П.И.Чайковский

Каждый раз, бывая в Париже, Чайковский непременно навещал этот милый дом. Шутил с хозяйкой, любезничал с ее дочерьми, с удовольствием слушал свои романсы в исполнении многочисленных учениц Виардо. И даже танцевал с молодежью.

Однажды после ужина мадам Виардо с таинственным видом взяла гостя под руку и повела в свою громадную нотную библиотеку.

— Сейчас я сделаю вам нечто весьма и весьма для вас приятное, — сказала она и загадочно улыбнулась. — О да, я знаю, вы боготворите этого человека…

Чайковский держал в руках подлинную партитуру "Дон Жуана" Моцарта, "писанную его рукой", и не мог поверить своим глазам. Просто наваждение какое-то. Он живо представил хрупкую тщедушную фигурку своего кумира, склоненную над этими, теперь уже пожелтевшими от времени, нотными листами… Он захлебнулся в вихре прелестных мелодий.

Мадам Виардо незаметно удалилась, тихонько прикрыв за собой дверь.

"Ради одного этого стоило приехать в Париж, стоило терпеть всех этих маркиз, графинь, неделю не вылезать из фрака, — думал Чайковский. — Знал бы я, что меня ждет такая встреча. Да я бы летел сюда точно на крыльях…"

Остаток вечера Чайковский провел в глубоком раздумье, уединившись в мягком вольтеровском кресле, в котором некогда любил сидеть его великий соотечественник Тургенев. Хозяйка дома с необыкновенным тактом сумела объяснить окружающим, что мсье Чайковскому необходим отдых перед завтрашним концертом.

Прозрачная сиреневая ночь тихо опускалась на неугомонный в своем безудержном веселье Париж. Чайковский размышлял над миссией музыкального гения в этом мире. Моцарт, думал он, справился с ней, как никто другой, — его музыка взывает к самому светлому и доброму в человеческой душе.

"Теперь мне кажется, что история всего мира разделяется на два периода: первый период — все то, что произошло от сотворения мира до сотворения "Пиковой дамы". Второй начался месяц тому назад", — писал Чайковский к брату Модесту Ильичу в марте 1890 года.

Отныне композитору казалось, что все, написанное ранее, было лишь прелюдией к этой опере, сюжет которой, взятый из Пушкина, преломился в его сознании в трагедию. Да простит ему Пушкин немного вольную интерпретацию его чудесной повести. Наверняка простит, если все получится так, как он задумал.

— Модя, пойми меня правильно, пушкинский сюжет великолепен, что называется, реализм чистой воды. Его Германн, одержимый идеей разбогатеть, притворяется влюбленным в бедную воспитанницу богатой капризной графини Лизу, благодаря ей проникает в дом — таков, между прочим, его изначальный план, — дабы выведать роковую тайну трех карт. Нет, Лиза ему не нужна, ему нужно богатство. Совершив невольное злодеяние и проигравшись на своих трех картах подчистую, Германн заканчивает жизнь в сумасшедшем доме. Лиза же, как того и следовало ожидать, выходит замуж за порядочного молодого человека. Из этого, как ты понимаешь, особой трагедии не получится.

— Что ж, если тебе нужны сильные оперные страсти, обратись к тому же Шекспиру, — с некоторым раздражением отвечал Модест Ильич, в который раз переписывающий либретто. — Там тебе и кровь, и яды, и измена.

— Модя, не кипятись, пожалуйста. Помнишь, у Пушкина есть такая характеристика Германна: он "имел сильные страсти и огненное воображение". Подчас мне кажется, что наш великий поэт лишь наметил штрихами образ этого молодого человека. Кто знает, быть может, потом он бы снова вернулся к нему. Я же чем дальше, тем больше влюбляюсь в своего Германна.

— Это потому, что ты сам обладаешь огненным воображением, — добродушно заметил Модест Ильич. — Ладно, я согласен. Итак, Германн по-настоящему, самозабвенно влюблен в Лизу, а богатство для него лишь средство соединиться с возлюбленной. Но поскольку он человек сильных страстей, даже скорей безумных, все кончается душевным расстройством и гибелью.

