Обратная сторона радуги

Она прошла еще немного по мокрому, заваленному желтой листвой асфальту и остановилась на троллейбусной остановке. Пошел дождь. У Гали не было зонтика, и люди, горбившиеся на остановке под мелким нудным дождем в ожидании будто сквозь землю

провалившегося троллейбуса, не понимали, что она плачет; слезы текли и текли, мешались с дождем, она перестала всхлипывать, и ничего нельзя было понять.

А зимой она все же осмелилась и написала ему письмо, ни словом не обмолвившись в нем о встрече и разговоре с его матерью.

«Здравствуй, Вадим.

Прошло уже много времени с тех пор, как ваш отряд уехал из нашей деревни.

Школу открыли, и иногда мы ходим теперь в спортзал поиграть в волейбол. У нас даже команда волейбольная есть.

Всех вас часто вспоминают у нас в деревне: веселые, дескать, были ребята, работящие, колхозу помогали, сено косили...

Я не могу забыть, как мы стоговали сено, как ты поймал тогда меня под скирдой, да так ловко, что я даже не успела испугаться, как вам наша Пелагея наливала добавки, а вы стеснялись, но ели здорово. Я думаю обо всем этом, и мне больно оттого, что вот только-только встретились, сказали еще так мало, только прикоснулись друг к другу, а все уже в воспоминаниях.

Вадим, ты меня, пожалуйста, извини, что не смогла навестить тебя в больнице. Поверь, я этого очень-очень хотела, но обстоятельства... Обстоятельства помешали нам встретиться, и я когда-нибудь, быть может, расскажу тебе об этом.

Сейчас я читаю учебники, повторяю всю программу, и в будущем году снова приеду в ваш институт сдавать экзамены. И, если не поступлю и на этот раз, то останусь работать где-нибудь в городе, чтобы потом пойти на подготовительное отделение. У меня ведь там тетя живет, мамина сестра.

Напиши мне поскорее, а то мне страшно: кажется, что ты все-все забыл.

Галя».

Она хотела уже свернуть лист, чтобы вложить его в конверт, но спохватилась, перечитала написанное и, немного подумав, взяла авторучку и прибавила: «Если хочешь, я приеду к тебе на денек. Ты только напиши, как тебя найти».

Потом терпеливо ждала ответа. Шли дни, письма все не было, и Гале стало невыносимо мучительно смотреть, как почтальонка тетя Поля неторопливо ходит по деревне, скрипя калитками и терпеливо хлопая от дома к дому голенищами литых резиновых сапог.

— Ты что же это, Галина, все меня караулишь? — спросила та однажды, встретив Галю в проулке.

— Караулю? — насмешливо переспросила Галя и почувствовала, что краснеет. — Да с чего ты это, теть Поль, взяла?

— А кто ж ее знает, откуда что берется. Так подалось мне, что весточку ты ждешь. Почтальонкой-то я с самой войны работаю. Вот и научилась по взглядам, по тому, как здороваются со мной узнавать, что от меня кто ждет. — Тетя Поля поправила тяжелую сумку, взглянула на Галю попристальнее, так что та снова покраснела, и спросила: — Так как же, Галина, если придет что, в материны руки не отдавать? Или как?

— Да уж если придет что...

Летом Галя уехала в город.

В институт она снова не поступила, но назад в деревню не вернулась, устроилась на завод. А матери отписала пространное письмо, в котором подробно рассказала о своей теперешней работе, о городе, о большой реке, от которой по ночам к их дому наплывает, как огромное облако, туман, о людях, с которыми успела познакомиться, и попросила поскорее выслать ей кое-какие необходимые вещи.

Жила Галя у тетки, занимала маленькую комнатку, пахнущую лаком недавно

отремонтированного паркетного пола и старыми книгами. У тетки было трое взрослых сыновей, но все они имели свои квартиры и жили отдельно, и, когда Галя приехала сюда с чемоданчиком и стопкой перевязанных бечевкой учебников, та распахнула перед ней одну из дверей и с материнской нежностью сказала:

— Вот я тебе и комнатку приготовила. А мы с Иваном Петровичем в большую переселились. Располагайся, Галенька, это теперь и твой дом.

Тетка Анна и ее муж Иван Петрович жили жизнью типичных горожан. Тетка Анна, как казалось Гале, была даже больше горожанка, чем ее муж, родившийся и всю свою жизнь проживший в этом городе. Временами ей даже становилось странным и неправдоподобным, что ее мать и тетка Анна, при всей их внешней схожести, сестры, что когда-то они вместе жили в далекой, затерянной в полях и лесах деревне, ходили в школу по Дубровскому большаку, который переметало, заваливало снегами зимой и расквашивало дождями осенью и весной, что летом они пасли овец и коров, а когда наступали холода, по очереди, как рассказывала мать, топили печку-голландку. И все же в разговоре, в певучей интонации тетки Анны нет-нет да и появлялось, слышалось что-нибудь такое, что сразу же мысленно возвращало Галю домой, в деревню, и заставляло вспоминать мать, сидящую на крыльце или неторопливо идущую по тропинке от колодца к дому, скрипучую калитку и то, как пахнет вечером в июне их старый запущенный сад или луга в округе в августе.

Каждый вечер — это соблюдалось как некий священный обряд — они усаживались за большим столом у телевизора и пили чай. Иван Петрович, высокий и сутуловатый, поблескивая плоскими стекляшками очков, которые делали его похожим на отставного учителя русского языка и литературы, рассказывал что-нибудь смешное и ухаживал за Галей. И тетку Анну, и ее это очень забавляло. Иногда начинали говорить о деревне; разговор о деревне всегда возникал как-то вдруг, так что потом, лежа в постели и глядя в бледный квадрат окна, Галя не могла вспомнить того первого слова или жеста или чего-нибудь, что могло послужить хотя бы малейшим поводом для начала этого разговора. Тетка Анна вспоминала, Галя слушала, а Иван Петрович подтрунивал над той и другой, иногда что-нибудь переспрашивал и с невозмутимым выражением лица выслушивал ответ. В конце концов у тетки Анны выступали на глазах слезы и начинал прыгать подбородок, с чем она никак не могла справиться. Галя принималась утешать ее, а Иван Петрович молча уходил на балкон покурить и подышать свежим воздухом.

По утрам они все трое уходили на завод. Домой же Галя старалась возвращаться одна. И иногда, нарочно пропустив несколько остановок, выходила возле красного кирпичного здания института. Устроившись на укромной лавочке в сквере напротив входа, она терпеливо дожидалась окончания занятий второй смены и смотрела, испытывая при этом легкую зависть и такое же легкое волнение, как резко вдруг распахивались высокие массивные двери, и студенты шумной нескончаемой толпой вываливали на улицу, на ходу застегивая плащи и куртки, окликали друг друга и, поблескивая застежками на куртках и замками на портфелях, сумочках и модных кейсах, расходились в разные стороны. Иногда в том потоке лиц она узнавала знакомые глаза и улыбки. Тогда внутри у нее все замирало, и ей казалось, что вот там, в группе парней мелькнет сейчас и его лицо. Однажды Гале подумалось, что Вадим уехал или с ним что-нибудь случилось, и тогда она вошла в красное здание института, осторожно прикрыла за собой половинку высокой двери и, стараясь ступать как можно тише по желтому кафельному полу, прошла мимо гардероба, поднялась по ступенькам, осмотрелась. В фойе висели доски с объявлениями и расписаниями занятий, и среди разноцветных бумаг и бумажек, пришпиленных кнопками и булавками, она сразу же нашла его фамилию. Галя испугалась, ей на миг показалось, что она поступает нехорошо, что делает что-то недозволенное, она оглянулась, никого не было, затем посмотрела на ровную строчку букв, отпечатанных на машинке, и вдруг к горлу подступило, словно возвратившись издалека, то неприятное чувство, которое испытала она однажды в коридоре больницы. И так же, как и тогда, Галя резко повернулась и почти бегом направилась к высоким тяжелым дверям. Никто не встретился ей на пути, никто не окликнул ее. Гале показалось, что она вошла в совершенно пустое здание.

Больше сюда она не приезжала.