Рычков

Но вернемся к судьбе Татищева. Около двух лет Василия Никитича держали под следствием. Суду был предан человек, бывший по смерти Феофана Прокоповича главным представителем Новой России, новорожденной русской науки, русский человек, которого, как выразился историк С. М. Соловьев, усердие и услуги императрице и ее власти были бесспорны; бесспорен был его горячий патриотизм — и его опала могла быть приписана только ненависти немцев к русской знаменитости или выказавшейся чем-нибудь вражде русского патриота к ненавистному владычеству иноземцев.

Приговор Татищеву так и не вынесли: он документально опроверг все предъявленные обвинения. Однако следственная комиссия не спешила освобождать его из-под ареста. Татищеву ставили в вину даже его гуманность и якобы излишне либеральные меры, которые он применял по отношению к восставшим башкирам.

Из Москвы в Оренбург Татищев уже не вернулся. Он был назначен губернатором в Астрахань, где его преобразовательские инициативы вызвали недовольство местных чиновников. По клеветническим доносам его вскоре отстранили от службы, и он уехал в свое подмосковное село Болдино, где до конца жизни работал над семитомной «Историей Российской с древнейших времен». У входной двери его дома всегда находился караульный солдат Сенатской роты, ведь Татищев с 1741 по 1750 год продолжал состоять под судом.

Реабилитировали его за несколько часов до смерти. По воспоминаниям родственников, произошло это так. Рано утром Татищев верхом на лошади поехал в церковь, что находилась на взгорье, в трех верстах от села, пригласив с собой нескольких работников с лопатами. После обедни он со священником пошел на кладбище и велел вырыть себе могилу рядом с могилами своих предков. Работники взялись за лопаты, а Татищев пригласил священника поехать к нему домой приобщить его. К дому он подъехал уже не верхом, а на легкой телеге-одноконке. Отдав распоряжение повару и дворовым, лег в горнице под иконостасом. Тут к нему вошел курьер: он привез из столицы оправдывающий Татищева указ, а также пожалованный ему орден св. Александра Невского. Татищев отстранил орден, сказав, что умирает. Ему всегда мешали работать, жить, и он хотел, чтобы теперь ему не мешали спокойно умереть. Приняв священника и приобщившись Святых Тайн, он закрыл глаза и вскорости тихо скончался.

Иному читателю покажется, что основному герою нашего повествования уделено внимания пока что меньше, нежели лицам и событиям, воздействовавшим на него. Но автор «Истории Оренбургской» мало говорит о себе, словно бы представляя читателям судить о нем по тем обстоятельствам, какие окружали его в ту пору и какие он запечатлел в своем летописном труде.

По скромности Рычков не обмолвился о своей творческой дружбе с Татищевым. Лишь спустя сто лет этот факт был засвидетельствован одним историком, нашедшим в семейных бумагах Рычкова десятки писем Татищева.

Покидая Оренбургский край не по своей воле, Татищев оставил в нем незавершенными многие просветительские дела Особенно его волновала судьба открытой им в Самаре татаро-калмыцкой школы. То было первое учебное заведение для аборигенов. Наместник Татищева в Оренбургском крае генерал князь Урусов в марте 1741 года уведомлял его, что заботы о самарской школе не оставлены без пригляда и продолжения, что готовятся для нее азбука и новые переводы, что «во всем том старается г. Рычков, которого в том охота и прилежность, надеюсь, вашему превосходительству известна».

В том же месяце Рычков писал Татищеву:

«Школа., времени от времени к лучшему состоянию приходит… И хотя в затеях моих многие предосуждают, ведаючи, кроме того, многие мои несвободности, но доброму намерению Бог помогает».

Работая над «Историей Российской», Татищев некоторые ее главы посылал Рычкову, занимавшемуся, помимо службы, изучением истории заволжских и азиатских народов. 21 сентября 1749 года он писал ему: «Послал вам из первой часта «Истории» восемнадцатую главу о татарах и просил, чтоб оную исправили и дополнили по вашему большему о том известию».

Спустя месяц Татищев отправил Рычкову еще несколько глав с припиской: «Я вас прошу внятно рассмотреть, нет ли где какой погрешности, и о том дать знать… и ко мне возвратить. Я ни о чем более прилежу, как ясною историею моему отечеству славу и честь приумножить, а неведущим дать познание…»

Рычков усердно выполнял поручения и просьбы Татищева, посылал ему для «Истории» справки, архивные сведения об Оренбургском крае и Средней Азии, изъяснял, переводил восточные летописи, делал выписки из арабских и персидских книг. Известно, что «Лексикон» Татищева, долгое время считавшийся пропавшим, впоследствии был напечатан с копии, сделанной и сохраненной Рычковым.

Первые свои сочинения, такие, например, как «Краткое известие о татарах» и «Письма о коммерции», Петр Рычков послал не для «печати в публику», а на суд строгому своему наставнику.

Прочитывая рукописи Рычкова, Татищев рекомендовал ему обходиться без иностранных слов. «Я никогда без крайней нужды таких иноязычных слов не употреблял, а впредь буду стараться, чтоб в лучшее сведение наших придти и оных, ежель можно, никогда уже не употреблять», — винился Рычков. Однако совет Татищева «языки же чужестранные учить, хотя для разговоров не весьма нужны, но паче чтоб могли других языков полезные книги читать и разуметь» он воспринял с глубоким пониманием и руководствовался им постоянно. Он всячески старался помочь Василию Никитичу в его хлопотах об учреждении в Самаре и Уфе школ, где наладить обучение русских и мусульманских детей грамоте, арифметике, химии, металлургии, истории и географии.

Татищева огорчало, что «российского государства никакой доднесь географии не сочинено, и в школах младенцы учатся по сочинениям иностранцев; но понеже оные частию неполные, частию неправдами и поношениями наполнены, а потому переводить их или в школах употреблять более вреда, нежели пользы».

Василий Никитич настойчиво советовал Рычкову приступить к написанию истории и географии России, начав составлять ее из региональных описаний губерний. «Я охотно бы принялся за сочинение русской истории тем методом, о коем напредь сего Вашему превосходительству доносил…» — писал Рычков Татищеву.

Но слишком загружен Петр Иванович был службой, да и скромный чин его ограничивал доступ к историческим материалам, хранящимся в центральных архивах.

Незадолго до смерти Татищев обратился в Академию наук с просьбой принять в ее члены Рычкова. Однако прошение было отклонено.

КТО ХОЧЕТ, ТОТ И МОЖЕТ

Живи, гуляй, ребята, поколе Москва не проведала.

«Так где же ставить город?» — этот вопрос почти два года озадачивал чиновников Оренбургской комиссии. Отвергнув выбранное Татищевым место — Красногорское урочище, они обсуждали два новых проекта: первый предусматривал застройку города на верху горы, «поставя за резон, что на горе воздух лучше и место виднее», второй предлагал вести ее на ровном месте, в двух верстах от горы. В итоге решили: на горе построить цитадель, а на равнине — город.

1 августа 1741 года при богослужении и пушечной пальбе Оренбург был заложен. Вторично.

Но стройка опять не пошла. Ее приостановили до прибытия в Оренбургский край нового командира, который вскоре же по высочайшему Указу не замедля явился. Это был Иван Иванович Неплюев, опытный дипломат и администратор, в недавнем прошлом главный командир Петербургской судостроительной заводи, русский резидент в Константинополе, генерал-губернатор в Малороссии. По доносу придворных интриганов он был отстранен от губернаторства, арестован, лишен имущества и всех наград, пожалованных ему еще Петром Первым. Взойдя на престол, Елизавета Петровна вскоре же убедилась в невиновности Неплюева и освободила его.

Чуть позже, вспоминая об этих событиях, Неплюев писал:

«В начале 1742 года прислан мне приказ, чтоб я у двора явился, что я и исполнил, и при сем случае поставлен я был на колена пред церковью в то время, когда императрица Елизавета Петровна проходила в оную; она изволила, остановясь, возложить на меня орден св. Александра Невского и пожаловать меня допустить к руке; я, увидев дщерь государя, мною обожаемого, в славе ей принадлежащей и в лице ее черты моего отца и государя Петра Первого, так обрадовался, что забыл все минувшее и желал ей от истинной души всех благ… Потом сделал я визиты всем знатным благодетелям. Старый мой благодетель Григорий Петрович Чернышев принял меня как родного и все силы употребил к защищению моей невинности. Чрез несколько дней сделана мне от Сената повестка, чтоб я в оный явился, где мне объявлен именной указ, чтоб ехать в Оренбургскую экспедицию командиром».