— Так, так, так, Модя. Ты просто гений. Знаешь, а Лизу мы с тобой превратим в богатую наследницу, внучку графини. Она полюбила Германна раз и навсегда — так обычно любят русские женщины — и его безумия пережить не смогла. Модя, дорогой, да ведь мы с тобой создадим настоящий шедевр. Ты только ради бога поторопись, ибо у меня в голове уже пропасть всяких мелодий. Знаешь, я скорей всего сразу же после премьеры "Спящей красавицы" укачу куда-либо за границу, хотя бы в ту же Флоренцию. Чтоб никто, никто на свете не смог вторгнуться в мои сложные взаимоотношения с Германном, Лизой, старой графиней. Помнишь, Модя, Пушкин сказал: "Над вымыслом слезами обольюсь". Мне сейчас необходимо впасть именно в такое душевное состояние…

Три основные темы являются основой оперы П. И. Чайковского "Пиковая дама".

Первая — рок, беспощадная судьба, мотив зловещей старухи-графини.

Вторая — страсть Германа к картам, звучащая с настойчивостью навязчивой идеи. Она сжигает все иные желания, доводит до помешательства разум, испепеляет дружбу, любовь.

Третья тема — тема любви.

Эти темы сплетаются между собой, взмывают ввысь в любовных дуэтах Германа и Лизы, гибнут вместе с кончающей жизнь самоубийством героиней и безумным Германом.

Уединившись во Флоренции, Чайковский пишет оперу с самозабвением и наслаждением, о чем сообщает в письмах к братьям, к фон Мекк, в дневниковых записях.

В письме к Дезире Арто признается: "В настоящее время я осуществляю неслыханный подвиг: 6 недель тому назад я приехал сюда с оперным либретто в кармане, а через 2 месяца нужно, чтобы все было закончено… Сюжет мне нравится, есть настроение работать…"

Чайковский сам перекраивает либретто, написанное братом Модестом, вставляет в него новые тексты. В нем уже созрела музыкальная идея оперы, которой он во что бы то ни стало хочет подобрать соответствующее словесное воплощение.

Нет, у пушкинского Германна мы не найдем столь страстных и искренних признаний в любви: первое письмо к Лизе он списал из какого-то немецкого романа.

Герман Чайковского с самого начала говорит своим языком, весь без остатка отдаваясь вдруг нахлынувшему чувству любви:

И как бы в ответ ему поет знаменитое ариозо "Откуда эти слезы" Лиза, обращаясь к петербургской ночи:

Чайковский весь во власти своей музыки. "Ужасно плакал, когда Герман испустил дух", — находим запись в его дневнике.

Оркестровку "Пиковой дамы" композитор заканчивает уже во Фроловском, одновременно корректируя издаваемый Юргенсоном клавир. Приехавшие навестить композитора Кашкин, Губерт и Юргенсон только диву даются его работоспособности.

— Мне самому опера нравится больше всех остальных моих, — признается Петр Ильич друзьям. — Когда я буду играть вам ее сегодня, пожалуйста, не удивляйтесь, если заплачу, — многие места я совсем не могу как следует играть от переполняющего меня чувства. Дух захватывает… Неужели я ошибаюсь?..

Июньская ночь дышит ароматами цветущих полей и лугов, в саду гремит, заливается соловьиный хор. Чайковский, просидевший несколько часов за роялем, в изнеможении падает на диван, закрывает глаза.

— Ну, ну, я вас слушаю. Только, пожалуйста, никакой лести. Правду, одну только правду, — устало говорит он.

— Сударь мой, а правда-то и на самом деле одна — ты написал истинный шедевр, — взволнованно говорит Кашкин. — Нет, дальше не пытай, а то и я расплачусь. Герман, умирая, просит прощения у князя Елецкого, у которого отнял Лизу, а потохм у нее. Я и представить себе не мог, насколько смогу влюбиться в твоего Германа. Вот уж воистину лишь одного жаждешь… как там у тебя в заключение хор поет? Ах, да: