Страница 11 из 12
Я ничего не собиралась. Но я стараюсь держать свое слово. По большей части.
– Ну что ж, хорошо…
– Так идем!
Дом был новым, просторным и совершенно пустым. Мы прошли по гулким прохладным холлам, по комнатам с высокими потолками. Кароль толкнул двустворчатую дверь, и я застыла на пороге, залитом вечерним светом. Огромный эркер, далеко выступающий над морем, был забран таким прозрачным стеклом, что, казалось, никакой преграды не существовало – один густой синеющий воздух. Я зачарованно пошла к нему по желтому ясеневому паркету. Оперлась пальцами о тонкую свинцовую раму, с жадностью оглядывая открывшуюся моему взору картину. Вся та же очаровавшая Кароля Синяя бухта, лишь со сместившимся ракурсом: сейчас мы находились в одном из домов, то ли выдолбленных, то ли прилепившихся к скале на противоположном берегу бухты. Я сощурилась, пытаясь отыскать на горе, увенчанной королевским дворцом, «место отдохновения» Человека С Птицей.
– Здесь южная сторона, солнце светит весь день, – сказал у меня за спиной Кароль.
Прекрасное место для мастерской! Я бы не могла желать лучшего, но…
– В чей дом мы вломились, Кароль?
– Можешь не беспокоиться, сюда не ворвется его разгневанный владелец или полиция!
Он подтвердил свои слова такой милой улыбкой, что впору было подбирать юбки и бежать, пока этого действительно не случилось. Джок расчирикался.
– Гляди-ка, ему здесь тоже нравится!
Кароль опустил клетку на пол и встал рядом со мной. Вскинул руки, упираясь пальцами в раму. Я поглядела на его профиль, четко обрисованный огнем заката, и во рту у меня пересохло.
– Так и стой!
Он не задал ни единого вопроса, не шевельнулся, лишь скосил на меня взгляд. Я выдернула из папки лист бумаги, кое-как пристраиваясь с ним на полу. Я еще не пробовала делать наброски Кароля в цвете, но сейчас взялась за пастель.
– Эти цвета очень идут тебе!
– Это как?
– Цвета заката. Багрянец, киноварь и золото, густая синева вечера… Ты – сын сумерек, Кароль.
Он чуть повернул голову, чтобы лучше видеть художницу.
Эмма сидела на полу в ворохе юбок, уложив планшет на колени (не подумал он о мебели, да), и, коротко вскидывая и опуская глаза, рисовала его резкими торопливыми движениями. Почти не глядя хватала плывущие в волнах юбки разноцветные рыбки-мелки, штриховала, отбрасывала, хватала… Взгляд – как у прицеливающегося стрелка, нижняя губа закушена, на щеках румянец…
Он хотел сказать, чтобы она не спешила: он здесь и никуда не торопится, да что там – гнать будет, не уйдет, – но то, как Эмма его назвала… «Сын сумерек». Легко, вскользь, бездумно… Потрясающе.
Видимо, она заметила, как он напрягся, потому что бросила:
– Кстати, можешь разговаривать. Мне это не мешает.
А ему поможет. Потому что своими словами она поразила его не только в сердце, но и несколько ниже, всколыхнув неожиданную волну желания. Он слегка переменил позу, прислонился пылающим лбом к холодному стеклу. Спросил, вглядываясь в наливающийся синевой вечер:
– Как ты начала рисовать, Эмма?
– О, очень традиционно! Ты же знаешь, девушек из хороших семей учат всему понемногу: рисованию, пению, музицированию, вышиванию…
– И в Вольфсбурге?
Уязвленная, она вскинула глаза и тут же опустила на рисунок. Ее и впрямь не собьешь! И если даже он сейчас опустится перед ней на колени и поцелует, она просто отодвинет его с суровым: «Кароль, вернись на свое место, ты мне мешаешь!»
– И в Вольфсбурге. Как ни странно, и в нашу… Волчью страну доходит прогресс и просвещение. Моя мать очень хорошо рисовала. Это я теперь понимаю, а в детстве была просто в восторге от всех этих виньеток, рамочек, цветочков… Ну знаешь, их рисуют в женских альбомах со всяческими изречениями, посвящениями и стихами, переписанными каллиграфическим почерком…
Он не знал, но послушно кивнул. Пусть рассказывает. Так непривычно слышать, как Эмма говорит свободно, не задумываясь, не таясь…
– Учитель рисования сказал, что, будь я юношей, он бы посоветовал отдать меня более сильному мастеру, а еще лучше – в художественную школу во Фьянту.
