Нечаянные грезы

Теперь она была прежней Мусей. Угольцев почувствовал невероятный прилив энергии. И тут же непереносимо больно защемило сердце.

— Не хочу я домой, мама. Останусь здесь. Смотри, мимо проносятся машины. Вжик — и нету. Мелькнули красные огоньки в тумане, растаяли навсегда. Потом новая машина появится. Она тоже растает в тумане. Почему в этой жизни нет ничего надежного и постоянного, мама?

— Я люблю тебя, Алешенька. Я всегда буду тебя любить. — Ирина Николаевна крепко прижала к своей груди растрепанную голову сына. — Что бы ни случилось с тобой, со мной, с нами всеми.

— Ты верная, мама. Отцу подфартило, что он встретил такую женщину. А вот я уже никогда ее не встречу.

Мамочка, зачем ты меня родила? Ты должна была сделать аборт, и тогда я был бы сейчас какой-нибудь уличной собачонкой. Меня бы все, кому не лень, пинали ногами, и мне было бы так от этого хорошо. А она… она бы меня пожалела, погладила по голове. И ушла. Красивая, гордая, недоступная. Марыняшечка, я так хочу, чтоб ты снова погладила меня по голове. Пожалуйста.

— Сынок, поехали домой. Тебе надо искупаться. Я посажу тебя в душистую ванну, потру спинку. Помнишь, как мы делали в детстве? Тебе очень нравилось.

— Ты и отцу так делала. Какой же он везунчик. А вот твой единственный сынуля очень невезучий тип. Ты сделала непростительную ошибку, мама, родив меня на свет.

— Алешенька, дорогой, прости меня, Бога ради. За то, что я на самом деле хотела от тебя избавиться. Я была тогда совсем молодая и глупая. Может быть, из-за того ты теперь так страдаешь. Это я во всем виновата, Алешенька.

Ирина Николаевна еще крепче прижала к груди голову сына.

— Нет, мама, ты ни в чем не виновата. Ты всегда любила меня больше всех на свете. Бабушка говорит, когда я у тебя родился, ты забыла о том, что ты молодая и красивая женщина.

— Я никогда не забывала об этом, сынок.

— Бабушка говорит, я все время болел, и ты ночами напролет сидела возле моей кровати и плакала. Ты святая, мама. Я буду любить тебя больше всех на свете. Ты — единственная женщина в моей жизни. Остальных я просто презираю. Шлюхи. Проститутки.

— Алешенька, твоя бабушка знает не все. Я не святая. Я изменяла твоему отцу. У меня был… возлюбленный.

— Не ври, мама. Все равно не поверю тебе.

— Как хочешь. — Ирина Николаевна устало тряхнула головой. — Только знай: я сказала тебе правду.

— Ты любила того человека?

— Да, — едва слышно ответила Ирина Николаевна.

— Но почему ты не бросила отца и не ушла к нему? Из-за меня, что ли?

— Он любил другую девушку. И очень страдал, что она ему изменяет. Искал утешение в моих ласках. Меня это страшно ранило.

— Все девушки изменницы. Чем красивей, тем… Мама, скажи, зачем Бог создает красивых и таких желанных женщин? Пускай бы все были отвратительными хромыми и косыми уродинами.

Алеша потянулся к бутылке с водкой на столе, но Ирина Николаевна решительно схватила его за руку.

— Тебе вполне хватит, сыночек. Ты не имеешь права распускаться. Мне почему-то кажется, что произошло обычное недоразумение. Расскажи мне, что случилось.

— Нет, мама. Это не может быть недоразумением. Если ты полюбишь кого-то, разве ты позволишь, чтоб тебя трахал другой мужчина?

— Алешенька, так нельзя говорить о женщине, тем более любимой.

— Ты позволишь, мама?

— Нет. Но, может быть, она тебе ничего не обещала? Может, ты сам все напридумывал?

— Видела бы ты ее глаза, когда тронулся поезд, а она осталась на перроне. Мне показалось, она бросится сейчас вслед за моим вагоном, я спрыгну, заключу ее в объятия и мы больше не расстанемся ни на минуту. С любимыми нельзя расставаться даже на одну минуту. Так ведь, мама?

— Какой же ты у меня не от мира сего. Интересно, в кого ты пошел? — Не знаю. Мамочка, ты знаешь, я, наверное, опять туда поеду. Пускай она прогонит меня, пускай что угодно сделает…

— Сначала давай поедем домой. Приведешь себя в порядок, выспишься, а там будет видно. — Ирина Николаевна погладила сына по спине. — Знаешь, отец согласился, чтоб у него взяли все анализы. Это ты на него повлиял. Спасибо тебе, сынок. Я не теряю надежды, что он поправится.

