Страница 57 из 62
— Ты, того, не больно сердцем в пятки уходи, — заговорил Христофор, повесив рупор на сучок над скамейкой. — Три к носу — и все пройдет. Надо же — экстренный совет…
Он вдруг сорвался с места и кинулся к клумбе, в которой деловито копошились чьи-то куры. На полпути вернулся за рупором и с ним обрушился на забегавших вдоль забора петуха и его двух насмерть перепуганных подружек.
Зловредная Инесса все как нельзя лучше рассчитала, созывая свой экстренный педсовет: у Акулова был свободный от занятий день, Елизавета Михайловна Коновалова, педагог по классу скрипки и явная оппозиция директрисы, слегла в больницу с острым приступом радикулита. Войдя в преподавательскую, Оля случайно встретилась взглядом с педагогом по классу баяна Палкиным. Его глаза метнулись в сторону.
Инесса Алексеевна нарочито долго качала головой, глядя на Олины джинсы и как бы приглашая остальных разделить ее справедливое осуждение. Когда все расселись вокруг накрытого зеленой плюшевой скатертью стола, поднялась со своего места и, поправив на груди брошку, начала:
— Товарищи, мне очень прискорбно сообщать вам о повестке дня нашего экстренного совета, однако я вынуждена сделать это, поскольку речь идет о человеке, самым непосредственным образом участвующем в формировании личности нашей молодежи, а именно об одном из наших педагогов — Ольге Александровне Славяновой.
Инесса сделала торжественную паузу и многозначительным взглядом обвела собравшихся.
— Вот уж никогда не думал, что Славянова задумает удрать от нас в самый разгар учебного года, — громко сказал Симаков, педагог по классу народных инструментов. — С таким шиком дело поставила, и на тебе — бросает все на произвол…
Зловредная Инесса метнула на него злобный взгляд. Он прикусил язык и лишь время от времени удивленно покачивал головой, поглядывая на Олю.
— Товарищи, мы на многое смотрели сквозь пальцы, стараясь дать возможность молодому педагогу встать на ноги, — продолжала Инесса. — Мы закрывали глаза на ее постоянные жалобы в наш адрес, причем в инстанции, как вы знаете, самые высокие, что вносило и вносит нервозность в работу нашего дружного, сработавшегося коллектива. Мы делали скидку на то, что Славянова человек новый, недостаточно опытный в педагогической деятельности. Одним словом, что касается нас, мы все терпели. Однако, товарищи, мы никак не можем терпеть то, что Славянова разлагает студентов. Конечно же, я понимаю, она приехала к нам из столицы, где в среде молодежи, к сожалению, еще бытует распущенность нравов, низкопоклонство перед…
Оле казалось, будто речь идет не о ней, а о ком-то ей незнакомом. Еще она думала о том, что эти взрослые люди, сидевшие сейчас за столом с серьезным видом, играют в какую-то глупую игру. Она вот-вот им наскучит, и они направятся по домам, где их ждут настоящие дела.
— Вчерашнее поведение Славяновой, сорвавшей юбилейный концерт памяти великого Шопена, к которому мы все так долго и старательно готовились, лишний раз подтверждает то, что Славянова недостойна носить почетное звание советского педагога. В связи с этим я предлагаю обсудить поведение Славяновой на нашем совете и сделать соответствующие выводы в отношении ее. Товарищ Баранов, я вижу, вы хотите что-то сказать.
Она ободряюще кивнула немолодому почасовику Баранову, который, как давно догадывалась Оля, страстно мечтал стать полноправным членом педагогического коллектива.
Баранов старательно откашлялся, вытер платочком вспотевший лоб.
— Славянова — хорошо подготовленный педагог, этого я ни в коем случае не отрицаю, но, товарищи дорогие, от ее обращения со студентами меня, старика, в дрожь бросает. Во-первых, она со всеми на «ты», а некоторые из студентов, товарищи дорогие, тоже, простите за выражение, ей «тыкают». Конечно, у них, я думаю, есть на то веские причины интимного…
— Это вы таким образом рассчитываете получить штатное место? — не выдержал Симаков.
— То есть я вас не понимаю, Павел Петрович. — Баранов опять вынул из кармана платок, вытер сухой лоб. — Я говорю то, что знаю самолично. Товарищи дорогие, да такого позора, как на вчерашнем концерте, я за всю свою жизнь не видывал. Этот брошенный Славяновой… поклонник или как там теперь у них называется…
— А вы, Яков Федотыч, разве были вчера на концерте? Сдается мне, как раз в это время вы пировали на свадьбе у Кондаковых. — Симаков с откровенной усмешкой смотрел на Баранова.
— Так об этом же весь город только и говорит, товарищи дорогие. О том, как этот, как его, черт побери, Платонов не то Антонов, сиганул к ней на сцену и стал при всех целовать и обнимать. А она и рада.
— А завтра весь город будет говорить о том, как вы после свадьбы валялись в канаве возле маслобойки и на вас, простите за выражение, поднимали ногу собаки. Что нам по этому поводу прикажете делать?
— Так то ж, дорогие товарищи… то же несправедливо. Человек не каждый день родную племянницу замуж выдает. То ж…
— Павел Петрович, я попрошу вас успокоиться. — Инесса Алексеевна обожгла взглядом Симакова. — В настоящий момент мы обсуждаем поведение Славяновой. Вижу, вы, Христофор Алексеевич, желаете выступить. Мы вас внимательно слушаем.
Колумбыч долго собирался с духом, разглаживая плюш на столе.
— Смелей, смелей, товарищ Коровин, — торопила Инесса Алексеевна. — Мы вас слушаем.
— Я, это самое, я только хотел сказать, что все зло идет от воинствующей половины рода человеческого. Они над нами верховодят — попробуй сделай им что-либо поперек. Вот и супруга моя…
— Товарищ Коровин, высказывайтесь, пожалуйста, по теме, — недовольно перебила его директриса.
— Да, это самое, вот я и говорю, что Славянова тоже нами верховодит, все как полагается. — Он пугливо скосил глаза в сторону Инессы. — И, это самое, бедный Антонов — а он же мой крестник — совсем из-за нее свихнулся. А она, говорит, держит себя как монашенка…
Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появилась мать Миши Лукьянова, а за ее спиной дядя Федя.
— Ага, вот ты где.
Лукьянова встала перед Олей, уперла руки в бока. От нее разило перегаром.
— Бесстыжие твои глаза! Расселась тут как ни в чем не бывало. Я тебя спрашиваю, где мой сын?
— Это вы должны знать, где ваш сын, — как можно спокойнее ответила Оля.
— Да? Думаешь, я не знаю, что он с тобой таскается? Вчерась я только рот про тебя раскрыла, как он с кулаками набросился, чуть душу не вышиб. Дверью бацнул и до сих пор нету. Где он, отвечай!
Оля встала. Комната наполнилась звенящей тишиной. Все застыли на своих местах, обратив к Оле недоуменные взгляды.
Дядя Федя, шаркая валенками, подошел к Лукьяновой и тронул ее за плечо.
— Твой Мишка сегодня у меня ночевал. Сказал, житья ему дома нету за вашими пьянками да скандалами. Мы с ним с утра почаевничали, потом он по каким-то делам пошел. Так что умерь, баба, свой норов. А ты, Ольга, не слушай ее. Дурная баба она и есть дурная баба. Что с нее взять?
— Нет уж, позвольте Федор Михайлович, — вмешалась Зловредная Инесса. — Я попрошу вас, как человека постороннего, выйти из преподавательской. А вы, м-м… Лидия Кузьминична, вроде бы хотели нам что-то сказать? Мы вас внимательно слушаем.
— Да ничего я не хотела… — Лукьянова, сморщив лицо, всхлипнула. — Сыночек мой, Мишенька, ну, привесила ему с пьяных глаз. Так ведь я же мать…
Оля отошла к окну. Она больше не в силах была терпеть этот спектакль. Пускай несут что хотят, слушают любых свидетелей обвинения — ей теперь на все наплевать.
Она сняла с вешалки куртку, вышла в коридор. Уже возле лестницы услышала пронзительный крик Зловредной Инессы:
— Славянова, вернитесь сию минуту! Вы слышите, Славянова? Я вас уволю!..
Оля шла солнечной улицей вдоль аллеи молодых пирамидальных тополей, петляя кривыми переулками, брела куда-то наугад, упиваясь всей душой свалившейся на нее нежданно-негаданно свободой. Всем миром завладела весна. Весна — это сейчас самое главное. Все остальное ерунда.