– И тебя отправили во Фьянту?
Эмма негромко рассмеялась. В нем все дрогнуло от этого грудного смеха.
– О, не сразу! Далеко не сразу. Ты же знаешь, что говорят о жителях Нордлэнда? Корабли, вино и хорошая драка – вот что в жизни главное! А женщина нужна лишь для того, чтобы обслуживать мужчину, согревать его постель и рожать ему сыновей. Так вот, что касается моего отца, это совершенная правда.
– Да с этим согласятся все мужчины на свете!
– Ничего подобного! – воскликнула Эмма. – Пьетро не был таким! Да и ты… Иначе почему ты здесь?
– Тебе и в самом деле хочется это знать?
Эмма продолжила, не заметив или проигнорировав его намек:
– Так что поначалу он попросту отмахивался. Моя мать – хрупкая, нежная и чувствительная женщина. Но тут она оказалась как кремень. Может, сожалела о том, что не сбылось в ее собственной судьбе? Капля долбит и камень – через несколько лет отец согласился. Как раз тогда моя старшая сестра удачно вышла замуж, мне же подходящего жениха еще не нашлось, и отец был настроен благодушно…
– И сколько вас всего в семье?
– Трое. Три дочери. Какая трагедия для настоящего нордлэндца, правда? Я средняя. Ну ты знаешь, на старшего ребенка всегда возлагается множество надежд, младший – услада старости… и еще про них сочиняют волшебные сказки. – Эмма улыбнулась, глядя на рисунок. – А средний всегда ни то ни се. Но я была просто счастлива быть ни тем ни сем… Потому что из-за этого попала во Фьянту. Темно.
– Что?
– Уже темно, – повторила Эмма, разглядывая свою работу. – Хватит на сегодня.
Пересыпала мелки, или как бишь они называются, с подола в коробку и протянула ему рисунок. Он развернул лист к окну – солнце и впрямь сегодня опустилось стремительно, как будто целая пара часов выпала у него из сознания…
Я по-прежнему сидела на полу, глядя на Кароля снизу. А он рассматривал себя. Слишком долго, на мой взгляд. Поэтому я решила дать необходимые объяснения:
– Это пока лишь набросок, только в цвете. Еще необходимо подобрать освещение, композицию…
– Ты нарисуешь меня в профиль? Как… м-м-м… монету?
– Не уверена. Скорее всего, нет.
– Тогда зачем ты это рисовала?
Я всплеснула руками – какой же непонятливый! – и собралась вновь повторить про эскизы и композицию…
Но Кароль глянул на меня поверх рисунка, и я сказала правду:
– Захотелось.
Как я могла упустить такое?! Кароль словно летел в прозрачном эркере, пронизанном золотом солнца: резкий профиль, склоненная голова, напряженные сильные руки… Большая хищная птица, парящая над морем. Над городом.
Сильная.
Опасная.
Красивая.
Я уперлась руками в пол и с трудом поднялась – ноги занемели. Кароль запоздало поддержал под локоть, по очереди поглядывая то на меня, то на рисунок.
– Что ты на меня-то смотришь? Иди лучше в зеркало взгляни.
– Это я и не я, – сказал Кароль задумчиво. – Не то чтобы я часто разглядывал себя сбоку, конечно…
– Но я так вижу!
– Я понял, – согласился он смиренно. – Кто я такой, чтобы спорить со взглядом художника?
Я зорко посмотрела на него: издевается? Кароль был задумчив. Солнце уже полностью опустилось, и в комнате становилось все темнее. Я спохватилась:
– Ох, как поздно! Дама Грильда будет недовольна!
– Она взяла над тобой патронаж? – осведомился Кароль, следуя за мной. – Следит, чтобы ты возвращалась вовремя и не грешила? А если не придешь ночевать, тебя попросту выселят?
– С чего это я не приду ночевать? – удивилась я.
– Ну… – содержательно отозвался Кароль.
– Думаю, ей попросту скучно, да и боязно оставаться дома одной. Тем более теперь, когда твой друг полицмейстер напугал ее сбежавшим преступником!
Массивный ключ легко повернулся в замке – то ли его недавно смазывали, то ли часто пользовались. Кароль протянул ключ мне.