Нечаянные грезы

— Не знаю. Мне хорошо везде, где есть ты.

— Но… — Он откашлялся в кулак и спросил: — Завтра поедем на Рицу?

— Нет, ты хотел сказать что-то другое, — не выдержала она.

— Мария-Елена, я спросил, хочешь ли ты поехать на экскурсию на озеро Рица?

— Зачем? — искренне удивилась она.

— Ты там никогда не была.

— Ну и что? Но если ты хочешь, мы поедем туда.

Она взяла его руку и прижала к своей пылающей щеке.

— Я там уже был. И даже не один раз. Я хотел показать это озеро тебе.

Она сглотнула непрошеные слезы и отвернулась к окну, за которым простиралась бесконечная гладь морского аквамарина.

— Что с тобой, Мария-Елена? Скажи мне.

— Ничего. Но осталось совсем мало дней. А ты… ты хочешь увезти меня на эту Рицу.

Она видела, как закапали слезы в подол ее ситцевой юбки с ромашками.

— Ну, так дело не пойдет. — Вадим взял ее за обе руки и посадил к себе на колени. — Я вижу, ты решила, что мир вертится вокруг Вадьки Соколова.

Она зажмурила глаза и громко всхлипнула.

— А ведь это не совсем так, Мария-Елена. То есть я хочу сказать, это совсем не так. И ты сама очень скоро это поймешь.

— Это так, так, — твердила она.

— Нет, моя девочка. — Он гладил ее руки, волосы, лицо. Так гладят родители маленьких детей, пытаясь внушить им нелегкую для их чистого неискушенного восприятия истину о том, что в жизни, кроме радостей, существуют и горести, которых, увы, значительно больше. — Ты помнишь, как тебе понравилось нырять вместе с дельфинами? Они, кажется, приняли тебя за свою. Мария-Елена, ты и есть частичка нашего щедрого на красоту мира. Ты бабочка, случайно присевшая отдохнуть на плечо этого легкомысленного алкаша Вадьки Соколова. Отдохнешь — и снова в путь-дорогу. Мария-Елена, тебе самой скоро надоест торчать на моем унылом пыльном плече.

— Никогда не надоест.

— Ты меня выдумала, Мария-Елена. Я не такой, каким ты видишь меня.

— Я не слепая. — Она резко отстранилась. — Я вижу, какие у тебя красивые глаза. Я обожаю их целовать. Потому что это такое счастье — целовать твои глаза. Что, разве их нет на самом деле?

— Не такие уж они и красивые. — Вадим заметно смутился. — На фотографиях я выхожу почти слепым. Они у меня так глубоко посажены, что в училище меня прозвали Черепом. — Он опустил глаза, а потом и вовсе отвернулся к окну. — Вадька Соколов, если бы ты знал, что встретишь Марию-Елену, ты бы ни за что не стал растрачивать себя на всякую муть. Эх ты, Вадька Череп-Соколов.

…В последний день они поехали на машине в сторону Пицунды и, облюбовав безлюдный дикий пляж, натянули тент из полотенец.

Они до полного изнеможения занимались любовью, потом плавали нагишом в море, валялись на горячей гальке, целовались. Над их головами по эстакаде проносились машины, время от времени грохотал поезд. Но их собственный мир отторгал внешний. И чем интенсивней становилось это отторжение, тем большую угрозу представлял для них внешний мир — ведь он не прощает человеку даже секундного расслабления.

Первым сломался Вадим.

— Пора. Перед смертью, как говорится, не надышишься. Завтра на рассвете взлетаем.

— Еще полчасика. Прошу тебя.

Она повисла у него на шее, крепко обхватив его ногами.

— Мария-Елена, становится прохладно. Ты простынешь.

Она высунула язык и лизнула его в губы. А потом внезапно отпустила обе руки и откинулась назад. Он видел туго натянутую кожу на ее плоском сильном животе, покрасневшие за сегодняшний день груди, рассыпавшиеся по серой гальке волосы цвета подзолоченного шоколада. И понял вдруг, что тоже не сможет прожить без этой удивительной девочки-женщины, на целых три недели заслонившей ему весь остальной мир. Понял и весь сжался от предчувствия неминуемо скорой разлуки.

— Мария-Елена, я так тебя люблю. — Он прижал ее к мокрой от набегавших волн гальке, все больше и больше пьянея от отчаянного желания остановить или по крайней мере задержать время. — Ах, Мария-Елена, ну что же нам с тобой делать?..

