Страница 6 из 48
- Однако, устал?
- Немножко. А Тешка где? - спросил старик.
- Ушел ловушки закрывать, скоро промысел кончается.
- Борьки тоже нет? - И старик, подумав, сказал серьезно: - Зря его отпускаешь.
- Он большой, сам как хочет живет.
- Оно-то так, да долго ли до греха!
- Раздевайся, Гурьяныч.
- Спасибо, Марфа, побегу, отдыхать не стану. Мы ведь условились в полночь сойтись у стога, а уж скоро рассвет. Беспокоиться будут.
- Чай попей, еще успеешь.
- За чай спасибо, а от хлеба не откажусь, если он есть у тебя. На ходу пожую.
- Бери, сколько надо, на столе под полотенцем. Гурьяныч достал лепешку, приложил ее к носу, громко потянул в себя воздух.
- Ты, Марфа, мастерица насчет хлеба, ароматный-то какой!
- А я в прошлый раз у вас пробовала бабушкин хлеб - куда с добром, весь день во рту держалась его сладость, - ответила Марфа.
- Бывает и у моей старушки удача.
Гурьяныч положил на горячую печку лепешку, повернулся ко мне и, пряча в усах улыбку, неодобрительно закачал головою.
- Думал, беда случилась, ан нет, обошлось.
- А где Василий Николаевич? - спросил я.
- Там, на сопке, костер держит, кричит да стреляет - знак подает.
- Сколько беспокойства наделал! - произнес я вслух, досадуя на себя.
- Ничего, бывает. Я вот сколько лет живу в зимовье на смолокурке, а иной раз встанешь ночью выйти по надобности и дверь не найдешь: блукаешь в четырех стенах за мое почтенье! А тут ведь тайга. Так что спите, утром раненько Пашка на Кудряшке прибежит за вами.
И он заторопился. Разломив пополам горячую лепешку, сунул ее за пазуху. Скрипнула дверь, и в темной, растревоженной ветром тайге шаги старика смолкли.
А мне уже трудно было отвести мысли от Гурьяныча. Старик как-то весь открылся мне в этой встрече в зимовье. Все у него от леса, где он родился и утверждал свое право на жизнь, на хлеб, на теплый угол. Лес одинаково наложил отпечаток и на его внешность и на характер. У него и фигура, и походка, и заячья шапка, и однорядка, и шомполка составляют одно целое. К тому же старик обладает необыкновенной обаятельностью, которая обнаруживается с первых его слов. Весь он открыт, как лес в солнечный день. Природа в Гурьяныче, кажется, показала, какими отличными качествами она награждает людей за их привязанность к ней.
В избе от накалившейся докрасна печки стало жарко. Я прилег на шкуру и, засыпая, подумал: "Какой вкусной покажется старику горячая лепешка на холодном смолевом воздухе".
А снег все шел и шел. Шумели, баюкая сон, старые сосны…
Меня разбудил запах распаренной сохатины и лука. В углу, плача, тихо всхлипывал трехлетний мальчишка.
- Чем он недоволен? - спросил я Марфу, занятую приготовлением завтрака.
- Петро-то? Должен был Борька прийти, да чего-то задержался. Вот он и ревет. Да и я беспокоюсь…
Снаружи послышались торопливые шаги по снегу и легкий стук в дверь. Петро сразу смолк и, вытирая рукавом мутные слезы, заулыбался, а Марфа распахнула дверь. Вместе со струей холодного воздуха в зимовье ворвался козел. Это было так неожиданно, что я буквально оторопел. В следующее мгновенье я увидел у него на шее голубую тряпочку, Тяжелое дыханье выдавало усталость - видно, издалека бежал к зимовью.
- Пришел, Боренька, хороший мой, - нараспев ласково заговорила Марфа, приседая.
Тот бросился к ней, лижит лицо, руки, а Петька гогочет от восторга, виснет на Борьке, обнимает его.
Я встаю, невольно взволнованный этой трогательной картиной и той привязанностью, что сроднила эти три существа, живущие в ветхом зимовье на краю старого бора. Какой-то необыкновенной теплотой наполнилась избушка. Сколько радости принесла всем им эта встреча! И мне вдруг стало страшно при одной мысли, что я мог убить Борьку.
Ласкаясь, Борька косит свои черные глаза на стол, Марфа ревниво отварачивает его голову, ласково прижимает к себе и что-то шепчет, но тот вырывается. В дальний угол кувырком летит с него Петро и, стиснув от боли пухлые губы, молчит, а слезы вот-вот брызнут из глаз.
На столе Борьку ждет завтрак - хлебные крошки. Он поднимает голову и, ловко работая языком, собирает их в рот. Затем бросается в угол к чашке. Петька преграждает ему путь. Борька бьет его грудью, отталкивает.
Припав к чашке, козел с жадностью пьет соленую воду, фыркает, обдавая брызгами мальчишку.
- Иссе, иссе… - кричит Петька, захлебываясь от смеха.
После завтрака Борька становится вялым, им начинает овладевать какое-то безразличие.
- Еще вчера до заката ушел, всю ночь с табуном проходил, может, волки гоняли, устал. Утрами в это время он привычен спать.
Мать ловит Петьку, одевает в меховую дошку и выталкивает за дверь.
- Иначе не даст уснуть Борьке, - говорит она, подбрасывая в печку дров.
А козел крутится посреди зимовья. Он ищет место для отдыха, бьет по полу копытцами, отгребает ногами воображаемый снег и падает. Ему кажется, что он лег в лунку, сделанную им на земле. Это у коз врожденное. Они никогда не ложатся на снег или на траву.
Мы выходим из зимовья. Неведомо куда исчезли тучи. Над тайгою взошло солнце, и на заснеженную землю легли замысловатые тени старых сосен. Каким величественным кажется лес после ночного снегопада! Все принарядилось, посвежело.
- Мы из стойбища Селикан, - затоварила Марфа, - не бывал там?.. Сюда только зимою промышлять приезжаем. Борька маленький прибежал к нам прошлой весной. Вышла как-то я из зимовья, слышу, кто-то кричит, совсем как ребенок. Смотрю, бежит ко мне козленок маленький, только что родился, мать зовет. Проклятые волки тут, на увале, ее разорвали. Поймала я козленка и оставила у себя. Так он и прижился. Ласковый вырос, мимо человека не пройдет, а не понимает, что опасно, могут по ошибке, а то и с намерением убить… Люди разные, иной так и норовит нашкодить.
- А вы не пускайте его из зимовья, - посоветовал я, вспомнив свою вчерашнюю встречу с Борькой.
- Что ты! Без тайги зверю - неволя. Нельзя не пускать. Вечерами Борька уходит в лес к диким козам, кормится, играет, а утром обязательно прибежит. Видишь, дыра в обшивке двери, это он копытом пробил" всегда в одно место стучится. Утром так и ждем этот стук, Петька ревет, и сама думаю: "Придет ли?"
- Колокольчик надо повесить на шею, тогда каждый догадается, что он домашний.
- Что ты, колокольчик совсем вешать нельзя, все козы от него убегать будут. Куда годится! Может, лучше пусть уходит совсем с табуном, научится бояться людей, дольше проживет. Ты как думаешь?
- А Петька? Да и сама ты кого ждать утрами будешь?
- Поплачем и привыкнем. Хуже будет, если люди убьют… - И она отвернулась от меня, дрогнули ее плечи.
- Напрасно расстраиваешься, Марфа, может, все обойдется, - пытаюсь я успокоить ее.
- Нет, я знаю, половина месяца назад Борька пришел в крови, кто-то в него ружье разрядил. Два дня не выходил из зимовья, думала, пропадет. Но скоро забыл, опять ластится к людям в тайге, мимо не проходит, а то не знает, что убить могут, - твердо сказала она.
"А ведь это могло случиться вчера", - с ужасом подумал я, и у меня не нашлось слов разубедить ее.
- Скажи, что надо сделать, чтобы уберечь Борьку?
Правду говорю тебе: он хороший, ласковый к людям.
Я подумал что это невозможно. Во многих людях еще живет беспощадность к дикому зверю.
- Кто-то едет, - вместо ответа сказал я, повернувшись к дороге.
Между сосен ползла длинная тень. Вот она появилась в широком просвете леса. Это Кудряшка тянула розвальни. Позади шел Пашка.
Лошадь широко раздувая от одышки бока, понуро брела по чуть заметной, запорошенной снегом колее. - Т-р-р-р! - крикнул Пашка, останавливая Кудряшку. - Здравствуйте, тетя Марфа!
- Ты чего так рано? - ответила та.
- За дядей приехал, дедушка просил поторопиться.
- Успеешь, распрягай лошадь, поставь к сену. Петька, посмотри, кто приехал! - крикнула вдруг Марфа, заглянув за избушку.