Генри и Джун

Я должна разрушить всю свою жизнь, но не могу этого сделать. Моя жизнь не так важна, как жизнь Хьюго, а Генри я не нужна, потому что у него есть Джун. Но что бы во мне ни зародилось такое, что выходит за общепринятые рамки и за рамки понимания Хьюго, оно будет расти и развиваться.

Май

Я никогда не понимала так ясно, как сегодня, что мой дневник — порок, болезнь. Я вернулась домой в половине восьмого, измотанная ночью, проведенной с Генри, и тремя часами с Эдуардо. У меня не хватило сил снова идти к Генри. Я поужинала, покурила, помечтала. Проскользнув в свою спальню, поняла, что рада затворничеству и погружению в себя. Я достала дневник из последнего тайника под туалетным столиком и бросила его на кровать. Я подумала: вот так же курильщик опиума скручивает себе папироску. Этот дневник — как часть меня, поэтому в нем отражается и двойственность моей натуры. Куда делась моя невероятная усталость? Время от времени я переставала писать и тут же чувствовала ужасную сонливость. Но не проходило и нескольких минут, как почти маниакальное нетерпение заставляет меня вернуться к дневнику.

Я исповедуюсь Алленди. Многословно рассказываю ему о детстве, цитирую отрывки из старых дневников. Откровенные рассказы об отце, теперь они так понятны, ведь я говорю о своей страсти к нему. И главное — чувство вины: мне всегда казалось, что я не заслуживаю ничего хорошего.

Мы обсуждаем финансовые проблемы, и я говорю, что визиты к нему слишком дороги, я не могу посещать его чаще. Тогда Алленди не просто снизил цену почти вдвое, но предложил мне оплатить все посещения, работая на него. Я очень польщена.

Мы обсуждаем физиологические факторы. Я слишком худа. Несколько лишних фунтов могли бы пойти мне на пользу. Добавит ли Алленди к психологическому лечению еще и медикаментозное? Я признаюсь, что меня тревожит размер груди, — может, в моем организме есть мужские гормоны, и потому-то у меня фигура как у мальчика?

Алленди:

— Грудь у вас совсем не развита?

— Совершенно. — И добавляю: — Вы врач, и мне не стыдно будет показать вам ее.

Я обнажаюсь, и он смеется над моими страхами.

— Совершенно женская грудь, — говорит он, — небольшая, но хорошей формы. У вас прекрасная фигура, правда, лишняя пара фунтов не помешала бы.

Каким глупым было мое самоистязание!

Алленди хорошо видит мою скованность. Я как будто окутана какой-то дымкой, вуалью фальши; но вот, оказывается, меня очень легко познать, просто я этого не знала. Во мне живут два голоса: один, по Фрейду, похож на голос ребенка перед первым причастием, слабый и почти беззвучный, второй звучит увереннее, глубже и проявляется тогда, когда я по-настоящему уверена в себе.

Алленди считает, что я создала некую искусственную личность и защищаюсь ею, пряча себя настоящую. Я спряталась за обаятельной, ласковой, веселой манерой держаться.

Я попросила Алленди помочь мне физически. Было ли то, что я показала ему свою грудь, слишком откровенным жестом? Неужели я хотела проверить на нем свои чары? Приятны ли мне были его комплименты, живой интерес?

Кто же меня лечит, Алленди или Генри?

Новый виток любви Генри погрузил меня в блаженство, какого я раньше не знала. Раньше он хотел держаться от меня на расстоянии, не хотел оказываться под моей властью, становиться очередным номером в списке моих любовников. Генри не хотел серьезных отношений… А теперь! Он хочет стать моим мужем, все время быть рядом; пишет письма той девочке, какой я была в одиннадцать (она очень его тронула). Генри хочет оберегать меня, делиться всем, что у него есть.

— Я никогда не думал, что в такой хрупкой малютке может быть столько силы. Неужели я когда-то сказал тебе, что ты некрасива? Как я мог! Ты прекрасна, прекрасна!

Теперь, когда он целует меня, я не отстраняюсь.

Лежа в постели, я кусаю его.

— Мы пожираем друг друга, как два дикаря, — говорит Генри.

