Император Юлиан

Взгляды всех присутствующих были устремлены на меня. Люди с закрытыми лицами - их было не менее тридцати - только что отпустили какого-то чиновника и взялись за меня. Макрина крепко держала меня за руку; с бьющимся сердцем, потупив взор, я медленно пошел по мосту. Зазвучали громкие насмешки и страшные издевательства; сначала я пытался пропускать их мимо ушей, но потом вспомнил, что унижение - это важное испытание, которое необходимо пройти перед таинствами, чтобы очиститься от гордыни, и стал слушать. Обвиняли меня, в основном, во лживости и претенциозности. Оказывается, я не истинный философ, а дешевый позер. Я похожу на козла. Я трус и боюсь служить в армии (вот этого никак не ожидал!). Я ненавижу галилеян - это обвинение заставило меня поволноваться, но, к счастью, оно прозвучало лишь один раз. В конце концов, мои мучители были приверженцами истинной веры и не желали, чтобы кто-нибудь обратил мою неприязнь к галилеянам против меня.

Наконец мост остался позади. Испытание закончено. С чувством просветления и облегчения (как говорится, не так страшен черт, как его малюют) я пошел дальше, а рядом неустанно ворчала Макрина. Думаю, в тот день она обрушила на меня не меньше упреков, нежели люди на мосту, но все впустую - чем ближе становился Элевсин, тем больше все мои мысли занимало предстоящее посвящение, и ничто уже не могло смутить мой умиротворенный дух.

Когда наша процессия достигла цели, уже стемнело. Элевсин - маленький городок на берегу залива Сароникос, с побережья которого отлично виден остров Саламин. Подобно большинству городов, получающих доходы главным образом от приезжих, в Элевсине множество постоялых дворов и харчевен, а уличные торговцы повсюду пытаются всучить вам по баснословным ценам копии святынь. Можно лишь удивляться, как только сохраняет святость город, наводненный людьми, которые сделали обман приезжих источником своего существования! Я слыхал, что Дельфы в этом смысле еще хуже Элевсина, а в Иерусалим, который, как известно, ныне сподобился стать галилейским "святым местом", лучше и не ездить.

Кругом было светло, как днем - на всех улицах города ярко пылали факелы. Хозяева гостиниц зазывали нас к себе переночевать, на каждом углу стояли люди и выкрикивали, где можно сытно поесть. Кое-кто даже предлагал посетить гетер. Это показывает, насколько порочны и развращены элевсинцы: кому-кому, а уж им-то ведомо, что в течение трех дней, которые вновь посвященные проводят в Элевсине, они должны поститься и хранить целомудрие, им запрещено прикасаться к мертвому телу или только что родившей женщине; кроме того, даже на следующий день после поста запрещено есть яйца и бобы.

Толпа увлекала нас с Макриной к месту совершения таинств. Если верить Гомеру, первоначально элевсинский храм стоял у подножия Акрополя, почти там же, где стоит и нынешний храм, называемый Телестрион. Этой ночью в честь великих таинств он был ярко освещен.

К храму проходят через ворота, которые еще величественнее, чем афинские. Стражники и жрецы, узнав новопосвящаемых по платью и тайным знакам, пропустили нас за оцепление. Ворота храма устроены таким хитроумным образом, что сквозь них можно увидеть лишь несколько шагов священного пути, далее Телестрион закрывает высокая глухая стена Плутониона - храма, построенного на том месте, где Персефона появилась из царства Аида.

С глазами, слезящимися от дыма факелов, мы с Макриной поднимались в гору по священному пути. По дороге мы остановились сначала возле Каллихорского провала. Меня охватил священный трепет, ибо это самое место описано еще у Гомера. Здесь когда-то боги спускались под землю, а элевсинки танцевали в честь Деметры. Вход в Аид находится на несколько ступенек ниже мостовой и отделан великолепным мрамором. Возле него священный источник. Омыв в нем руки, я познал всю глубину горя Деметры, и меня это так потрясло, что я едва не забыл заплатить жрице драхму за омовение.

Затем мы миновали Плутонион. Он выстроен в скалистой пещере на склоне Акропольского холма. Вязовые двери этого храма перед нами не открылись, но на жертвеннике из дикого камня возле его входа горел огонь.

Наконец мы подошлите длинной колоннаде Филена перед Телестрионом. За ее портиком, облицованным голубым мрамором, виднеется глухой фасад самого священного здания на земле. На свете есть храмы больше этого, есть красивее, но ни один не внушает такого благоговения, как Телестрион, ибо он служит святилищем чуть ли не с первых дней появления людей на земле и напоминает нам о том чудесном исчезнувшем мире, где боги, чье существование не подвергалось сомнению, жили среди нас, жизнь на земле была непритязательна, а люди бесхитростны.

Поскольку мы еще не были посвящены в таинства, в Телестрион нас не допустили. Возле колоннады к нам приблизились два жреца и повели в дом, где уже тысячу лет обитает род Эвмольпидов. Здесь нам предстояло провести ночь. Хозяин дома - иерофант - к нам не вышел. Эту великую ночь ночей он проводил в посте и медитации.

Ни я, ни Макрина не сомкнули глаз до зари. Я продолжал бранить ее за то, что она не согласилась посвятиться в таинства, а она упорствовала.

Ну зачем мне это? Я же ни то ни сё, ни рыба ни мясо. Христиане мне не нравятся из-за жестокости, а таинства и прочая ерунда - потому что я не верю, будто после смерти они нам смогут помочь. Либо мы продолжаем как-то существовать и после смерти, либо прекращаем всякое существование и нам это неподвластно - так к чему торговаться с богами? Вспомни, христиане считают, что есть только один Бог…

- В трех лицах!

- А чем лучше твой, из тысячи кусочков? Так или иначе, а если христиане все-таки правы? Ведь тогда все это, - она махнула рукой в сторону Телестриона, - ложно и тебя ждет не твой Элизиум, а христианский ад.

- Но учение галилеян ложно!

- Откуда ты знаешь?

- А как же Гомер? Как же тысячелетия истинной веры? Неужели мы должны поверить, что на свете не было бога, пока три сотни лет назад не объявился этот смутьян-плотник? Мысль о том, что люди величайшей эпохи в истории человечества поклонялись ложным богам, просто не укладывается в голове.

- Тебе с Близнецами лучше спорить, - оборвала меня Макрина; о чем мы говорили потом, я умолчу.

Следующие три дня потрясли мое воображение до самых основ. Я был посвящен во все без исключения таинства, включая высшие и самые тайные. Я увидел то, что представляют в лицах, то, что показывают, и услышал то, что говорят. Я лицезрел страсти Деметры, видел, как сходит Персефона в загробный мир, как вручается людям зерно. Я узрел настоящий мир и то, что идет ему на смену. В Телестрионе, взглянув при ярком свете на святыни, я перестал бояться смерти. Мне открылась истина, но мне запрещено ее разглашать; никому не дозволено рассказывать о том, что он увидел и услышал в Телестрионе. И все же мне хотелось бы поспорить с Аристотелем, который пишет: "Посвященные не столько узнают что-то новое, сколько испытывают определенные чувства и приводятся в определенное состояние духа". Прежде всего возникает вопрос: неужели не изведанное ранее чувство не есть нечто новое? По-моему, Аристотель здесь не прав. Во всяком случае, я не встречал еще ни одного посвященного в элевсинские таинства, который не только не познал бы нечто новое о настоящем, но и не прозрел бы будущее. Во всем, что открывается уму и сердцу посвященного, заключена такая несокрушимая логика, что поражаешься, как ты сам до этого не додумался, и это лишнее доказательство истинности увиденного и услышанного в эти две удивительные ночи. Мы частицы бесконечной сияющей спирали и движемся по кругу от жизни к смерти и вновь… однако, похоже, я начинаю говорить лишнее.

Приск: И не только здесь, но в этом и заключается его обаяние, если только он не запутывается в своих периодах - тогда его длинноты наводят тоску. Кстати, Либаний, я вспомнил, что тебя тоже посвятили в элевсинские таинства, и не сомневаюсь, что ты испытал при этом то же самое, что и Юлиан. Я - другое дело. Представься мне случай пройти эти дурацкие "испытания", я, возможно, тоже возомнил бы, что мне даровано некое откровение, но это очень сомнительно. На свете есть такие бесчувственные натуры, которые абсолютно не способны воспринять таинства должным образом, и я как раз из их числа. Сейчас, как известно, об элевсинских таинствах можно писать с достаточной долей свободы, так как им приходит конец. Феодосий вот-вот закроет Телестрион и дожидается лишь благоприятной для этого шага политической обстановки. Епископы, само собой разумеется, ждут не дождутся разрушения Элевсина, и только поэтому я считаю, что его необходимо сохранить.