил свой обычный тост и выпил. Учитывая, что он не просыхал всю ночь, мне оставалось только удивляться, куда это столько влазит.
— Говори, сын мой.
— О чем?
— О проблеме.
— Да это и не проблема в общем-то, — сказал я. — Просто… Вот ты, старый и мудрый, скажи мне: в чем смысл?
— Смысл чего?
— Всего, — сказал я.
— А, — сказал он. — Вот, значит, оно как.
— Да.
— Смысл всего? Философом решил заделаться, значит.
— Типа того.
— Смысл жизни, — сказал Геныч, — состоит в том, чтобы жить.
— А дальше?
— А дальше — хрен его знает. Сдохнем — увидим.
— И все?
— Все, — сказал он серьезно. — Слушай, братан, если ты задаешься таким вопросом, значит, тебе повезло. Это, знаешь ли, для многих является роскошью. Для большинства работяг смысл жизни — заработать себе бумажек на жизнь. На еду, на старую машину и ее ремонт, на подъем детей, на квартиру, на новый холодильник. У них нет времени еще и спрашивать: зачем? Вот ты. Ты родился, учился, вырос. Ты работаешь, рубишь реальное бабло. Ездишь на новой машине, живешь тоже не на вокзале. Ты можешь расслабиться, можешь выпить, покурить, поговорить с интересным человеком, то есть со мной. Многие не могут и этого.
— Значит, смысл в деньгах?