Я забыла о своем страхе показаться ему обнаженной. Генри любит именно меня. Мы смеемся над моей худобой. Он заставил меня изменить прическу, потому что ему не нравился строгий испанский стиль. Теперь я зачесываю волосы назад и поднимаю их над ушами. Мне теперь кажется, что ветер обдувает мне лицо, я выгляжу моложе, не стараюсь стать роковой женщиной. Это просто не нужно. Я чувствую, что любима такой, какая есть. Во мне любят мое внутреннее «я», каждое слово, которое я пишу, мою беззащитность, все мои печали, борьбу и недостатки, даже худобу. Я и сама люблю Генри точно так же. Я даже не могу ненавидеть его стремление к другим женщинам. Несмотря на всю любовь ко мне, Генри интересно встречаться и с Наташей, и с танцовщицей Моной Пайвой. У него дьявольское любопытство к другим людям. Я никогда не встречала такого разностороннего человека, личность такого диапазона.

Летний день, такой, как сегодня, ночь с Генри… и больше мне ничего не нужно.

Генри показывает мне первые страницы своей новой книги. Он прочитал мой роман и написал на него фантастическую пародию. Его толкнули на это ревность и гнев: однажды утром Фред позвал меня в свою комнату и попытался поцеловать. Я не позволила, но Генри услышал за дверью тишину и вообразил себе сцену измены. Первые страницы восхитили меня, поразили своим совершенством, красотой и невероятной точностью тона. В них есть и поэзия, и тайная нежность. Генри отвел мне особое место в своем сердце.

Он думал, что я напишу, по крайней мере, десять страниц о той ночи, когда мы проговорили до рассвета. Но что-то случилось с «женщиной с блокнотом». Я пришла домой и погрузилась в свое наслаждение от Генри, как в счастье от теплого летнего дня. Дневник? Это потом. Все вторично по сравнению с Генри. Если бы не Джун, я отдала бы все на свете, чтобы жить с Генри. Все грани его личности завораживают меня: мне нравится Генри, с удивительной заботой, интересом, сарказмом, восхищением и полным пониманием исправляющий мой роман; Генри, которому не хватает уверенности в себе, Генри-скромник, Генри-демон, все обо мне выспрашивающий и делающий дьявольские заметки; мне нравится Генри, скрывающий свои чувства от Фреда и проявляющий ко мне невероятную нежность. Прошлой ночью он, уже засыпая, продолжал бормотать как бы про себя:

— Ты такая замечательная. Нет такого мужчины, который был бы для тебя достаточно хорош.

Генри не хватает уверенности в себе. Он часто чувствует себя в обществе неловко, особенно там, где есть хоть малейший намек на роскошь. Он не уверен в моей любви. Ему кажется, что я слишком чувственна и потому могу с легкостью уйти от него к другому. В ответ я смеюсь. Да, конечно, мне бы хотелось, чтобы меня трахали по пять раз на дню, но мне нужно любить, и этот сдерживающий фактор вносит некоторое неудобство. А я в определенный отрезок времени могу любить только одного мужчину.

Генри заставил меня быть честной с самой собой. Он говорил:

— Ты так много отдаешь мне, так много, а я ничего не предлагаю взамен.

И еще:

— Я хочу, чтобы ты остановилась на мне. Я не хочу, чтобы у тебя были беспорядочные связи. Я испугался, когда у тебя возник интерес тогда, в Монпарнасе. — Он начинает целовать меня. — Ты получила меня целиком, Анаис.

Иногда он ласкает меня играя, почти по-детски. Мы тремся друг о друга носами, он лижет и покусывает мои ресницы или обводит пальцем контур моего лица. И тогда я вижу Генри, похожего на гнома, маленького, нежного Генри.

Фред уверен, что Генри жестоко меня обижает. Но Генри больше не может меня обидеть. Даже его неверность. Напротив, он делает меня более стойкой. Лишь узнав, что Генри не нравятся мои духи — у них слишком нежный запах, — я чувствую легкую обиду. Фред любит «Мицуко», а Генри привлекают сильные пряные запахи. Ему всегда нужно утверждать силу, власть.

Однажды Генри попросил меня изменить прическу, потому что ему нравился небрежный стиль. Когда он произнес слово «беспорядок», я отреагировала так, будто давно ждала этого замечания. Растрепанные волосы. Он приглаживает их своими худыми жесткими руками. Когда мы спим, мои волосы попадают Генри в рот. А когда я кладу руки под голову, он восклицает: