Нечаянные грезы

— Да. Но если честно, мне это слово совсем не нравится. Я люблю твою маму и хочу жениться на ней. Ты не будешь возражать против этого?

— Нет, наверное. Но я должен все обдумать. А ты уже обдумал свое решение?

— А что мне обдумывать? Я люблю Марыняшу. И она меня любит. Надеюсь, ты не станешь ревновать маму ко мне?

— Стану, наверное. Вот если бы она вышла замуж за Пашу, я бы ее не ревновал. Это я точно знаю.

— Почему?

— Она его любит не так сильно, как тебя. Она вообще любит его… как бы это сказать… ну, не так, чтоб я стал ее ревновать к нему. А как ты думаешь, кого мама сильней любит: тебя или меня?

Ваня смотрел на Алешу очень серьезно.

— Я бы хотел, чтоб она любила сильнее меня, только это было бы очень несправедливо по отношению к тебе. А потому я смирюсь, если Марыняша будет любить тебя больше, чем меня. Смирюсь и никогда не буду настаивать, понял? И вообще я считаю, что мы с тобой должны стать большими друзьями. Знаешь, почему?

— Потому что мы оба любим твою Марыняшу и мою маму.

— Какой ты башковитый парень. — Алеша протянул руку и похлопал Ваню по плечу.

— А ты мне не соврал?

— Про что?

— Про Москву. Я на самом деле очень хочу уехать с мамой в Москву. Я совсем не буду вам мешать. Честное слово.

— Нет, я тебе не соврал. Ты хочешь уехать прямо сейчас?

— Да. Как только ты поправишься. Мы уедем втроем. Правда, у мамы однокомнатная квартира, но у нее на кухне стоит широкий диван. Чур, я буду спать на кухне!

Алеша улыбнулся и прижал мальчика к себе.

— Я живу в военном городке. Я буду к вам приезжать.

— Ты летчик?

— Откуда ты это узнал? От мамы?

— Нет, она пока ничего не успела рассказать мне про тебя. Мой папа был летчиком. Мама говорит, что она его очень любила.

— Твой папа жив?

— Наверное. Только он не знает, что у него есть я. Мама не поддерживает с ним никаких отношений. — Ваня виновато вздохнул. — Но ты ее не ревнуй к нему. Хотя я бы, наверное, на твоем месте ревновал. Мама говорит, что Вадим — ее прошлое. Но когда она говорит это, у нее очень печальные глаза.

— Понятно. А ты не мог бы раздобыть мне сигарету и спички? Ужасно хочется покурить.

— Это потому, что ты ревнуешь маму к моему отцу?

— Да, — тихо признался Алеша.

Ваня вернулся минуты через две с пачкой «Мальборо» и зажигалкой. Сказал с порога:

— Они ругаются. Паша кричит на маму. А мама плачет.

Алеша резко спустил ноги и громко застонал.

— Тебе нельзя вставать.

— Но я не хочу, чтоб Марыняша плакала. Я сейчас скажу этому Паше, что он… — Алеша схватился обеими руками за спинку стула и медленно встал. — Черт, почему у меня так болит затылок?

— Ты ударился им о бордюр. Его там раздолбали грузовики, и торчит острый край. Анюта говорит, ты удачно упал. Она считает, ты мог убиться насмерть.

— Я сейчас пойду и скажу этому Паше…

Алеша набрал в легкие воздуха, сделал шаг вперед, покачнулся и стал медленно заваливаться назад.

— Помогите! — закричал Ваня. — Он умирает! Вы слышите?..

Вадим вылез из машины за два квартала от Мусиного дома. Когда подвозившая его машина отъехала и он очутился совсем один под морозным звездным небом, его охватило что-то похожее на ужас. Ему показалось, что он не сможет сделать больше ни одного шага, что упадет в сугроб, замерзнет. Еще несколько часов тому назад он думал о смерти спокойно и даже с удовольствием — жизнь казалась ему однообразной прямой дорогой, по обе стороны которой стояли привычные предметы и люди. Они громоздились так тесно, что у него не было возможности свернуть ни вправо, ни влево. И он шел, а вернее полз вперед и вперед. Ближе и ближе к смерти. То есть к избавлению.

Но вот эти предметы и люди вдруг расступились, и он ринулся очертя голову в образовавшийся проход…

Вадим вдохнул морозный воздух и сделал несколько шагов в сторону Степной, двадцать восемь. Это слово и две цифры горели перед ним горячим ярко-красным светом. Даже тогда, когда он, раненный, умирал от непереносимой боли и жажды в пещере у моджахедов. Сейчас каждая из них была окружена еще и каким-то странным сиянием, похожим на нимбы вокруг голов святых на картинах мастеров итальянского Возрождения.

Он не чувствовал под собой ног, хотя они были тяжелые и непослушные. Его плоть точно подверглась анестезии, хотя разум и чувства работали ослепительно остро.

«Я убью его, — думал Вадим. — Этот сопляк ненавидит меня с самого детства. Я делал вид, что не замечаю этого. Сколько можно?.. Наверное, она стала очень красива. Ей теперь двадцать девять… Идиот, как он не может понять, что эта женщина не для него? Что у них может быть общего? Она такая темпераментная, чувственная, нежная, а он… Салага неотесанный! Да неужели Мария-Елена могла пустить этого хлюпика к себе в постель?..»

Он стиснул кулаки и ускорил шаг.

«Может, на Степной, двадцать восемь, теперь живет другая женщина? Ведь с тех пор прошло двенадцать с половиной лет… За все эти годы я ни разу не поинтересовался, что с Марией-Еленой. Я даже не знал, жива ли она. Конечно, она жива! — Вадим поскользнулся и с трудом сумел устоять на ногах. — Если бы с ней что-то случилось, я бы наверняка почувствовал. Все эти годы я жил только потому, что надеялся увидеть ее. Хоть и боялся признаться себе в этом. Да, да, я очень хотел увидеть Марию-Елену — особенно остро я ощутил это в Афгане. И если бы я не стал калекой, я бы обязательно отыскал Марию-Елену…»

Он увидел ее дом, над крышей которого завис ковш Большой Медведицы, и понял, что вот-вот потеряет сознание. Схватился за штакетину забора и попытался прийти в себя.

Все до одного окна в доме были освещены, но шторы были задернуты, и Вадим мог видеть лишь мелькавшие за ними тени. Казалось, в доме очень многолюдно, особенно в той его комнате, где, как он помнил, жила когда-то Мария-Елена.

Потом он услыхал визг шин и увидел резко затормозившую возле дома машину «скорой помощи». Из нее вышли двое с носилками, взбежали по ступенькам на освещенную веранду.

«С ней что-то случилось! — мелькнуло в голове у Вадима. — А я тут стою. Я должен знать, что с ней случилось, помочь ей…»

Он сделал шаг в сторону калитки и вдруг увидел ее. Нет, он не мог ошибиться — это была Мария-Елена. Она отдернула край шторы и, приложив ладони к стеклу, выглянула на улицу.

Его рука потянулась к звонку. Палец нажал на кнопку и словно к ней прирос. Мария-Елена вышла на крыльцо. Она была в платье с короткими рукавами и босая. Он хотел крикнуть ей, чтоб она не спускалась вниз со ступенек — там лежал снег. Губы отказались ему повиноваться. Она шла ему навстречу и улыбалась. А он все глубже и глубже проваливался в какой-то вязкий мрак, окутывавший его мягким непроницаемым коконом.

— Положение критическое, — сказал врач, снимая марлевую маску. — Мы сделали все, что в наших силах. Остается уповать только на Бога. У него есть родственники?

— Не знаю. Должны быть, — пролепетала Муся. — Кажется, у него были жена и сын. Я не видела его больше двенадцати лет. И не знаю, где он теперь живет. Я только знаю, что его зовут Вадим. Вадим Соколов.

— Больному требуется уход и дорогие лекарства. Сами понимаете, на медицину сейчас выделяют сущие гроши. Разумеется, мы оказали всю необходимую помощь, однако в дальнейшем, если все будет хорошо, ему придется пройти курс интенсивной терапии.

— Я могу дежурить возле него. Тем более я плохо сплю по ночам. Что касается лекарств, вы только скажите, какие нужны. Я готова заплатить любые деньги.

Врач посмотрел на нее недоверчиво.

— Но он может пролежать в больнице месяц, два и даже больше. Хотя, вполне возможно, не сегодня-завтра он умрет. В его возрасте инсульт либо проходит почти бесследно, либо имеет летальный исход.

— Он будет жить. Вот увидите, — сказала Муся с уверенностью. — Мне можно его увидеть?

— Думаю, что да. Но он без сознания. Это еще счастье, что возле вашего дома оказалась «скорая» — в таком случае дорога, что называется, каждая секунда.