Ирина Николаевна вела машину не спеша и очень уверенно. Все постовые в городе отдавали ей честь — она несколько лет вела кружок фортепьяно в Доме культуры милиции. Алеша лежал на заднем сиденье, потом внезапно вскочил, схватил мать за плечо.

— Остановись возле цветочной палатки. Я должен купить ей гвоздики.

Он вернулся через пять минут с целой охапкой бело-розовых мраморных гвоздик и очень повеселевший.

— Я такой кретин. Ты даже представить не можешь, мама, какой тупоголовый кретин твой сынуля Лешик. Она же сидела с тем типом в столовой под абажуром. Если бы он был ее любовником, они бы не стали зажигать свет, а уединились бы в каком-нибудь укромном местечке и… Марыняшечка, солнышко, прости меня. — Он иступленно поцеловал гвоздики. — Мама, у меня очень помятый вид?

— Нет. Примешь ванну, как следует отоспишься — и все пройдет.

— Но я не хочу спать. Я ни за что не засну, пока не попрошу у нее прощения. Я только переоденусь и… Куда же ты, мамуля? Нам нужно заправиться. Давай-ка налево.

— Я обещала отцу, что заеду. Он будет меня ждать. Алешенька, может, и ты поднимешься к нему хотя бы на пять минут?

— Хорошо, мама. Но потом я сразу же уеду в N. Не знаешь, у отца в палате есть душ?..

Они гуляли втроем — Угольцев, Ваня и Муся — по сказочно заснеженным улицам города, потом Ванька потянул их в лес.

— Хочу набрать шишек и сделать из них пробковый шлем. Как у колонизаторов в Африке, — объяснил он. — Мама, ты поможешь мне сшить шлем?

— Я не умею шить, Ванечка.

— Это не женское дело шить шлемы, Иван. — Угольцев положил руку на плечо мальчика, приноровил свой шаг к его. — На обратном пути мы купим клей, и я покажу тебе, как это делается. Правда, я считаю, что для этой цели больше подойдет пенопласт, а не шишки, но это уже, как говорится, на любителя. А еще мы можем скомбинировать два материала.

— Будет здорово, Павлик, если ты всегда будешь жить здесь. Ты умеешь решать уравнения с двумя неизвестными? — спросил мальчик.

— Запросто. Кстати, это мое самое любимое занятие. Тут есть один секрет, который я при случае тебе открою. Будешь щелкать их, как белка орешки.

На обратном пути Угольцев накупил в супермаркете сладостей, мороженого, шампанского. Он позвонил сестре из автомата и попросил накрыть на стол. С его приездом, невольно отметила Муся, в доме воцарилась почти праздничная атмосфера.

«С ним легко, — думала она, потягивая за обедом шампанское. — Все понимает, прощает… Щедрая, широкая душа. И чего, спрашивается, мне еще надо? Тот мальчишка замучает меня ревностью, а сам наверняка будет мне изменять. Они все сейчас такие. Павел человек старой закваски. Из него получится верный муж. Но я… разве я смогу стать ему преданной женой? Был бы он моим отцом… Хотя отцы редко понимают своих дочерей, а Павел меня понимает. Это, очевидно, потому, что любит меня еще и как женщину».

Она задумчиво ковыряла ложкой в вазочке с мороженым.

— Голубчик Паша, а ты здорово сдал с тех пор, как мы виделись в последний раз, — сказала Елена Владимировна, глядя на сына запавшими в глазницы глазами. — Пора тебе наконец-то пристать к какому-то берегу. Да и Машеньке спокойней будет, если ты поселишься тут с нами — все-таки Ванечка без отца растет. Ты обязан заменить ему отца, Пашенька. Правда, Анечка? Глядишь, и Маша к нам со временем переберется. Тут жизнь полегче, чем в Москве, — земля щедро кормит. Нынешний год богатая картошка уродилась, а помидоры — хоть на выставку вези. Ты, Паша, помню, когда-то любил в земле копаться. Покойный Герасим, царство ему небесное, бывало, только земля оттает, уже редиску сажает и прочую зелень. Участок у нас под Москвой лесистый был, но все равно свои огурцы все лето ели, еще и соседям раздавали. А какие росли гладиолусы и флоксы. Помнишь, Паша?