От охватившего его горя он полностью потерял над собой контроль. Они любили друг друга, словно это было в последний раз. Почему-то оба были уверены в том, что это так и есть. Это была тихая и печальная страсть. Оба были до такой степени погружены друг в друга, и все их движения были настолько подчинены этому погружению, что со стороны могло показаться, будто они уснули.

Внезапно Вадим почти грубо оттолкнул Мусю от себя.

— Что мы наделали! Какой я болван! Иди искупайся. Скорее!

— Я не хочу смывать твои поцелуи, — пробормотала она и блаженно вытянулась.

— Я буду целовать тебя еще и еще. Ты… ты не должна забеременеть.

— Глупости. Сейчас вовсе не опасно.

— Лгунишка. Я прекрасно помню, когда у тебя были красные дни. Иди немедленно в воду. Или я искупаю тебя насильно.

Он опоздал всего на какую-то долю секунды. Муся вскочила и пустилась бежать. Он слышал в сгустившихся сумерках ее гулкие звонкие шаги. Он затряс головой и пошел собирать их вещи.

Она вернулась минут через десять. Он успел одеться и выкурить две сигареты.

— Поехали, что ли? — сказала она, надевая сарафан и шлепанцы. — Может, выедем сегодня вечером?

Он с удивлением глянул в ее сторону, увидел неясный силуэт ее четкого профиля. В этот момент на нее упал свет фары проносившейся по шоссе машины, и Вадим заметил струйку крови на левой щеке Муси.

— Что случилось? — заволновался он. — Ты ударилась?

— А, это. — Она размазала кровь ладонью и вытерла руку о сарафан. — Нет, я сковырнула родинку.

— Зачем? Это моя родинка. Я так люблю ее целовать.

— Но я не хочу, чтобы ее целовал кто-то другой, — тусклым, почти неузнаваемым голосом сказала она. — Поехали, я совсем замерзла.

Они наскоро перекусили в баре гостиницы. Муся выпила стакан томатного сока и отломила кусочек хлеба от бутерброда с красной рыбой. Они стояли лицом к лицу за высоким столиком с псевдомраморной столешницей и избегали смотреть друг на друга. Вадим первый посмотрел на Мусю и чуть было не выронил стакан с чаем, когда увидел ее лицо. Муся превратилась в настоящую дурнушку. Его сердце больно сжалось.

— По коням! — воскликнул Вадим и потащил ее к выходу. — Кажется, начинается дождь. Значит, все будет в порядке.

— Что будет в порядке? — тупо спросила она.

— Мы благополучно доберемся до дома. Есть такая примета, что если при взлете на пилота упала хоть одна капля дождя, он обязательно вернется на землю.

— Я не хочу возвращаться на землю. — Мария-Елена, мы же договорились с тобой: я буду каждый день писать тебе. И ты…

— Нет. Ты должен взять меня с собой.

— Но это невозможно. Я живу в военном городке, куда не пускают даже моих близких родственников.

— Я тебе ближе самых близких родственников.

— Мария-Елена, пожалуйста, давай сделаем так, чтобы нам было не слишком больно расставаться. Ведь мы с тобой сильные и мужественные люди.

Он то и дело поглядывал на ее темный профиль справа. Он гнал машину на бешеной скорости, хотя по логике вещей должен был ехать черепашьим шагом. Но у него внутри разрасталось тревожное болезненное чувство. Словно он знал, что проглотил яд, который со временем сведет его в могилу. Ощущение скорости слегка заглушало неумолимое действие этого яда.

Угольцев догнал белую «Волгу» под Туапсе. Дело в том, что Петька Калюжный бросил «рафик», можно сказать, с пустым баком, и ему пришлось клянчить горючее у проносившихся мимо грузовиков. К тому же этот парень оказался настоящим асом. Угольцев дважды чуть не столкнулся лоб в лоб со встречными машинами, в третий только каким-то чудом не свалился в пропасть на крутом вираже — дорога была мокрой и скользкой. Но он знал, что непременно догонит белую «Волгу».

Теперь он ехал сзади них на две машины — был очень опасный участок дороги, и потому собралась целая кавалькада машин, ползущих на скорости двадцать-тридцать километров в час. Изловчившись, он обогнал болтавшийся у него под носом красный «Москвич», а через несколько минут синего «жигуленка». Теперь он видел лицо девушки в зеркале дальнего вида белой «Волги». Ее голова лежала на плече у молодого человека, глаза были закрыты. Но Угольцев точно знал, что девушка не спит — ее ресницы то и дело беспокойно вздрагивали, переносицу прорезала складка, которой не может быть у спящих.